так ударяться, то никакой доброты не хватит.
– Проклятая, – произнес он.
– Задолбали, – ответила я и почесала нос чешуйчатым кончиком хвоста.
Глава 15
О том, что здесь вам не там
Молчание нервировало.
Наверное, не только оно. Само это место. Пространство. Полутьма.
Молли, устроившись на матрасах, свернулась клубком и задремала, наглядно демонстрируя то ли чистую совесть, то ли крепкие нервы. Эдди присел, скрестив ноги. Он закрыл глаза. И вертел в пальцах ту самую костяную дудку, подаренную Змеем.
– Что это? – Чарльз вдруг понял, что еще немного, и собственные его нервы не выдержат. Что он или заорет, или устроит безобразную, непозволительную для мужчины истерику. – Ты рассказывал, что у твоего деда была дудка, которая подчиняла животных.
– Была. Нет, это не она. Та была другой. Древней.
– А эта?
– И эта древняя.
– Не хочешь рассказывать? – Наверное, Эдди в своем праве. Их внезапное, случайное по сути родство не давало Чарльзу права лезть в дела семейные и уж тем более в тайны.
– Да нет. Не то чтобы не хочу… не знаю.
– В каком смысле?
А Милисента все спала. Лежала, сунув ладони под щеку, и дышала ровно, спокойно. Она не реагировала ни на звуки, ни на прикосновения, и это пугало.
До дрожи в руках.
До…
Ей и вправду не будут рады. Да, Чарльз допускал, что маменька вполне могла договориться о его браке. И даже заключить договор из тех, нарушать которые не след.
Ее бы поддержали.
Помогли.
А он взял да женился. Не обрадуется. Ни маменька, ни та вот… невеста, о существовании которой Чарльз не догадывался. Плевать. Он не отступит.
Возвращаться?
Вернуться надо. Хотя бы затем, чтобы разобраться в дерьмовом этом деле. И выяснить, кто помогал Змеенышу с той стороны. Заодно уж с маменькой отношения прояснить. Чарльз, конечно, ее любит, но это ведь не дает ей права решать, как ему, Чарльзу, жить?
Даже если ей кажется, что она действует во благо.
– Моя мать не умела видеть. И слышать, – пояснил Эдди. – Но она была сильной. И многие желали бы привести ее в свой дом.
И Милисенту Чарльз возьмет с собой.
Ее никак нельзя оставлять без присмотра. Это, в конце концов, небезопасно, в первую очередь для мира. А еще Чарльз будет беспокоиться, потому что очень уж характер у супруги непоседливый, обязательно во что-то да вляпается.
Учителя найти опять же.
Где на Западе найдешь достойного учителя?
– Ей приносили дары. Огненные камни. И медвежьи шкуры. Бивни морского зверя. Многое…
– А она выбрала твоего отца?
– Не выбрала. Разве взглянула бы она на человека по собственной воле? Нет, ее отец, мой дед, велел. И она не осмелилась перечить его слову. Никто бы не осмелился. Ее муж из людей принес в дар цветастый платок, из тех, что покупают шлюхам.
Эдди сплюнул под ноги.
– Зачем это было нужно твоему деду?
– Кто знает… но он отдал человеку не только свою дочь, но и земли, что принадлежали племени. А мой отец эти земли проиграл. Спустил за карточным столом. Просто… дерьмом он был.
Эдди отмахнулся.
– Когда я родился, мать сочла, что исполнила свой долг. И покинула дом отца. Она оставила меня деду.
– А тот?
– А тот не особо понимал, что делать с младенцем, но у него были еще жены и дочери. Он был сильным.
– А меня растили няньки, – зачем-то сказал Чарльз. – Я их почти и не помню. Только одну. Она все время жевала табак. И от нее табаком пахло. Мне нравился этот запах.
– Моя… старшая мать была хорошей. Она тоже жевала табак. – Эдди улыбнулся. – И она сказала, что моя мать плохо поступила. Что нельзя бросать детей, даже негодных.
Сомнительное, надо полагать, утешение.
– Когда я стал старше и мог ходить, она пошла к новому мужу моей матери. И тот забрал меня. Он был сильным. И пусть мать моя родила ему других сыновей, он учил меня тоже. Тому, что должен знать мужчина. Пока дед не счел, что я достаточно взрослый, чтобы слушать.
– Что?
– Все. Вы называете подобных мне видящими, но это не совсем верно. Я не вижу. Я слышу. Это как… музыка. – Эдди качнул ладонью, почти уронив дудку. – И потому с ней справиться способна лишь другая музыка. Хороший шаман знает, какую песню сыграть миру.
– Ты шаман?
– Думаю, мог бы им стать. Я многое умел уже, но однажды вернулся отец и забрал меня. А дед… он ничего не сказал. Если бы сказал, что хочет, чтобы я остался, я бы остался. Никто бы не пошел против его слова. И муж моей матери не хотел меня отдавать. Но…
– Дед?
– Да. Он велел отправляться. И слушать. Его. Того, кого я изначально презирал. А он полагал меня дикарем. Дикарем я и был. Хотя… все одно я его презирал. И презираю.
Чарльз кивнул.
– Когда приходит срок, шаман берет ученика. Того, кто способен слышать мир. Он прокладывает тропы и учит играть. Разные песни есть. От одних душа загорается пламенем ярости, и нет ничего, что ярость эту остановило бы. Другие заставляют радоваться. Или ввергают в смертную тоску. Третьи вовсе лишают разума.
– Или воли. – Молли села. – Извините. У вас интересная беседа.
– Или воли… когда ученик осваивает все песни, ему дают дудку.
– Такую?
– Такую. – Эдди поднял хрупкую дудку. – Ее делают из кости, зверя ли, орка ли, человека. Хотя человеческие кости мелковаты, хорошей дудки не сделать.
– Ну извини, – пробурчала Молли, пытаясь подавить зевок. – Мы как бы и не напрашиваемся.
– Говорят, что когда-то давно все дудки были сделаны из костей первого, кто сумел подчинить себе мир. И говорят, что был он так силен, что самому ему не нужны были ни дудки, ни иные инструменты. Что он был частью мира, а потому тот слушал его. Так вот, те дудки переходили из рук в руки, да и вовсе пошел обычай, что после смерти наставника ученик делает из кости его дудку, сохраняя голос для мира.
– М-да… помолчу, пожалуй. – Молли все-таки зевнула, широко, как кошка.
Никто и никогда не тронет Милисенту.
Нет, ее постараются задеть. И быть может, двери светских гостиных останутся заперты для нее, хотя вряд ли. Скорее уж начнется очередная игра высокого света, в которой ни смысла, ни милосердия.
– Моему деду дудка досталась от его деда, а тому – от прадеда…
– Это она?
– Да.
– Но не та, которая из Мертвого города?
– Не та.
– Ты уверен?
– А ты уверен, что знаешь в лицо
