но каждая хотела сказать о том же, что и другие.
Едва просветлело небо, майор уже брился при выходе из блиндажа. Лейтенант раздувал небольшой самовар и поминутно косился, не пора ли давать полотенце.
— Алексей, — майор очень редко обращался к лейтенанту по имени, — сначала найди замполита, объясни мои претензии к Цюлепе и передай, что я жду его в полдень. Будет ли это воспитательная беседа или товарищеский суд, решим на месте. Потом сообщи Цюлепе, во сколько мы его ждём. И очень тихо, аккуратно, не привлекая внимания, узнай мне всё о нашей полевой кухне. Что за повар, кто подвозит продукты, кому они подчиняются, давно ли были в отпусках, ранения, награды. Весь послужной список. С сегодняшнего дня их непосредственному командиру установить наблюдение за обоими. С кем из офицеров общаются чаще? Отчёты каждый день. Почтой займёшься ближе к вечеру. Понятно?
— Так точно. Разрешите выполнять?
— Выполняй, лейтенант.
Алексей так и не смог объяснить замполиту суть претензий Трофимова к Цюлепе. Слов не хватало. Замполит всё равно пообещал быть в означенный час, даже чуть раньше. Цюлепа выслушал Алексея свысока. Возраст, звание выше на одну ступеньку, медаль — всё позволяло ему так вести себя. Самолюбие Алексея уклонилось и не пострадало от выразительного пренебрежения его словами. Во-первых, ему уже приходилось сталкиваться с чем-то подобным; недолюбливали бойцы СМЕРШ. А во-вторых, Алексей заметил в глазах Цюлепы ещё и хорошо скрываемый страх. Алексей почувствовал своё превосходство и напоследок, отчеканивая слова, переспросил:
— Вам всё понятно, товарищ старший лейтенант?
— Не своим делом занимаетесь, — со вздохом сказал Цюлепа, — разве СМЕРШ для таких мелочей?
— Мне повторить свой вопрос? — Алексей поймал кураж. Собеседник трепещет. — Никак нет. В полдень буду в блиндаже товарища майора.
Победно козырнув, Алексей отправился дальше. Зампотылу отнёсся к распоряжению Трофимова со всей ответственностью. На территории медсанбата они вместе разыскали капитана Лодейкина, которому и было поручено установить негласное наблюдение за полевой кухней и её снабжением.
— Повар с Чернигова, — говорил Лодейкин, — тридцать пять лет, ефрейтор, беспартийный, фамилия Крайняк, мобилизован в начале войны, семья осталась дома на оккупированной территории. Молчун. Всегда под мухой, но не вдрызг. Конфликтов, жалоб нет.
— Самогон гонит? — поинтересовался лейтенант и сразу добавил, заметив, что капитан жмёт плечами, — Надо выяснить.
— Гонит. Неплохую горилку гонит.
Капитан уже пожалел, что сказал о склонности Крайняка к выпивке. Самогон был нужен не одному повару. Алексей это почувствовал и решил пока к обозначенной теме не возвращаться. Расспрашивал о ездовом. Тот оказался чуть старше, рядовой, плохое зрение, беспартийный, деревенский, с Орловщины, фамилия Пронин, семья на оккупированной территории.
— Сможете организовать скрытное наблюдение? Выяснить круг наиболее частого общения?
— Не волнуйтесь, лейтенант. Организуем в лучшем виде, я до войны в органах служил.
— Отлично. Завтра утром первый отчёт.
Капитан с иронией смотрел вслед Алексею, который спешил к двенадцати вернуться к своему блиндажу. Хваткий паренёк.
Замполит уже разговаривал с Трофимовым, когда лейтенант вернулся с докладом о выполненных распоряжениях. Майор вывел Алексея на воздух, выслушал, высказал сожаление, что не знаком с Лодейкиным, только из личного дела помнит, что Лодейкин из уголовного розыска. Скоро они вернулись обратно в блиндаж. В целом замполит разделял возмущение майора и признавал необходимость строгого воспитательного разговора. И в то же время сетовал на то, что война нивелирует человеческие качества. Люди, которые каждый день видят смерть, сами убивают и сами могут быть убиты, уже не так высоко ценят человеческую жизнь. Особенно чужую. Речь надо будет вести с Цюлепой о том, какой эффект произвело бы его извещение на близких рядового Жукова. Насколько оно деморализовало бы их, подорвало бы их работоспособность.
— Какую убийственную боль оно могло принести его матери! — взорвался Трофимов, — И какое разочарование… Она, может быть, единственного ребёнка отдала Родине. А отцы командиры так бездарно его жизнью распорядились, и как будто в насмешку в извещении о смерти солдата пишут «…в результате несчастного случая»! Получается, зря погиб рядовой Жуков? Если он даже до передовой не дошёл и немца в глаза не видел. А разве может быть на этой войне что-то зря? Лейтенант!
— Слушаю, товарищ майор! — Алексей сидел в углу тише воды и от неожиданного к нему обращения чуть не подпрыгнул.
— Вы исправили извещение?
— Так точно!
— Что написали?
— Пал в боях, защищая социалистическое отечество!
— Я не могу вас контролировать ежечасно! — разочарованно кричал майор, — Надо было написать: «Пал смертью храбрых»! Не должен советский солдат погибать по-другому! И советские матери должны знать, что их дети герои!
— Так точно! — отвечал побелевший лейтенант. И всем своим комсомольским сердцем молил небо скрыть его ложь. Он совсем забыл уже про это извещение, оно так и лежало в его нагрудном кармане. Вечером, когда майор с замполитом будут опять у Залесского, Алексей дрожащими руками достанет его, перенесёт на новый бланк и в третьей строке аккуратным почерком напишет: «Пал смертью храбрых». Его забывчивость отодвинула от старой матери горькую весть на целых три дня. Ровно в полдень в блиндаж спустился Цюлепа. После того, как он увидел замполита, он не узнал свой голос, глухой и невнятный. Комиссаров просто так не дёргают. «Спаси и сохрани, — думал Цюлепа, — если же речь пойдёт только об этом злосчастном извещении о несчастном случае, буду защищаться».
— Старший лейтенант Цюлепа по вашему приказу прибыл.
Разговор начал замполит. Его речь, сухая, как песок в глазах, опиралась на слова Трофимова и на нравственные нормы, которым должен следовать советский офицер.
— Войну ведёт вся страна. И солдаты на передовой, и их матери в тылу, надрывая свои физические и душевные силы. Извещение, которое вы хотели отправить, могло, как вражеская пуля, убить одну из них. Отнять у Родины ещё одну пару рабочих рук, а значит, отдалить нашу победу.
Слова замполита почему-то успокаивали Цюлепу, и он решил не лезть на рожон, смолчать. Топтался, жевал усы и подбирал для себя оправдание.
— Я не хочу верить, — подводил итог замполит, — что человек, добровольцем ушедший на фронт в самом начале войны, имеющий награды, получивший офицерское звание, мог так поступить умышленно. И Цюлепа бросился оправдываться. Трофимову сразу показалось, что это дело ему привычно. Голос плакал, а в глазах раскаянья не было. И каждое его слово злило майора, и в какой-то момент у него даже кулаки зачесались. Замполит наблюдал за обоими и ждал, что майора надолго не хватит. Когда Цюлепа замолчал, вперившись глазами в земляной пол, заговорил опять замполит:
— Кем вы работали до войны?
— Снабженцем.
— Откуда были призваны?
— С Чернигова.
Трофимов виду не подал, но дальнейшей беседы уже не
