все будут говорить не о политике, а о ревнивце, поднявшем руку на развратника. Но вы постарайтесь, чтобы неудача прошла стороной. Незадачливого супруга мы с вами назовем — мсье Cricket…
— Pan Świerszcz, — механически перевел князь. — А по‑русски?
Хелена вновь засмеялась:
— Так и будет — Сверчок. Мелюзга, которая вопреки пословице не желает знать свой шесток. Нравом он истинный африканец: страстен, горяч, необуздан. Вот вы и побудете рядом; русский и поляк — вместе. За нашу и вашу свободу! Za naszą wolność i waszą! Правильно?
Волмонтович кивнул.
— Раз так, я… мне надо подумать… — Голова слегка кружилась. В висках стучали назойливые молоточки. Мысли путались. Хелена казалась прекрасной, ради нее хотелось совершить подвиг. — Если сами русские считают, что смерть тирана — в интересах их родины…
— Не только России, князь!
Лицо Хелены исчезло в густых сумерках.
— Это часть великого замысла, проекта, который осуществляется уже больше века. Для его пользы работали многие — алюмбрады, масоны, французские инсургенты, британские виги; Клаб, декабрь на Сенатской площади… Свободная федеративная Россия станет союзником Объединенной Европы — континента без границ и таможен, с единым гражданством и законами. Еще две федерации охватят Северную и Южную Америку. Мы объединим лучшую часть Человечества, а потом поможем остальным народам Земли! Представляете? Вы успеете увидеть зарю Прекрасного Нового мира!
На какой‑то миг Волмонтович поверил — так убедительно звучали ее слова.
— Я вряд ли успею. А вы?
— Не стоит об этом, князь. Каждый получит свое. Я прогулялась по осеннему лесу, вдохнула чистый воздух, побеседовала с настоящим мужчиной. Даже сумела чем‑то помочь Будущему. Со мною щедро расплатились… А сейчас — пора!
Она вывела кобылу из беседки, ловко вскочила в седло.
— Прощайте! И не ищите встречи со мной, князь. Не торопитесь!
— Мадемуазель! Куда же вы?!
Ему не ответили. Силуэт всадницы растворился в вечерней мгле. Волмонтович успел лишь заметить, что девушка скачет не к покинутой ими просеке, а в лесную глушь.
— И что пан Woronoy изволит посоветовать? Ехать вслед за нею?
— Или тебя, пан Казимир, бабка в детстве сказками не баловала? — сказал в ответ верный конь. — Или не знаешь, куда такие девки по ночам ездят? По чьей воле? Велено тебе не торопиться — не торопись!
То есть не сказал, конечно, — лишь гривой мотнул.
Но вполне мог бы.
Сцена девятая
О вы, счастливые науки!
1
— Ваше сиятельство, к вам посетитель.
— Кто?
— Мэтр Гамулецкий. Говорит, ему назначено.
— Впусти. И оставь нас.
— Слушаюсь…
«…и повинуюсь», — хотело добавить ехидное эхо, но оробело и сочло за благо промолчать. Давно изучив характер хозяина дома, эхо хорошо знало, когда шуточки уместны, а когда — лучше воздержаться.
— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство!
Возникший на пороге старик молодцевато щелкнул каблуками. Эхо вздохнуло. Что дозволено фокуснику, запрещено ему, тайному дыханию особняка.
— Здравствуйте, Антон Маркович. Присаживайтесь. У вас есть новости?
Густой, низкий голос хозяина наполнял кабинет до краев. Он растекался маслом, проникая в каждую невидимую глазу щель. Наружу, однако, голос выплескиваться не спешил. Окажись по чистой случайности кто-нибудь за дверью — не расслышал бы ни слова.
Гамулецкий проследовал к свободному креслу. Рядом, на столике черного дерева, горела одинокая свеча. Ее пламя отражалось в полированной поверхности. Казалось, в темной глубине кто‑то стоит, подняв над головой еще одну свечу. Когда иллюзионист сел, свет рельефно облил его всего: лицо, сухонькую фигуру, нервно сцепленные пальцы рук. Хозяин же остался в тени. Угадывался лишь массивный силуэт в громоздком, похожем на трон «вольтеровском» кресле у камина — холодного, несмотря на осень.
— Так точно, ваше высокопревосходительство. Разрешите доложить?
— Не паясничайте, Антон Маркович. Роль прапорщика вам не идет.
— Ну почему же? В отставку я вышел коллежским регистратором, а в «Табели о рангах» сей смехотворный чин как раз и соответствует воинскому прапорщику. Как прикажете в таком случае обращаться к, считай, генерал-аншефу?[22]
— Вы прекрасно поняли, о чем я. Давайте к делу.
— С удовольствием. Новости у меня самые наилучшие. У нас есть взрывчатка! Чудо, а не взрывчатка. Сильнее пороха и абсолютно не подвержена действию влаги. Велите приступать?
— Ну‑ка, поподробнее, — в голосе хозяина кабинета не чувствовалось доверия. — Что значит: есть? Два дня назад не было, и вдруг — voila? Прямо как в одном из ваших трюков.
— Никаких трюков, ваше высокопревосходительство! Исключительно достижения передовой химической науки! Опыты увенчались успехом. Мы провели испытание, и эффект превзошел все наши ожидания!
— «Мы»? С каких это пор вы стали именовать себя подобно его величеству?
— Прошу прощения, я неточно выразился. Опыты и испытания я проводил не один. На наше счастье, в Петербурге ныне гостит замечательный ученый из Дании — Андерс Сандэ Эрстед, младший брат академика Ханса Христиана Эрстеда. Он и помог мне разработать новый взрывчатый состав. По чести сказать, он сам его и изобрел на глазах у вашего покорного слуги.
В кабинете повисла тягостная пауза. Тишина сгущалась, грозовым облаком нависнув над умолкшим стариком. Эхо забилось в угол, пламя свечи явственно съежилось.
— На наше счастье? Вы, не посоветовавшись, привлекли к делу постороннего человека — иностранца! — и осмеливаетесь утверждать, что это «на счастье»?
На Гамулецкого было жалко смотреть.
— Что, если ваш Эрстед, как человек умный — а другим брат Отца Алюминиума быть не может! — что‑то заподозрит? Сообщит в полицию? Вдруг ревнителям из Третьего отделения придет в голову вызвать его на допрос? Думаете, Эрстед станет от них скрывать ваши эксперименты?
— Помилуйте, ваше высокопревосходительство! — заторопился старик. — Да он ничего не знает! Наши истинные цели я держал в тайне, ни словом не обмолвился, ни единым намеком! Между прочим, я навел справки об Эрстеде. Сторонник парламентаризма, попал в Дании в королевскую немилость, был выслан из страны. И чтобы он сам побежал в полицию? На основе смутных подозрений?! Нет, я в это не верю.
Хозяин молчал, погрузившись в размышления. Затаив дыхание, фокусник ждал приговора. Тишина сделалась гулкой, словно в кабинете не осталось живой души. Наконец фигура в кресле шевельнулась. В круге света, как из небытия, возникли две холеных руки, украшенные полудюжиной массивных перстней. Масляный блеск золота, острые вспышки камней: кровь рубина, зелень изумруда…
На мизинце левой руки имелся золотой с чернением «коготь» — длиной в добрых два дюйма. Гамулецкий завороженно наблюдал, как пальцы правой руки снимают «коготь». Внутри футляра, кинжальчиком в ножнах, обнаружился длиннющий ноготь, любовно отполированный до перламутрового блеска. Руки на миг исчезли. Когда они вновь явились из темноты, правая держала табакерку, похожую на миниатюрный гробик. Чудо-ноготь аккуратно поддел крышку и скользнул в «домовинку». Обратно он вынырнул не пустой: желобок
