Ванга стояла посреди двора, залитого лунным светом. Казалось, она смотрит на кого-то, никому кроме нее не видимого, и этот неведомый «кто-то» важнее для нее, чем все, что есть в обычной, обыденной жизни. И еще показалось Любке, что она слышит в земле глубокий гул.
– Ванга… – тихо позвала Любка. – Что ты?.. С кем ты?..
Свет, заливающий двор, стал тускнеть. Наверное, луна зашла за облако.
– Не луна, – сказала Ванга – так, будто бы Любка вслух спросила ее об этом. – Это он ускакал.
– Кто?
– Всадник. – Голос Ванги звучал так величаво, что Любке стало страшно. – Он так же высок был, светловолос и прекрасен. И доспехи его сияли, и конь копытами бил. – И тут голос ее переменился снова. То есть не переменился даже – это был теперь не ее голос, а совсем другой, ни на кого, ни на что не похожий. – Скоро все перевернется, – прозвучал из Вангиных уст этот небывалый, не принадлежащий ей голос. – Много людей погибнет, многие убегут. Но ты останешься и будешь рассказывать о живых и мертвых. Не одному человеку будешь ты о них говорить, а всем людям. Не бойся! Я тебе помогу.
Любка замерла, не в силах пошевелиться. Кто говорил сейчас через ее сестру? Тот ли всадник в сияющих доспехах, которого Ванга уже видела однажды у колодца со звездной травой? Другой ли кто-то?..
Этого Любка не знала. Но что с сестрой ее Вангелией совершилась великая перемена – почувствовала всем своим существом.
Глава 4
Что перемена эта ей не почудилась, Любка поняла уже через три дня.
Она бежала по улице к дому и видела, какой страх охватил всех вокруг. Люди словно с цепи сорвались – в каждом дворе увязывали узлы, или заколачивали окна, или заполошно голосили, перебегая туда-сюда в бестолковом ужасе.
Да и как не быть ужасу, когда…
– Ванга! – воскликнула Любка, вбегая с улицы во двор. – Немцы границу перешли! Скоро сюда придут, в Струмице! Надо бежать, прятаться!
Ванга подметала двор. Она не сразу оставила свое занятие. А когда обернулась наконец к сестре, то лишь плечами пожала.
– Куда нам бежать? – спросила она.
– Не знаю… – растерянно ответила Любка.
– Некуда, – отрезала Ванга. – И прятать нам нечего. Ставь воду греться.
– Зачем? – не поняла Любка.
– Стирка у нас. Четверг сегодня, забыла? Грей воду. Я пойду грязное соберу.
Любка открыв рот смотрела, как сестра уходит в дом. На пороге Ванга обернулась и повторила:
– Мы остаемся.
Стирки было не много – какие у них вещи? Ванга уже выжимала последнюю прополосканную простыню, когда за окном послышался грохот тяжелых машин.
– Пришли… – с ужасом проговорила Любка.
Она подошла к окну, чуть-чуть раздвинула занавески.
По улице ехали машины и мотоциклы. И на всех сидели солдаты в незнакомой форме. То есть не сидели они, а один за другим спрыгивали с машин, вбегали во дворы – искали скотину и птицу.
Любка вскрикнула. И не успел еще затихнуть ее вскрик, как дверь распахнулась и точно такой солдат возник на пороге. Он что-то спросил – резко, зло, – но что, Любка не поняла. Наверное, надо было ему ответить, хоть головой помотать, но страх парализовал ее так, что она ни шевельнуться не могла себя заставить, ни слово вымолвить.
Оглядев убогую комнату, солдат, видимо, сообразил, что поживиться здесь нечем. Он вышел, громко хлопнув дверью. Только после этого Любка обернулась к сестре – и увидела, что лицо Ванги стало суровым, каким-то совсем не своим.
– Ванга! – воскликнула Любка. – Убьют нас!
– Не бойся, – таким же суровым, как лицо, голосом сказала Ванга.
– Да как же не бояться?! Не убьют, так дом сожгут…
– Нам с тобой бояться не надо, – повторила Ванга. – Я знаю. И ты знай.
Почти с тем же ужасом, что на немецких солдат, смотрела Любка на ее преображенное, незнакомое лицо.
Люди стали возвращаться в свои дома только через два месяца. А куда деваться? Не жить же в оврагах и лесах вечно.
В том, что немцы пришли навсегда, не сомневался, кажется, никто. Ведь так их много и такая у них силища – кто ж ее победит?
Рыдала у своего дома беременная Милана, на руках у нее заходился криком грудной ребенок.
– Ой, горе, горе! – причитала она. – Из лесу вернулась, а в доме все вверх дном. И Милан мой пропа-ал… Ой, убили его! Нету у меня больше мужа! Куда я денусь с малым дитем да с пузом?!
– А Вангу с Любкой не видала, Милана? – спросила Петка, входя во двор.
Милана перестала плакать.
– Нет, – ответила она. – И в лесу их вроде не было… Надо к ним зайти, узнать!
Во двор Ванги вошли все вместе – Милана, Петка, еще несколько сельчан.
– Ой, страшно в дом входить! – заголосила было снова Милана. – Может, они там мертвые лежат!
Но тут же замолчала. И не потому даже, что на пороге дома появилась Ванга, а потому, что вид ее был непривычен, странен и едва ли не страшен.
Лицо Вангелии словно бы излучало свет.
– Что же вы в страхе таком? – громко, звучно произнесла она. – Не бойтесь. Гитлер не победит в этой войне. Русские его разобьют.
Сосед Радмил, стоящий у Миланы за спиной, негромко спросил:
– Разве русские с Гитлером воюют?
– Да вроде нет, – так же тихо ответил ему кто-то.
– Милана, а ты что плачешь так горько? – спросила тем временем Ванга. – Сына маленького пугаешь. И дочку. Как же она у тебя в таком страхе родится?
– Милан мой пропал! – всхлипнула Милана. Почему Ванга решила, что у нее родится именно дочка, она спрашивать не стала. – Два месяца мы прятались, Ванга, два месяца в горах да в лесу сидели! Вот, решили вернуться. Сколько ж сидеть? Немцы уже никогда не уйдут. Милан первый пошел, хотел посмотреть – как там дома, что творится? И следа его теперь нету… Что мне делать?
Она снова зарыдала.
– Иди ужин готовь, – не обращая внимания на ее слезы, сказала Ванга. – И одежду для Милана. Он домой поздно вернется. Ночью. В одном исподнем. Готовь одежду для него. В овраге он спрятался. Ночью придет, – повторила она.
Растерянность и недоверие были во взглядах соседей. Все молчали, даже Милана перестала плакать, даже ребенок у нее на руках. Что на это скажешь? И как этому поверишь?
Стук в окно был таким осторожным, что Милана не сразу и расслышала его из-за детского плача. А когда расслышала, положила ребенка в колыбель и с опаской отодвинула занавеску, то тут же и ахнула, и распахнула окно.
– М-милан… М-милан… В одном исподнем…
– Чего испугалась? – раздался в ответ сердитый шепот. – Мужа не видала без штанов? Дверь открывай!
– Сейчас! – наконец придя в себя, воскликнула Милана.
– Скажи спасибо, что живой пришел, – тем же сердитым тоном сказал Милан, входя в комнату. – Голодный, как собака.
– Я ужин приготовила, – торопливо проговорила она. – И одежду тебе приготовила. Все, как она велела… Ой, Милан! – воскликнула Милана.
– Кто – она? Чего тебе велели? – раздраженно спросил он. – Совсем ты с разума съехала, что ли? Есть подай! И одеться.
Пока он одевался, Милана трогала его то за плечо, то за локоть, словно не верила, что это и есть ее муж.
– Как я плакала, Милан! – сказала она. – Думала, убили тебя немцы.
– Может, и убили бы, – кивнул он. – Я ж, как в дом вошел, так сразу раздеваться стал – думал, хоть помоюсь после леса. А тут они, немцы. Еле успел в окно выскочить.
В одном исподнем. Они на работу мужчин забирали, по дворам ходили. Ну, а я в овраге спрятался.
– Ты к Ванге заходил? – спросила Милана.
– А она разве дома? Я думал, в лесу, как все, прячется.
– Они с Любкой все два месяца тут прожили. Любка говорит, немцы их дом стороной обходили.
При этих словах Милана опасливо перекрестилась.
– Понятно, что обходили, – пожал плечами Милан. – Взять-то нечего. На что немцам Ванга нищая?
– А ведь это она мне сказала, чтобы я ужин тебе готовила, – сообщила Милана. – И что ты в овраге прячешься, и что ночью в одном исподнем придешь. Ванга все про тебя знала!
– Иди ты! – отмахнулся Милан. – Да я ее в глаза не видел. И меня в овраге никто не видел. Я, когда в окно выскочил, сам не знал, куда бежал. Куда глаза глядели. Как Ванга могла узнать?
– Она такое знает, что никому и в голову не придет, – убежденно произнесла Милана. – Она, Милан, знаешь что сказала? Что русские немцев разобьют. Вот как!
Милан удивленно покачал головой. Верить, не верить? Поди знай!
