Палуба пустеет. Она тщательно вымыта. На золотистых досках розово сияют маленькие теплые лужицы, и от них поднимается парок. Грузно опускается к горизонту солнце. Нижний его край садится на пылающую кромку, и оно слегка сплющивается, похожее сейчас на красную дыню. А Володя налаживает кинопроектор: фильм показывать будет. Здесь же, на палубе. В салоне душно.
«Пес Барбос и необыкновенный кросс» — называется кинофильм. По белому скату ходовой рубки несутся незадачливые браконьеры. Хохот на весь океан. Будто и не было утомительнейшего дня. Время от времени из океана вылетают летучие рыбы и врезаются в рубку. Падают на головы матросов и парней из машинной команды.
А я пластаю акулу. Пообещал привезти в краеведческий музей пяток шкур акул разных видов. Потом, во время отпуска, чучела набью.
Боцман рядом сопит, помогает мне стягивать с акулы шкуру, аккуратно подрезает, отслаивает ее от плотных, беловатых мышц. Попыхивает трубкой и зло ворчит:
— Видел я многих людей, но таких, как ты… Кто тебе скажет спасибо? Ну, банан…
— Кто-нибудь и спасибо скажет, а у кого-нибудь при виде акулы шевельнется что-то в душе, в океан потянет, — устало возражаю я. — Работай, работай.
Катятся день за днем. Рука зажила, только шрам через всю ладонь остался.
Лов тунцов шел хорошо, но акулы досаждали по-прежнему.
Увы! Не обнаружили мы с боцманом Михалычем ни морского бинокля, ни карманных часов…
Нашли, правда, авторучку, заправленную чернилами, я ею месяц писал. Какой-то растяпа, вероятно, уронил с судна, акула и подхватила; да газету на немецком языке. Края были оторваны, но середина уцелела, и я прочитал и перевел на русский, что некая фрау Мюллер (Гамбург, Адальбертштрассе № 97) потеряла свою любимую собачку, порода черный пудель, по кличке Жужу, и обещает тому, кто найдет собачку, вознаграждение в сумме ста сорока марок. А в желудке голубой акулы мы обнаружили маленькую женскую туфельку тридцать шестого размера. Видно, шел по водам Атлантики пассажирский лайнер, молодая женщина стояла у его борта, качала ножкой над водой, а туфелька и соскочила.
Вот, пожалуй, и все. А жаль. Так хотелось привезти на берег и подарить музею бутылку с запиской, извлеченную из брюха акулы. Но вот однажды…
Рейс подходил к концу. Выбирали последний ярус. Тунцы, акулы… Незадачливый марлин попался — рыбина весом центнера в три, с толстым и коротким бивнем, в который превратилась верхняя челюсть. Шкура одного из марлинов уже хранилась в трюме, и я с сожалением подумал, что тот был помельче. Корифена клюнула, а потом луну-рыбу поймали. Была она такой огромной — ну точно диван-кровать, — что вряд ли бы мы вытащили ее на палубу, да и к чему? Мясо у луны-рыбы несъедобное, а для музея мы заморозили рыбу-луну помельче. Пока решалась ее судьба, рыба-луна спокойно кружила на поводце возле борта траулера, поглядывала на нас добрыми круглыми глазами, а вокруг нее шныряли акулы и даже тыкались рылами в упругие золотистые бока, но не трогали. Акулы как будто знали, что мясо рыбы-луны ядовито, вот и опасались: куснешь эту толстуху — и перевернешься вверх брюхом!
— Иди гуляй, — сказал боцман. Перегнувшись через фальшборт, он кусачками перехватил стальной поводец, и рыбина медленно погрузилась в фиолетовую глубину.
Вновь заурчал двигатель машины, поползла из воды хребтина. Концевая вешка показалась.
— Все-о! — возвестил боцман. — Конец работам! На океан, на память.
Он стянул с ладоней дырявые, много раз чиненные перчатки и кинул их в воду. Тотчас акула-собака метнулась и проглотила одну из перчаток, а в другую вцепились две акулы. Они дергали ткань, заглатывали, а мы, свесившись над фальшбортом, хохотали.
— Поздр-равляю всех с окончанием яр-русных р-ра-бот! — пророкотало судовое радио голосом капитана. — После уборки палубы пр-риглашаю всех в салон, на пр-раздничный ужин!
— Ур-ра! Да здравствует наш капитан! — заорали мы.
— Ребятушки, быстренько-быстренько, — засуетился боцман. — Все убрать, поводцы скойлать, «хребтинку» на сушку, палубку прополоскать. Коля, банан… быстренько своих акулок потроши!
— Надоело, — сказал я. — Эй, Вовка, помоги акуленций в трюм смайнать.
— Э-э, а как же «найденные в море бутылки содержат важные документы»? — обеспокоился Михалыч. — Нет уж, надо до конца.
— Давай нож. Вовка, где мой нож?
Увы, пустые хлопоты! Исчезла в трюме одна туша, вторая, третья. Все акулы вскрыты — ничего нет.
— Коля, а эту что же? Последнюю? — спросил боцман.
— Да ну ее! Потащили в трюм.
На палубе уже все было прибрано. Вовка Нагаев стоял с брандспойтом в руках, ждал, когда я расправлюсь с акулой, чтобы скатить палубу водой.
— Подожди, Коля. Ей-богу, у этой последней в брюхе что-то лежит, — заволновался боцман и потискал акулу. Вот, пощупай.
— Ладно. Держи тут.
Лезвие вдруг уперлось во что-то твердое. Я нажал сильнее, и на палубу вывалилась… бутылка! Обросшая ракушками морских рачков-балянусов, она своим видом сразу наводила на мысль, что проплавала многие месяцы в океане, прежде чем оказалась в брюхе акулы. Я взял ее в руки, матросы окружили меня, заглядывают через плечи. Э, да в ней что-то есть! Записка?! Какая удача, вот ведь повезло, а я чуть не выбросил эту акулу за борт!
— Ребята, я ведь говорил… Такая находка! Такая удача, ребята!
— Говорил, говорил! — засмеялся боцман. — Но и я говорил, что ты упрямый… Да вытаскивай побыстрее записку.
В мгновение на палубе собралась вся команда. Нетерпеливо отрываю красный сургуч, выбиваю пробку, и в ладонь мне вываливается свернутая бумажка. Осторожно разворачиваю ее. Текст написан по-английски. Чернила от воды растеклись. Однако о чем же сообщается в записке? Читаю, перевожу:
— Так… гм… «никогда не надо терять надежд»… Они не теряют надежды! — говорю я громко. — Так… Тут ничего не понять. Гм, вот здесь кусочек фразы: «…и тогда будешь вознагражден…» Гм… «ба…» Что? «Банан ты зеленый». Что? Какой банан?
— Зеленый! — выкрикивает боцман.
— Мужики, я не пойму. Что это вы хохочете?
— Это мы… — давится от смеха Володя. Слезы катятся по его лицу. — Помнишь, в Гвинее ездили на остров Касса купаться? Вот там мы и нашли эту бутылку! На берегу! А боцман и говорит: «Помочь надо человеку…»
— А писал текст я, — признается капитан. — Еле-еле отыскал в словаре «банан зеленый».
— Она мне… руку чуть не оттяпала, — стонет боцман. — Отослали мы тебя с палубы, помнишь?.. А тут и акулу выволокли! Я ей в глотку бутылку толкаю, а она выплевывает. Я ей толкаю, а она… О-ох, ребятушки, не могу больше.
Хохочу вместе со всеми. Что за чудо эта остроумная морская шутка! Ну, боцман, спасибо тебе за все. И за твою рыбацкую науку, и за эту записку из брюха акулы…
