основанию новых православных приходов и храмов в изгнании. Он участвовал во многих международных конференциях христианских церквей, и эта экуменическая деятельность увенчалась, как известно, созданием Всемирного совета церквей.
Терпимость, широта митрополита Евлогия, умение понять самых разных людей, увидеть в них главное и поставить это главное на службу людям и Господу – это отмечали многие эмигранты. Вот строки из письма матери Марии к С.Б. Пиленко: «Какой замечательный человек Митрополит Евлогий. Совсем все понимает, как никто на свете».
В другом письме мать Мария так писала о митрополите: «… с ним можно горы двигать, если охота и силы есть». Кстати, митрополит одним из первых понял эту героическую монахиню, понял глубину ее веры, жажду служения и невозможность запереть ее в уют монастыря: «…однажды митрополит Евлогий и мать Мария ехали вместе в поезде и любовались все время меняющимися видами, владыка широким движением руки указал на бескрайние поля: “Вот ваш монастырь, мать Мария!”» (из записок С.Б. Пиленко).
В 1927 году Москва потребовала от митрополита подписки о «лояльности», а еще три года спустя митрополит Сергий объявил мировой прессе, что в СССР нет гонений на церковь. В том же году митрополит Евлогий принял участие в Англии в молениях о страждущей Русской церкви и был вскоре уволен за это подневольным митрополитом Сергием. Митрополит Евлогий отправился в Константинополь и получил там юрисдикцию Святейшего Вселенского Патриаршего престола. Он заявил: «Ценность этого единения великая… Когда церкви обособляются, замыкаясь в своих национальных интересах, то эта утрата главного предназначения национальных церквей есть болезнь и грех… Задача поддержания общения со Вселенской Церковью выпала на мою долю… Самосознание младшей сестры единой вселенской Христовой церкви было затемнено самомнением, выраженным в известном изречении – “Москва – Третий Рим”…».
В 1938 году эмиграция торжественно отпраздновала 35-летие епископского служения владыки Евлогия. Интеллигенция и весь «эмигрантский народ» говорили тогда о заслугах этого необычного пастыря… Однако стареющий митрополит в ту пору становится слаб здоровьем, все чаще болеет. Невзгоды войны и новые русские беды окончательно выбивают у него почву из-под ног. После «большевистской» победы в войне, переполнившей его душу гордостью за Россию, он, как и старый Милюков, как Маклаков, как многие генералы, готов идти с повинной к коммунистам, забыть их преступления против религии и народа, не видеть и не ведать того, что происходит на родине. Слыша победные марши, он, как многие, готов объявить политику коммунистов «отвечающей интересам России»: «…национальные задачи могут выполняться неведомыми нам путями… Так хочется засыпать ров и скорее идти туда…» – говорит старенький митрополит. А уж как хочется забыть, что в этом засыпанном рву окажутся миллионы невинно замученных, в их числе и священники…
«Вселенская идея слишком высока, малодоступна пониманию широких масс народа, – говорит теперь митрополит. – Дай Бог утвердить его в национальном православии… Национальность (точнее, народность) это голос крови, зараженной первородным грехом, а пока мы на земле, мы несем следы этого греха и не можем стать выше него… Но будучи убежденным националистом, т. е. верным и преданным слугой своего народа, я, конечно, отвергаю тот звериный национализм, который проявляют теперь немцы по отношению к евреям, равно как, будучи православным, я чужд религиозного фанатизма…»
Впрочем, все эти подробности его убеждений не интересовали московское начальство. Приехал из Москвы уполномоченный, и митрополит скрепил своей подписью переход под юрисдикцию Московской патриархии, еще раз расколов свою разборчивую паству: большинство эмигрантских приходов остались верны Вселенскому престолу. Самому же владыке еще и в немногие оставшиеся ему месяцы жизни стало ясно, что могучее и беззастенчивое государство снова поставило Церковь себе на службу. Контакты с таинственными посланцами Москвы могли наглядно убедить в этом старого митрополита… Оставалось утешаться мыслью, что мы, христиане, лишь странники и пришельцы на земле: «Не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего» (Поел, к евр. 13, 14). Вскоре митрополит умер, а в памяти эмигрантских поколений остались два межвоенных десятилетия воистину свободного расцвета Православной Церкви в изгнании и симпатичный облик ее тогдашнего главы, высокопреосвященнейшего владыки Евлогия.
Глава Русской церкви в Западной Европе высокопреосвященнейший митрополит Евлогий (в миру Александр Семенович Георгиевский)
ЕВРЕИНОВ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ, 13.02.1879–7.09.1953
Этот прославленный театральный человек (драматург, режиссер, историк и теоретик театра) в детстве путешествовал по всей России с отцом, который был видный инженер-путеец, и с матушкой, что была из французов. Окончив престижное петербургское Училище правоведения, Николай Николаевич стал служить (как некогда его отец) в Министерстве путей сообщения, обучаясь в то же время под руководством композитора Римского-Корсакова в классе композиции Петербургской консерватории. 27 лет от роду он уже был редактором газеты «Новый путь» и писал пьесы, которые ставились по всей России. Вскоре он стал организатором и главным режиссером знаменитого Старинного театра, поставил несколько пьес в театре Веры Комиссаржевской, а с братом ее, Федором Комиссаржевским, создал «Веселый театр для пожилых людей», имевший огромный успех, после чего Евреинов был приглашен главным режиссером в театр «Кривое зеркало», где поставлено было 100 театральных миниатюр (из которых многие принадлежали его перу).
Он был одним из самых веселых и популярных людей русской столицы, где театральная жизнь била ключом. Без его участия и присутствия не обходились и артистические кабаре, вроде «Бродячей собаки» или «Привала комедиантов», где он пел свои песенки и частушки, импровизировал на разнообразных инструментах. Без него не обходилось ни одно начинание авангардного театра. Он был вообще (еще со времен Старинного театра) ключевой фигурой русского авангарда. В то же время это был человек ученый, теоретик и историк театра, который читал лекции на драматических курсах, разрабатывал собственное понятие о «театральности» и одну за другой выпускал серьезные книги по теории и истории театра («Введение в монодраму», «Театр как таковой», «Театр для себя», «Крепостные актеры», «Нагота на сцене»). В 1920 году он ставил в Петербурге массовое действо «Взятие Зимнего дворца», а в 1921-м поставил собственную, очень знаменитую пьесу «Самое главное», которая обошла впоследствии сцены многих театров мира (переведена на 15 языков).
С 1927 года H.H. Евреинов жил в Париже, где продолжал ставить драматические спектакли и оперы, писал новые пьесы и фундаментальные труды по теории и философии театра, написал несколько киносценариев. Любопытно, что его историческое исследование «Караимы» помогло этому маленькому народу в годы войны избежать нацистских лагерей (караимы исповедуют иудаизм, но по крови они, если верить им самим и Евреинову, не евреи). После войны он работал на французском радио, поставил в «Казино Монпарнас» ревю по своим пьесам, успел закончить книгу об эмигрантском театре в Париже и «Историю русского театра». Жил он в Париже на улице Буало (правобережный, 16-й округ
