Пожимаю плечами.
– Двадцать три тысячи! Капитал! Как распорядишься?
– Наличными можно?
– Нет у меня столько, – он удивлен, – а продать бумаги скоро не получится.
– Давайте, сколько есть!
Он лезет в ящик стола и достает пачку банкнот, перевязанную шпагатом.
– Десять тысяч!
Беру и прячу в карман.
– Спасибо!
– С остальными что делать?
– Поменяйте на золото!
Он удивлен:
– Золотые рубли запрещены к обращению. Достать можно, но втридорога.
– Пусть!
– Как знаешь! Позволь полюбопытствовать: зачем тебе столько? Женщина?
Киваю. Женщина – лучшее объяснение. Он понимающе щурится.
– Теперь не скоро увидимся?
– Послезавтра у меня выпуск. Затем – фронт!
– Не надоело? – он касается моего погона. – Погеройствовал – и хватит! Мне надобен свой человек в деле, управляющим веры нет. Только скажи, освободим от службы тотчас! Нельзя время упускать! Заводы круглосуточно работают! Барыш невиданный!
– Труха это все!
Он в недоумении. Мне не стоило это говорить, но утром я исполнил обещание – поиграл с Лизой. Не хочу, чтоб она видела пьяных матросов…
– Через два года, – я трогаю пакет, – это будет трухой. Инфляция…
– Считаешь меня глупым! – хмыкает он. – Думаешь, не вижу, что творится? Я хоть в Англии не учился, но соображение имею. Все свободные деньги – во французских и английских ценных бумагах.
Вот так! Россия занимает деньги за границей, а свои покупают иностранные облигации.
– Если рубль обесценится, – говорит он, – то заводы останутся!
– Отберут и заводы!
– В казну? Так заплатят!
– Они не заплатят.
– Кто они?
– Большевики.
– Ты думаешь?..
– Я знаю. Не хочу объяснять, откуда, считайте, что у меня после контузии – дар пророчества. Прошу вас, Ксаверий Людвигович, запомнить. В феврале 1917 года в России случится революция. Царь отречется от престола и случится это в Пскове. Поначалу все обрадуются, но в октябре большевики осуществят переворот. Богачей и знать будут резать, как цыплят. Помните Французскую революцию? Будет даже хуже. Не смотрите на меня так, Ксаверий Людвигович, понимаю, что не верите. Прошу об одном: как только мое пророчество станет сбываться, берите семью – и за границу! Франция, Англия – все равно; чем дальше, тем лучше.
– А ты?
– Я взрослый мальчик, не пропаду!
Пропаду, конечно, но ему лучше не знать.
– Господи, сынок! – он крестится. – Какие времена! Ты хоть поосторожней в своих аппаратах…
Папаша с семьей отправляется в церковь, меня отвозят на кладбище. По пути покупаю венок. Могилы, мраморная плита с именем и стандартной эпитафией. Кладу поверх цветы. У меня нет чувств к лежащей под плитой женщине, мне просто неловко. Я присвоил наследство ее сына. Единственное утешение: других претендентов нет. Мысленно обещаю покойной: на женщин деньги тратить не буду, только из жалованья. Разве что на выпивку не хватит…
На обратном пути заглядываю в оружейную лавку и покупаю "браунинг" калибра 7,65 и пачку патронов. Мне не понравилось действие карманного трофея. Офицеры имеют право на собственные пистолеты, "браунинг" в рекомендованном списке значится.
В школу возвращаюсь под вечер. Прощание с семьей было теплым, поэтому вваливаюсь навеселе. Скидываю шинель – опа! Все взгляды на мою грудь. Крестики снять забыли…
– Я это, я! – говорю с досадой. – Тот самый Красовский!
– Так мы знали! – улыбается подпоручик Квачко, мой сосед по койке.
– И молчали?
– Вы хотели инкогнито…
– Теперь расскажете про свои подвиги?! – подскакивает Недобоев. Он самый юный офицер в группе.
– Расскажу! Но сначала…
Офицерам запрещено носить свертки, но насчет карманов нигде не прописано. Папашины закрома сегодня полегчали. Коньяк, французский, шустовского не достать – заводы закрыты. Толстая плитка шоколада, конфеты тоже шоколадные…
– Сгодится на закуску?
– На фронте шоколада не дадут! – смеется Квачко. – Очень даже сгодится! У родителя гостили?
– Ага!
Достаю из ножен кортик, как им открывают коньяк, я знаю. Хоть для чего-то сгодился. Квачко несет стаканы. Хорошие они ребята…
– Ра-внясь! Смирна! Прапорщик Красовский!
Чеканю шаг и докладываю прибытие. Под каракулевой папахой строгие глаза начальника авиационного отдела воздухоплавательной школы полковника Ульянина. Рукопожатие, свидетельство об окончании, два знака – военлета и летнаба. Теперь я дипломированный летчик. Было бы на чем летать!
10
Накаркал! По возвращению в отряд выясняется: с аппаратами – швах! Трофейный "авиатик" отремонтировали, но надолго его не хватило. Ресурс мотора истек, новый, естественно, взять негде – у немцев не попросишь. За время моего отсутствия отряд получил два "ньюпора", но их использовали так интенсивно, что моторы изношены до предела. Синельников в ангаре пытается один починить. Посиневшие на морозе руки механика ловко откручивают гайки. Вокруг столпились военлеты, в том числе начальник отряда. Синельников поднимает голову от разобранного "гнома" и качает головой.
– Совсем невозможно? – сокрушается Егоров.
– Смотрите сами, ваше благородие! – сердится Синельников. Цилиндры разбиты! Как чинить? Из старухи целку не сделаешь!
Штабс-капитан, к моему удивлению, не возмущен грубостью. Поворачивается и уходит. Через час нас с Рапотой зовут к начальнику.
– Поедете в Москву, на завод "Дукс"! – говорит Егоров. – Еще в ноябре завод обязан был прислать аппараты, но их нет. На телеграммы не отвечают. Очень рассчитываю на вас, Сергей Николаевич, и вас, Павел Ксаверьевич! Делайте, что хотите: ругайтесь, умоляйте, давайте взятки, но без аппаратов не возвращайтесь! Понятно?
Куда яснее! Писарь оформляет нам командировочные предписания. Сергей доволен: с фронта попасть в Москву на святки – мечта! Есть и другая причина. Татьяна, отработав сестрой милосердия, уехала в Петроград учиться. Поезд "Москва – Петроград" ходит регулярно, и ехать недалеко. Сергей садится писать любимой, я собираю вещи. Не везет мне с войной в последнее время, бегает она от меня. Что мне в Москве? У Сергея хоть Татьяна, а у меня кто? Да и задание… Неизвестно, как встретят нас на заводе. Не трудно предположить, что ходоков с фронта на "Дуксе" хватает. Сергей считает, что "дуксовские" штафирки, едва глянув на грозного поручика, струхнут и выкатят аппараты. Я в этом сильно сомневаюсь. Кладу в карман папашины десять тысяч. На святое дело не жалко!
Москва встречает негостеприимно: с местами в гостиницах плохо. В приличных, где живут господа офицеры, – аншлаг, в дешевых – грязь и клопы. Святки… Находим меблированные комнаты на Ситцевом Вражке. Дом старый, комнаты темные, но хоть крыша над головой…
Оставив вещи, едем на "Дукс". Извозчик запросил по случаю праздника два рубля, куда денешься? Под нашими шинелями – кожаные куртки, кортики с темляками на боку – чтоб видели, кто приехал. Не смотря на праздничные дни, "Дукс" работает. Привратник не хочет нас пускать – видимо, имеет строгое предписание. Со скандалом, но прорываемся к управляющему. Он недоволен, но встречает вежливо – Георгиевское оружие производит впечатление.
– Что вы хотите, господа! – разводит он руками. – Трудимся денно и нощно, но заказов очень много.
– Нам потребны аппараты! – бычится Сергей. – Еще в ноябре должны быть поставлены! Воевать не на чем!
Управляющий невозмутим.
– Военное ведомство велело отправить аэропланы на Юго-Западный фронт, там сложилась острая нужда. На вашем участке спокойнее. Мы не распределяем аппараты, господа, мы их только выделываем. Просите в военном ведомстве. Скажут – хоть сейчас погрузим!
Военное ведомство находится в Петрограде, и нас там явно не ждут. К тому же святки… Зря я вез десять тысяч! Видя наши погрустневшие лица, управляющий пытается смягчить пилюлю.
– Я прикажу показать вам завод! Увидите, что мы выделываем!
С паршивой овцы хоть шерсти клок. Соглашаемся. Нас ведут по цехам. Здесь варят, скручивают, клеят, обшивают полотном. Испытывают моторы и ставят их в моторные рамы. Пахнет нитролаком, бензином и машинным маслом. Наш гид, техник со смешной фамилией Коврига, не умолкает. Ковригу распирает гордость за завод. Он уверен, что их аппараты – лучшие в России, заводам Лебедева и Щетинина до "Дукса" далеко. Сергей хмыкает. Он рассказывал мне, как "дуксовский" "ньюпор" не могли поначалу собрать – крылья не подходили. Если б не золотые руки Синельникова… Однако в ангаре, где стоят готовые к облетам аппараты, лицо Рапоты меняется. Он гладит ладонью полотно крыльев, трогает гладкое дерево пропеллеров, заглядывает в кабины… Наверное, так он смотрит на Татьяну.
– Обратите внимание, господа! – сыплет Коврига. – Капот сделан не из стали, а дюраля. Это сплав алюминия, очень легкий. Таким образом, мы облегчили аппарат на несколько фунтов. Он стал скоростнее и маневреннее.
