– Беда, – сказал, покачав головой, дед Матвей. – Антихристы они, а не люди. Ну, пошел я.
Вера прикрыла собою дверь, с испугом сказала:
– Разве можно идти в ночь, дедушка? Немцы схватят, и поминай как звали. Они всех хватают, кто без пропуска.
– Оно правда твоя. Заночую у тебя, дочка, а завтра подамся дальше.
Вера подала скудный ужин.
Поел дед Матвей, запил холодной водой – давнишняя привычка его – и прилег на диван. А Вера еще сидела, долго рассказывала о зверствах немцев, о том, как живут люди в городе, как ненавидят немцев. Беспокоилась за судьбу родителей, за младшего братишку, который ушел гулять да не возвращается. А на улице темно.
Ленька пришел совсем поздно, когда дед Матвей уже спал.
– Вера, знала бы ты, что делается в городе!
– Ладно, ладно, Ленька! Ешь да спать ложись, завтра расскажешь…
Ночью за окнами началась сильная стрельба. Стреляли из автоматов, пулеметов. Донеслось несколько глухих разрывов, а затем ухнуло так, что задрожали стекла. Дед Матвей уже не спал. Он стоял у окна, отодвинув чуть-чуть шторку и приложив глаз к щелочке. Из-за домов, разрезая темноту ночи, поднимались вверх языки пламени, постепенно разливаясь огромным заревом.
Вера и Ленька проснулись тоже.
– Ишь как полыхает, – сказал дед Матвей. – Ты не знаешь, дочка, что горит?
– Должно быть, жилые дома, – ответила Вера.
– Дома, дома, – передразнил ее Ленька, лежавший в кровати и не пожелавший почему-то поглядеть в окно. – Немецкая нефтебаза это, – уверенно пояснил он.
Рано утром Матвей Егорович стучал в дверь дома сослуживца по леспромхозу Касаткина.
"Человек он изворотливый, должен все знать", – думал дед.
Дверь открыла жена Касаткина, краснощекая и моложавая для пятидесяти лет. За ее спиной показался и сам Аркадий Демьянович. Схватил за руку, повел к столу.
– Вот и позавтракаем вместе, – радушно предложил он.
На столе колбаса, сливочное масло, пирожки домашнего изготовления с мясом. Такого дед Матвей уже давно не едал. Съел пирожок, застеснялся потянуться за другим.
– Бери, – заметил хозяин. – Голодные не сидим.
Положил перед дедом целую гору пирожков, стал расспрашивать, что нового в леспромхозе, кто остался в лесном поселке, были там немцы или еще нет? Матвей, не торопясь, попивал вкусный чай, – настоящий грузинский, отвечал на вопросы хозяина.
– А станки не растащили? – спросил хозяин. – Как быстро можно было бы пустить лесопилку?
Дед чуть было не подавился пирожком. Насторожился и вместо ответа сам поинтересовался:
– А чего лесопилку восстанавливать? Для кого?
– Жить-то надо, – недвусмысленно произнес хозяин, отводя глаза.
– Так ведь жисть – она разная бывает.
Касаткин не нашелся, что ответить. Вынул из кармана пачку немецких сигарет, закурил сам, угостил деда Матвея и только тогда наставительно сказал:
– Ты скажи, Матвей Егорыч, власть переменилась? Переменилась. Есть-пить надо каждый день? Надо. Еще никто не пробовал отучить себя от этой привычки. Вот так, Матвей Егорович. Отсюда сделай для себя вывод: будем работать на немцев, будем есть-пить каждый день. Откажемся – подохнем, как голодные кошки.
– Лучше с голодухи помереть, нежели совестью торговать! – не сказал, отрезал дед Матвей. Сердито дунул на сигарету, бросил ее на блюдце, направился к двери.
– Прощевайте!
– Дедушка, вы мужа не так поняли, – говорила жена Касаткина, провожая старика до калитки. – Он у меня сложный. Его понять надо.
– Мозги ему проветрить надо, вот что!
Отошел два квартала от дома Касаткина, вслух стал ругать себя:
– Старый дурень! Командир наказывал поосторожнее, а я… Горе ты, Матвей, а не разведчик!..
Злой-презлой на себя дед Матвей поднялся на самое высокое место в городе, откуда была видна вся его южная половина. Еще совсем недавно он так любил стоять вот на этом месте, любоваться городом. Все замечал: и новый дом, и новую стройку. И радовался всему новому, что появлялось в городе, украшало его. А теперь… Дед Матвей вытер шапкой вспотевший лоб, вздохнул, прошептал: "Трудноватую ты мне задачу задал, майор…"
Ранним утром следующего дня дед Матвей удивил своим приходом лесника Захара, которому приходился дальним родственником.
– Какой волной тебя прибило к нам, да еще в такую рань? – Захар когда-то служил на флоте, любил морские словечки.
– С города домой ноги волочу. Тебя вспомнил, решил повидаться. Как знать, может, и не свидимся больше. А?..
Захар молчал, думая: "Заливает дед!"
– Ты что, Захар, разговора лишился? Ай приходу моему не рад? Ай не веришь, что по тебе дюже соскучился?
Захар усмехнулся.
– Что соскучился – верю. Что травишь – тоже верю. А ты попробуй меня взять на абордаж?
– Ты, Захар, не по-морскому, а по-сухопутному беседу веди. Что ты абордажами размахался? Ежели доверия нету мне, так и скажи. Только Матвей остался тем, кем был. За свою жисть я уже видывал германца. Знаю ему истинную цену и в святой день и в будний. – Осмотрелся по сторонам и у самого уха Захара: – Ишшо в четырнадцатом я ему огоньку под одно место о-ой как поддал! – Насупил брови, спросил: – Не таись, говори, ты с хрицами, со старостами не снюхался?
– Ты что, крен набок дал? – обиделся Захар. – За кого меня принимаешь?
– А ты меня! Зачем секретничаешь? Стежка к партизанам ведома тебе?
Дед Матвей не спускал с Захара взгляда.
Захар прищурил на деда глаз:
– Ишь какой скорости захотел! Так я тебе и расскажу… сразу.
– Лиса ты, Захар, – заулыбался старик. – Ведома, ведома, по зенкам видать.
– Ничего не видать, – отбивался Захар, однако отвел глаза в сторону.
Вышел в другую комнату, вернулся с графином. Принес из кухни лук, хлеб. Наливая в стаканы самогон, сказал примирительно:
– Давай лучше подлечимся!
– Давай, давай! Меня тоже познабливает. Налили, чокнулись.
– За то, чтобы от фашицкого супостата землю расейскую скорей очистить, – сказал Матвей Егорович. – Шкодит он больно.
– Лучше тоста не придумаешь.
Выпили, нюхнули черного хлеба, закусили репчатым луком.
– Натурально – яд, а приятный, сатана! Как, Захар?
– Не так приятный, как пользительный, говорят моряки.
Дед Матвей налил по второй.
– За твоих сыновей, Захар! За то, что бьют супостата! За то, чтобы живыми вернулись, и поскорее!
Хозяин молча выпил. Не ускользнуло от Матвея Егоровича, что слова его больно резанули Захара. Проступившие на глазах Захара слезы убедили в том, что промашку дал, не то сказал.
– Старшего уже нет в живых, похоронку получили, – тихо пояснил Захар. – Пограничником был. При защите границы нашей уложили, сволочи!
– Не знал я, Захар. Прости старика. И крепись. Слезы горюшку не помощник. Мстить надо гадам! Днем и ночью мстить. Истреблять паршивцев. Всюду. В лесу. В городе. На фронте. В тылу. Где появятся…
Захар потянулся к самогону, дед Матвей отвел его руку.
– Не надо, Захар. Сурьезный разговор к тебе. Не то время, чтобы шагать в такую даль по-пустому. Верю тебе, таить ничего не буду. Не от себя пришел к тебе, от армии нашей Красной. Командир отряда Млынский, как друга, попросил: "Помоги, дорогой Матвей Егорович, связаться с партизанами. Одно дело с ними делаем". Письмо дал за своей командирской подписью. Лично партизанскому командиру.
Захар оживился.
– Стемнеет, сведу тебя с партизанами, а сейчас отдохни. Вижу, с ног валишься.
– А может, зараз?
– Зачем аврал устраивать? Надо вечером, чтобы все шито-крыто было.
– Подчиняюсь, Захарушка.
Когда стемнело, а Матвей Егорович еще спал тяжелым сном, Захар дошел до сарая, забитого сеном, припал на колени, втиснул в сено по самое плечо руку и не без труда вытащил немецкий автомат. Вытер его взятой на этот случай тряпочкой, надел на плечо. Пошел будить деда Матвея, а тот уже стоял на крыльце в полной боевой готовности – с берданкой Захара, как порешили днем.
Захар закрыл дверь на ключ, спустил с цепи собаку.
Огородом вышли на лесную дорогу, прошли немного, и дед Матвей увидел подводу, запряженную парой лошадей, молодого парня.
– Садись, Матвей, – пригласил Захар и помог деду взобраться на телегу. Сел рядом, скомандовал парню: – Поехали!
Кони затрусили рысцой. Ехали долго, и все лесом. К середине ночи, миновав молодой ельник, оказались возле озера.
– Тут спешимся, Матвей Егорович. Захар помог деду Матвею слезть с телеги, повел за руку вдоль берега. Осторожно. Медленно. Тишину нарушали только тихие всплески воды. Набегавший с озера свежий ветерок приятно холодил лицо. У зарослей замерли. Захар вынул электрический фонарик, трижды бросил им свет на озерную гладь. Минут через десять дед Матвей услышал плеск весел. В берег ткнулась лодка. Из нее выскочил человек, подошел к ним. Только тогда дед Матвей заметил, что в руках у него автомат.
