– Развлекаетесь? – спросил он.
– Мы только что заново проделали всю войну, сэр,- сказал Реджи и подмигнул нам.- Мы решили, что нам надо было дать русским стереть с лица земли немцев, а затем самим выступить на сцену и стереть с лица земли русских с помощью атомной бомбы.- Он опять подмигнул нам.
– Слово в слово то, что я всегда говорю.- Директор библиотеки даже пискнул от восторга.- Союзники дорого заплатили за свою ошибку. Когда я был в Германии, я видел, что такое русские. До войны, не скрою, я сам был чем-то вроде коммуниста, но скоро запел на другой лад… Что мы выпьем, мальчики?
– Мы уже заказали, спасибо,- сказал я.- Может быть, вы выпьете со мной?
– А что ж, вы знаете, я не прочь. Они все там в казначействе плутократы, Реджи.
Вечно одно и то же: мы – светочи культуры и знаний, и нам платят так, чтобы только не дать умереть с голоду, а эти грубые материалитсты, которые имеют дело лишь с фактами и цифрами,- центр мироздания. Я выпью полпинты горького, Джо.
– Здесь пьют пинтами,- сказал я,- только пинтами.
– Гуляем сегодня вовсю, не так ли? – Он рассмеялся, однако на этот раз мне не удалось классифицировать его смех.- Мистер Хойлейк рассказал нам сейчас довольно остроумный анекдот. Два старых полковника сидят у себя в клубе…
Я не слушал. Я думал о том, как я осадил Тедди и Реджи, и о том, как Хойлейк отказался, в сущности, пить за мой счет, а потом – и за счет директора библиотеки. Он сам платил за пиво и виски, и не по доброте душевной, а потому, что следовал неписаным правилам, не менее строгим, если вдуматься, чем дипломатический этикет. Но ведь все это так дешево стоило. Хойлейк был самым богатым человеком в этом зале, он получал тысячу фунтов стерлингов жалованья. А вот Джордж Эйсгилл, без сомнения, тратит такую сумму только на еду, виски и бензин. Даже Боб Стор вряд ли получает меньше тысячи. Если бы я стал дельцом, думал я, мне пришлось бы угождать людям, которых я презираю, направлять разговор на излюбленные ими темы, угощать их – кормить и поить. Но эта игра стоит свеч. И уж если я продаю свою независимость, то хочу по крайней мере получить пристойную цену. -…а второй полковник и говорит: «Не верблюда, а верблюдицу, конечно. Старина Карузер никогда не страдал извращениями».- Директор библиотеки закинул голову и пронзительно захохотал.
Меня начинало разбирать от пива. Я сообразил, что как-то незаметно пропустил уже кружек семь. Мысленно я прикинул: пять раз по одой пинте, плюс еще одна пинта и минус одна пинта – за счет Хойлейка…
– Я давно хочу сказать вам, Джо,- обратился ко мне директор библиотеки,- ваша игра в «Ферме» доставила мне истинное наслаждение.
– Черт подери,- сказал Тедди,- и ему тоже! Держу иари, что он не раз репетировал эти любовные сцены. Признавайтесь-ка, молодой человек!
– Тише, тише,- сказал я.- Мои отношения с миссис Эйсгилл чисты, как только что выпавший снег.
– Порядком древний, хоть и только что выпавший,- сказал Реджи.
Директор библиотеки захихикал.
– Не следует, не следует бросаться подобными намеками. Хотя, правду сказать, я бы не отказался от чистой дружбы с дамой, которую вы имеете в виду.- Он вытер потный лоб и основательно отхлебнул из кружки. Как всякий человек, который не умеет пить и пьет редко, он старался не отставать от компании и, сделав героическое усилие, осушил кружку до дна, но тотчас жалобно икнул и побледнел.- Прошу прощения, господа, я должен, как говорят французы, пойти сменить воду в аквариуме.- И он поспешно вышел из зала.
Лишь только он скрылся из виду, мы расхохотались.
– Вино – насмешник, пиво – буян,- сказал Реджи.- Бедняга совсем не привык пить, как видно.
– Это все из-за того, что он стал думать об Элис,- заметил Тедди.- Нечистые мысли взбунтовались.
– Признайтесь, Джо,- сказал Реджи,- вы ведь у нее в фаворе?
– Вы не должны задавать таких вопросов. Если я скажу «да», то окажусь подлецом, если скажу «нет», окажусь лгуном.- Я коварно улыбнулся.- А вы и сами бы не прочь, а, Реджи?
– Еще бы! Это же сногсшибательная женщина. Немолода, конечно, но зато какой стиль, какой стиль!
– Ну, а Джун? -сказал Тедди.- Замолви хоть словечко за Джун. У нее ведь есть одно неоспоримое достоинство: она девственница.
– Джун – дитя,- сказал Реджи.- Стоит мне только подумать о том, чтобы поухаживать за ней, и я уже чувствую, как острые зубы скандальной газетной хроники впиваются в мой загривок! Какое тут может быть сравнение.
Я ликовал в душе. Пока они терзаются несбыточными желаниями, я уже осуществил то, к чему они стремятся, и через шесть дней осуществлю снова. Я без всяких стараний получил все то, чего им не получить никогда, проживи они хоть тысячу лет. И Сьюзен я тоже получу. И нет причины, почему бы мне не получить и Джун, захоти я только.
А потом мне снова вспомнилась вересковая пустошь и Воробьиный холм. Я знал, что сейчас там гуляет ветер и землю припорошило снегом. Там нетронутая чистота, тишина, покой. Пиво словно закисло у меня в желудке, и мне стало тошно от моего подлого эгоизма, отвратительного, как катар. Мои чувства представились мне такими мелкими рядом с неизъяснимой прелестью этих пологих, поросших вереском холмов и ощущением безграничности лежащего за ними пространства и неисчислимости звезд над головой. Я постарался стряхнуть с себя овладевшее мной уныние.
– Споем,- предложил я.- Что-нибудь не слишком соленое, но все же солоноватое.
Тедди, пожалуйста, музыку: «От тумана, от росы».
Тедди ударил по клавишам пианино, стоявшего в углу, и я запел. Вскоре все подхватили песню:
Я целовался с ней зимой,
В разгар весны и в летний зной.
Да жалко, что ее красы
Берег я слишком от росы.
Скосив глаза, я заметил, что Хойлейк с выражением снисходительного одобрения тоже тихонько мурлычет песенку себе под нос.
13
– Ты о чем-то задумался, милый? – спросила Элис.
– Я все любовался тобой,- сказал я.- Господи, как ты прекрасна. Если бы у меня был вот такой твой портрет, я держал бы его под замком и смотрел бы на него всякий раз, когда мне взгрустнется…
Оглядываясь назад, я теперь ясно вижу, как все это cлучилось. Этого могло бы и не произойти. Все началось вот этих слов, случайно оброненных в пятницу вечером в кварире Элспет. Если бы из миллиона слов, имевшихся в моем аспоряжении, я выбрал любые другие, вся моя дальнейая жизнь и жизнь Элис потекли бы по совершенно другоу руслу. А ее ответные слова, брошенные так же бездумно, ак мои, уже стронули лавиyу с кручи.
Элис рассмеялась.
– Такой портрет существует,- сказала она.- Наколько мне известно, он и сейчас висит в городском музее.- Она назвала небольшой городок.- Я когда-то позировала одному художнику нагая.
Нежная, ласково гладившая мое плечо рука, казалось, стала вдруг тяжелой и грубой и ударила меня наотмашь: я почувствовал, что меня унизили, запачкали, предали. Я отодвинулся к краю постели, подальше от Элис.
– Ты никогда мне это не говорила. Почему ты не рассказала мне?
– Просто я об этом давно забыла. Такой пустяк! Я очень нуждалась тогда, и на какой-то вечеринке меня познакомили с этим художником, а ему была нужна натурщица. Потом я позировала еще для фотографа. Вот и все. На том дело и кончилось.
– Вот как, на том и кончилось? – сказал я каким-то не своим голосом.- Ты в этом уверена?
– Я не привыкла лгать,- сказала она спокойно.- Ты знаешь это.- Глаза у нее стали холодными. Потом она улыбнулась и протянула ко мне руку.- Милый, почему ты придаешь значение подобной ерунде? Я вообще ничего тебе не сказала бы, если бы могла предположить, что это так на тебя подействует. Я не спала ни с тем, ни с другим, если именно это тебя тревожит. Так что успокойся.
– О боже! – простонал я.- Зачем ты это делала? Ты не должна была этого делать!
Тысячи женщин, которые ничуть не богаче тебя, скорее умерли бы, чем стали выставлять себя подобным образом напоказ за несколько паршивых шиллингов. Черт бы тебя побрал, до чего мне хочется наставить тебе синяков!
– Черт бы побрал тебя! – запальчиво воскликнула она.- А какое тебе до этого дело?
Это было много лет назад, когда я и не подозревала о твоем существовании. По-твоему, значит, я должна была голодать потому только, что в один прекрасный день мне предстояло встретить узколобого ханжу из Дафтона, которому могло прийтись не по вкусу, что я посмела показать комуто свое собствепное тело!
Она вскочила и начала быстро одеваться.
– Твоему гаденькому мещанскому провинциальному целомудрию, как видно, претит нагота. Так что я уж лучше прикроюсь.
Я тоже начал одеваться. Если б только один из нас рассмеялся, все могло бы пойти по-иному. То, как мы торопливо хватали одежду и спешили натянуть ее на себя, стыдливо избегая глядеть друг на друга, в то время как обычно с такой же поспешностью старались от нее освободиться, выглядело поистине комично. Но я был слишком зол и слишком расстроен.
