Не разгадали этого и дети, не почувствовал ничего и Маркерий, даже наоборот - словно бы обрадовавшись человеческому движению половчанки, снова брал Светляну за руку, даром что между их отцами случилось что-то на Днепре очень тяжкое; Воеводиха напрасно надеялась, что между нею и Маркерием проскочит черная искра обоюдной зачарованности; ничего этого не произошло, она лишь сильнее и сильнее загоралась своей мечтой, с огромным трудом сдерживалась от неосмотрительного поступка, одновременно чувствуя, как разъяряется все сильнее и опаснее.
Время поторапливает, чтобы мы перешли к самым важным событиям, однако пройти мимо половчанки никак невозможно, как невозможно пройти мимо Стрижака и его обучения. А что такое обучение, кстати сказать? Кто знает, что пробудилось бы в душах Светляны и Маркерия от забот Стрижака об их уме, можно лишь с уверенностью сказать, что детская чистота их душ не потускнела, того, что творилось в черной душе Воеводихи, они не умели заметить или разгадать, что же касается Стрижака, то внешнее сближение между тремя его учениками он расценил как следствие своих стараний и, быть может, именно тогда вознамерился найти в Мостище применение своей науке, избрав для этого, конечно, не Воеводиху, слишком высоко поставленную над всем, и не Светляну, слишком маленькую и изнеженную, а Маркерия, доброго юношу, мужа, мостищанина, быть может, значительного, а то и выдающегося.
В сущности говоря, Стрижак более всего обуреваем был чувством мести. Обрадованный на первых порах легко найденным убежищем, харчами и влагой, безделием и выгодностью своего положения, он вскоре заметил непрочность и даже унизительность этого своего положения. То, что Воевода не заботился, чтобы возвратить ему сан священника, Стрижака нимало не беспокоило. Он сам выдумал для себя одежду более пышную, чем даже у иереев, словами забавлялся вдоволь, не ведая ограничений церковных служб, из всех святых сосредоточился на одном лишь Николае-чудотворце, что облегчало его положение и спасало от нареканий со стороны мостищан за чрезмерное обременение их памяти, каждый день обедал у Воеводы, еще и благословляя трапезу, - казалось бы, имел все права. Однако получалось так, что не имеет он прав даже в сравнении с самым последним мостищанским слугой. Взять к примеру такое: для него не выделили верхового коня, даже словно бы запретили садиться верхом. Если нужно куда ехать - садись в телегу. Так велел Воевода. Стрижака не пустили жить в усадьбе воеводской. Его дом стоял на юру между воеводским холмом и Мостищем, одной ногой отступил от Мостища, другой - приблизился к Воеводе, да так и остался на распутье - ни сюда ни туда. Когда же он пожаловался, что на него могут напасть разбойники, Воевода отрезал:
Нападут - обороняйся.
- А чем?
- Языком.
Стрижак вытаращился на Воеводу. Как же так? Взял для служения ему языком, словом, а теперь потешается? Сегодня говорит обороняться словом, а завтра скажет, чтобы и одевался в слово и насыщался языком собственным? Или, может, Мостовик думает, что не найдется надлежащих слов, чтобы ответить на его грубость? Так пусть послушает, чтобы в ушах у него зазвенело!
- Исайя глаголет: "Господь дал мне язык для обучения", - загремел Стрижак, словно бы даже наступая на Воеводу. - Соломон же речет: "Язык мудрых подает вести, а уста безумных мелют лишь глупости". В Псалтыри сказано, что слово - провозвестницы великая сила. Апостол же Павел поучает: "Слово ваше да будет ласковым, приправленным солью, чтобы вы знали, как должны каждому отвечать".
- Лепо, лепо, - сказал Воевода, уловив, видно, суть лишь в последнем или же просто отмахнувшись своим любимым словечком от разглагольствований Стрижака.
Так вот, из желания отомстить Воеводе, донять его хотя бы в мелочи, Стрижак надумал поставить обученного им Маркерия на мосту, дать ему доску и писало, и чтобы записывал он всех, кто идет и едет через мост ежедневно. Зачем нужно было это делать, принесет ли это какую-нибудь пользу, никто не мог сказать, не мог бы сказать и сам Стрижак, да у него и не спрашивали, таким новым и загадочным было выдуманное им дело. Воевода согласился легко и без лишних расспросов, ограничившись своим "лепо, лепо", так, словно только и делал, что ставил писцов на мосту; кроме того, он сразу смекнул, что загадочность его станет еще больше благодаря определению на мост отрока с доской и писалом в руках. Мытник перепугался, справедливо рассудив, что записывание - это учет и слежка за его действиями, чего здесь еще отродясь не было заведено. Мостищане считали затею бессмысленной, но по привычке молчали, самому же Маркерию первое время интересно было весь день записывать, а потом перечитывать, что прошло сегодня через мост четыре косаря и восемнадцать нищих, из которых трое слепых, остальные зрячие, одна женщина с дитятей, а одиннадцать жен с мужьями, пьяных было шестеро, кричали вельми, порывались к перебранке, но были утихомирены стражей; потом проехало восемь подвод одноконных, две пустые, три с сеном, одна с дровами, две с просом, а купеческих повозов двадцать и один, возы все полные, брали с них положенное мостовое, всадников четырнадцать проехало кучно, а четыре - поодиночке, а еще пробежал бездомный пес и у одной жены вырвался из рук петух и летал по мосту, учиняя переполох и крики беспорядочные среди люда.
День на день не был похож, всякие приключения бывали на мосту, были и смех, и слезы, и горя много, и веселья, но все равно должно было бы все это опостылеть Маркерию, и навряд ли удержался бы он долго при этом странном деле. Ну так вот, опустив множество событий, о которых в других условиях можно было бы и вспомнить, перейдем к тому, что произошло наконец между Маркерием и Воеводихой, потому что женщины в своей страсти последовательны и упрямы и никогда не отступят от намерения, которое однажды приняли.
Началось на мосту, потому что здесь имело свое начало все (а возможно, и конец тоже). Ехали со стороны заднепровских озер ловцы. Не верхом, а на трех подводах и, как видно, не княжьи люди, а люди какого-нибудь из подкиевских воевод, быть может, и бродники, потому что у всех были суетливые глаза и срывавшиеся на визг голоса. Ловцами назвались, потому что везли полные возы битых лебедей белых и черных, но в то же время и не должны были бы они называться настоящими ловцами, ибо не имели с собой ни кречетов, ни соколов для благородных лебединых ловов, не имели даже луков, а только короткие мечи, которые в случае необходимости могли служить и обыкновенными ловецкими ножами, да еще длинные прутья, сложенные на возах, окровавленные и в лебяжьем пуху. Сразу было видно, что это за ловцы! Такие не морочатся с соколами, не пускают стрел под облака, не оставляют прекрасным птицам ни малейшей возможности для спасения. Где-то на озере или в тихой заводи догоняют лебедей в легких берестянках и безжалостно бьют бордунами или же просто палками.
Если бы в этот момент на мосту оказался Воевода, он велел бы отнять у ловцов-разбойников всю добычу, а самих вытолкать взашей. Но Мостовик отдыхал после обеда. Мытник, упиваясь воспоминаниями о сытной трапезе при воеводском столе, настроен был благодушно, взглянул сквозь пальцы на троих, сказал: "Раз вас трое, то так тому и быть: каждого третьего лебедя положите с воза и поезжайте, покуда целы". Ловцы начали хорохориться. Один из них, видно ватажок, выдернул с воза трех черных лебедей, швырнул Мытнику под ноги, выкрикнул: "Вот тебе от каждого из нас! Мы щедры". Но на Мытника не действовали ни хвастуны, ни нахалы. "Щедрых нет, - сонно зевнул он. - Есть только умные и глупые. Не хотите по-умному, окажетесь в дураках, ежели не хуже того. А ну-ка, Положай, возьми их". И Положай быстро управился с этими тремя, тем более что на помощь ему прибежала предмостовая стража. Ловцов связали веревками, а Мытник начал присматриваться, кого бы послать к Воеводе за советом.
Лишних людей на мосту никогда не было, однако теперь стоял здесь Маркерий со своей доской, человек лишний, возмутительно ненужный, нежелательный для Мытника, поэтому он с радостью позвал своего племянника и велел ему немедленно бежать на воеводский двор; если Мостовик спит, подождать, пока проснется, и только тогда доложить о приключении.
Маркерий побежал без лишних слов, охотно и весело, он надеялся увидеть Светляну, с которой теперь не имел возможности часто встречаться, Воеводу решил не беспокоить, пускай выспится и пускай приснятся ему ангелы или же и сам Николай-угодник, тут парень был щедрым и добрым.
Ему везло в этот день: не успел он проскочить воеводские ворота, как увидел Светляну. Можно было подумать, что она ждала Маркерия или же вышла его встречать.
- Светляна! - крикнул Маркерий еще издалека.
- А ты возгордился своим мостом, - сказала девочка.
- Стою с утра и до вечера, переписываю все на мосту, но скучно...
- И мне тоже, - призналась Светляна.
