фарфор, кружевные салфетки. Профессор столичного вуза мог позволить себе не экономить, и увидела расширившиеся от ужаса глаза моей подружки. Рядом с ней сидел Володя, который, казалось, стал еще краше и милее. Я устроила самую настоящую фирменную истерику. Я кричала, заламывала руки, проклинала их на все поколения. Говорила, что пусть Володя и все его семейство навсегда будут прокляты, не будет им никому счастья после того, что они со мной сделали. Антонина Леонидовна и Петр Михайлович пытались меня успокоить, предлагали какие-то капли, что-то успокоительное. Я же была в каком-то яростном забытье, наконец приехавшие врачи вкололи мне убойную дозу успокоительного, и мое сознание улетучилось. Но перед этим я успела вложить маленький сверток в карман висевшего в прихожей дорогого драпового пальто Надежды.
Старушка снова замолчала и принялась сосредоточенно размешивать уже остывший в чашке чай.
— Пришла я в себя уже в больнице. Возле кровати сидела моя уставшая заплаканная мать. Петр Михайлович не стал писать заявление в милицию, хотя меня могли привлечь хотя бы за хулиганство. Я помнила как в тумане, что вроде бы била у них в квартире дорогую фарфоровую посуду, пыталась крушить мебель. Большаковым не хотелось выносить сор из избы, хватило им одного скандала, и, подключив свои столичные связи, меня поместили для лечения нервного срыва в специализированную клинику. Нет, не в психушку, в обычную клинику, — поспешно добавила Овсянникова, видя как вытянулась лицо у ее невольного гостя. — Я пролежала там несколько недель, и состояние мое улучшилось, под влиянием лекарств, или все-таки молодой организм дал о себе знать, но мне стало намного лучше. Навещала меня в больнице только мама, но мне никто и не нужен больше был. Когда я вернулась домой, то сразу заметила странное поведение наших соседей, родителей Надежды. Они были очень подавлены, неразговорчивы. Было сложно, но информацию в мешке не утаишь, тем более в таком тесном городе, как Москва. Через несколько дней после моего грандиозного скандала с битьем посуды и мебели все семейство Большаковых в полном составе отправилось на дачу. Нужно было еще обкатать новый автомобиль Володи, роскошную «Волгу», которую подарил на свадьбу сыночку старый профессор Петр Михайлович. Володя сам был за рулем, и, как говорят свидетели, была абсолютно пустая дорога, ровная трасса, всего в двадцати километрах от Москвы по Киевскому шоссе, как их новенький, только что сошедший с конвейера автомобиль врезался в бетонное ограждение. Петр Михайлович и Антонина Леонидовна погибли практически сразу, мгновенно, Надю хирурги буквально по кусочкам собирали, она в реанимации пролежала около недели, лобовое стекло разбилось, и все осколки впились в ее лицо. Тогда не было в Советском Союзе такого понятия, как пластическая хирургия, и наши врачи только пытались спасти ее жизнь. На порезы на лице никто и внимания не обратил, но когда ее выписали из реанимации, оказалось, что все порезы воспалились, произошло нагноение кожи. Все лицо Надежды оказалось обезображено, от щеки до щеки красовались ужасающие шрамы, которые невозможно было ни удалить, ни замазать. Из чудесной красавицы Надя превратилась в ужасающее чудовище. Плюс ко всему после всех операций у нее начались проблемы с ногами, но она держалась, несмотря ни на что. Даже поддерживала своего мужа. Оказалось, что на момент аварии она была уже беременна, и лишь чудом не потеряла ребенка. Я тогда узнала, что на момент катастрофы она была одета в то самое драповое пальто, где в кармане лежал злополучный сверток. Самое удивительное, что сам виновник аварии Владимир вообще не пострадал.
Из искореженного автомобиля достали два трупа, Надю в ужасающем состоянии, истекающую кровью, и Володю без единой царапины. Он вообще не пострадал, ни одной шишки, ни одного синяка — вот как бывает. После всего случившегося он чуть с ума не сошел, если бы не поддержка Надежды, он тоже, возможно, оказался бы на Троекуровом кладбище, рядом со своими родными. Смерть родителей, косвенной причиной которых он стал, вечное уродство бывшей красавицы жены — все это подкосило Володю. Он стал пить, и не просто пить, а злоупотреблять этим. Вы меня спросите, была ли я счастлива после этой трагедии? Нет, конечно, мне было всего девятнадцать лет, глупенькая молоденькая дурочка, если бы я могла все изменить… Я только хотела любви, очень хотела, а погубила всю семью. Но на этом их беды не закончились. Я же никому не могла рассказать о злополучном свертке, даже мать меня бы не поняла. Я пыталась объяснить все нелепым совпадением, гримасой судьбы, но в глубине души я знала настоящую правду. Тем более, что по всему району ходили слухи о моем скандале, многие шушукались, что именно я прокляла Большаковых. Так, наверное, оно и было. Володя после смерти родителей запил по-черному, Надя в плачевном состоянии очень тяжело переживала беременность, перебралась обратно к родителям в соседнюю квартиру. Мы с ней, даже столкнувшись на площадке, не здоровались, не разговаривали. У нее был жуткий токсикоз, она постоянно сильно нервничала, с перекошенной физиономией даже не могла выходить из дома. А ведь такая красавица была… Сережку она родила в марте шестьдесят третьего. Роды проходили очень сложно, от мужа поддержки не было никакой, он к тому времени вообще превратился в хронического забулдыгу. Из профессорского дома все пропил, продал мало-мальски ценное, а потом нарвался на аферистов, потерял и роскошную квартиру. За бутылку подписал дарственную на какого-то прощелыгу и все, оказался на улице. Приходил в пьяном виде к тестю и теще, те его спустили с лестницы, вызвали участкового. Даже пару раз Володька стучался ко мне, просил занять полтинник на бутылку. Я смотрела на заросшего пьяного бродягу и не видела в нем черты человека, которого когда-то так преданно любила. Мать моя говорила, что Господь отвел, а то бы я вышла замуж за алкаша. Но меня мучила совесть, я до сих пор считаю себя виновной во всем случившемся. После рождения Сережки Надя совсем слегла, никак не могла восстановиться после родов, а через пару лет тоже скоропостижно скончалась. Володька к тому времени бомжевал тут на районе, и в какой-то пьяной драке из-за бутылки его порезали. «Скорую» бродягам никто не вызвал, и он истек кровью практически на улице, полной людьми. Вот так-то.
Старушка опять принялась утирать слезы руками.
— Сережу воспитывали родители Нади, Семен и Татьяна, я чувствовала свою вину перед подругой, предлагала свою помощь, но они сторонились, помнили мои глупые слова и проклятия. Дед с бабкой Сергея умерли тоже практически одновременно, с разницей в пару дней,
