– Нет-нет, ты будешь только мешать, – быстро ответил он. – Нельзя работать и разговаривать.
– Я не скажу ни слова.
– Нет, незачем тебе идти. К тому же ты устала, целый день на жаре. Мне спокойнее знать, что ты дома, в постели. Я буду думать о тебе.
Он обнял ее и нежно поцеловал. Мари закрыла глаза. Все, конец.
– Ты будешь осторожен? Ты вернешься ко мне?
Она прижалась к нему, как ребенок.
– Ты с ума сошла, глупышка? – рассмеялся он и, закрыв за собой дверь, ушел.
Несколько мгновений Мари неподвижно стояла посреди комнаты. Затем подошла к окну и выглянула наружу, но муж уже скрылся из виду. Вечер был ясный и светлый – в небе светила полная луна.
Мари села у окна, сложив на коленях руки. Ей почудилось, что она спит наяву. «Похоже, я заболела, – подумала она, – раньше за мной такого не водилось».
Ни одна слезинка не скатилась по ее щекам, только вокруг глаз сгустились глубокие тени. Она медленно поднялась и, накинув на голову шаль, открыла дверь и вышла из дома. Было совсем тихо и вокруг ни души. Проскользнув через сад, Мари пересекла проселочную дорогу и через несколько минут уже бежала по полю к церкви.
Церковь Благовещения обветшала, и службы в ней больше не проводились. Однако дверь ни ночью ни днем не запиралась, чтобы крестьяне могли в любое время войти и помолиться. Новая церковь, построенная на окраине деревни, все еще казалась им слишком величественной.
Мари отворила скрипучую дверь и остановилась, прислушиваясь. Церковь была пуста. В низкое окно у алтаря время от времени заглядывала луна, освещая неф. Должно быть, уже не один день сюда никто не приходил. На грубом каменном полу лежало несколько листочков, занесенных ветром через открытую дверь. Побеленные стены были испачканы, а со стропил свешивались длинные клочья паутины.
По обеим сторонам алтаря она увидела прибитые гвоздями дары крестьян, приходивших сюда помолиться: кое-как вырезанные из дерева кораблики, жалкие игрушечные лодочки, ярко раскрашенные шарики и нитки стеклянных и деревянных бус. Они хранились здесь, наверное, уже много лет – на всем лежал толстый слой пыли. Среди прочего она заметила и несколько свадебных венков, теперь уже старых и выцветших, от невест из далекого прошлого. Все стены были исписаны карандашом – молитвы и благодарения, обращенные к Пресвятой Деве: «Матерь Божья, помолись за нас», «Матерь Божья, спаси и сохрани моего сына в море».
Медленно приблизившись к алтарной преграде, Мари преклонила колени. Алтарь был без цветов, лишь в центре стояла одинокая фигура Пресвятой Девы. Ее золотая корона съехала набок и покрылась паутиной. Правая рука пропала, а на левой она держала фигурку младенца Иисуса с отломанными пальцами. Одеяние Девы, когда-то голубое, сейчас выцвело и стало грязно-коричневым. У нее было круглое и невыразительное лицо – лицо дешевой куклы. Большие голубые глаза глядели в пустоту, а пунцовые щеки плохо сочетались с облупившимися раскрашенными губами. Рот кривился в глупой улыбке, и в уголках гипс выкрошился. Шею обвивали многочисленные нитки дешевых бус, кто-то нацепил на голову младенцу венок. Венок свешивался на сторону, закрывая Иисусу пол-лица.
Мари стояла на коленях у алтарной преграды и смотрела на Пресвятую Деву. Этот образ был для нее всем самым прекрасным и священным в жизни. Пыль, крошащийся гипс, съехавшая набекрень корона и глупая улыбка раскрашенных губ – ничего этого она не замечала; перед ней стояла исполнительница всех людских чаяний, Святая Матерь рыбаков. Мари молилась, но не вслух, а про себя, следуя за мыслями, которые сами по себе рождались в ее голове. А думать она могла только о Жане, о его спасении и счастливом возвращении.
– Матерь Божья, – говорила она, – если это грех, что я его так люблю, то накажи меня, я все приму, только верни мне его живого и невредимого. Он молодой и смелый, но беспомощный, как дитя. Он не понимает, что такое смерть. Я на все согласна: пусть мое сердце разобьется, пусть он перестанет меня любить, пусть обижает; я прошу только об одном – чтобы он был счастлив и чтобы никогда не знал беды и боли.
На нос Пресвятой Девы уселась муха, от щеки откололась крупинка цветного гипса.
– Я верю в тебя, – говорила Мари, – я знаю, что ты приглядишь за ним в море. Даже если поднимутся волны и плыть на баркасе станет опасно – пока он под твоей защитой, мне нечего бояться. Каждое утро я буду приносить свежие цветы и класть их к ножкам маленького Исусика. А днем я обещаю с песней работать и не поддаваться унынию; это и будут мои молитвы к тебе, чтобы ты спасла и сохранила Жана. О Матерь Божья, дала бы ты мне хоть какой-нибудь знак, что все обойдется!
С крыши на Пресвятую Деву упала капля и оставила грязную дорожку на левом глазу.
Стемнело. За полем какая-то женщина звала ребенка. Легкий ветерок тронул ветви деревьев, вдалеке морские волны уныло бились о прибрежную гальку.
Мари долго смотрела на статую, пока наконец не села в изнеможении на пол, и все перед ее взором стало мутным и непонятным. Стены церкви окутала тень, и даже алтарь погрузился в небытие. Остался лишь образ Пресвятой Девы – на лицо ей упал случайный луч лунного света. И Мари показалось, что раскрашенная улыбка Божьей Матери прекрасна, а кукольные глаза смотрят с любовью и лаской. Дешевенькая корона засияла в темноте, и сердце Мари наполнил благоговейный трепет и ощущение чуда.
Она не догадывалась, что корона засияла всего лишь от лунного света, и, подняв руки, произнесла:
– Милостивая Божья Матерь, дай мне знак, что ты услышала мои молитвы.
Потом она закрыла глаза и стала ждать. Казалось, что с тех пор, как, обхватив голову руками, она опустилась на колени, прошла целая вечность.
Постепенно ее наполнило ощущение спокойствия и умиротворения, словно святое присутствие осенило церковь. Мари чудилось, что, стоит ей открыть глаза, как перед ней предстанет видение. Однако она боялась подчиниться своему желанию, чтобы не ослепнуть от неземной красоты. Но в конце концов Мари не выдержала. Не осознавая, где находится, не понимая, что делает, Мари открыла глаза. Низкое окно у алтаря было залито бледным лунным светом, и прямо за окном ей и вправду явилось видение.
Она увидела Жана: он стоял на коленях и смотрел вниз на траву. Он улыбался. С земли медленно поднялась чья-то скрытая тенью фигура. Мари не смогла толком ее разглядеть, но это явно была женщина. Мари видела, как ее руки, словно благословляя, легли Жану на плечи, а он уткнулся головой в складки ее одеяния. Их было видно всего одно мгновение – потом на луну набежало облако, и церковь погрузилась во тьму.
Мари закрыла глаза и в благоговении простерлась ниц. Не иначе как ей явилась сама Пресвятая Дева. Мари молилась о знамении, и оно было ей дано: Божья Матерь сама своими руками благословила Жана, даровав ему любовь и защиту. В сердце Мари больше не было страха: отныне ей можно не бояться за мужа. Она так истово верила Пресвятой Деве, что та ответила на ее молитвы.
Покачиваясь, Мари поднялась и добралась до двери. Напоследок она обернулась и снова поглядела на статую. В темноте корона Божьей Матери больше не сверкала золотом. Мари с улыбкой склонила голову; она знала, что никто никогда не увидит то, что явилось ей. И Пресвятая Дева тоже улыбалась своими раскрашенными губами, а ее пустые голубые глаза глядели в никуда. Увядший венок сполз на ухо младенцу Иисусу.
Мари вышла наружу. Она очень устала и едва различала дорогу, но сердце ее успокоилось и наполнилось безграничной радостью.
На краю узкой полоски поля, там, за церковным окном, Жан шептал страстные слова сестре рыбака Жака.
Прима
Дородный господин нетерпеливо дожидался в коридоре – шляпа сдвинута на затылок, во рту сигара. Вытащив массивные карманные часы, он сердито топнул ногой.
– Послушайте, – рявкнул он во всеуслышанье, – я ждать не привык! Доложили мисс Фабиан, что я пришел? Чем тут все занимаются, черт возьми?
Швейцар робко покосился на него:
– Прошу прощения, сэр. Еще несколько минут. Будьте любезны, напомните вашу фамилию.
Тысяча чертей, этот олух его даже не узнал! Он смерил швейцара испепеляющим взглядом и немного выждал, чтобы тот лучше прочувствовал весомость ответа.
– Пол Хейнс, – надменно произнес он и отвернулся.
По лестнице впопыхах спустилась испуганная костюмерша.
– Пройдемте, пожалуйста, сэр!
Ну, эта хотя бы знает, с кем имеет дело. И ведет себя соответственно: услужливо, даже подобострастно. Видит бог, как только он приберет театр к рукам, сразу сменит весь штат. Распоясались! Швейцар первый получит расчет.
Он тяжело зашагал вслед за костюмершей, покачиваясь на ходу, как раскормленный индюк, и роняя пепел от сигары на пол. На пороге гримерки он остановился, широко расставив ноги и не потрудившись снять шляпу.
Она поправляла перед зеркалом волосы, но сразу же повернулась и сокрушенно воскликнула:
