Не однажды был я свидетелем пылких романов между советскими офицерами и преимущественно пышногрудыми аккуратными немками, которые часто ни слова не понимали по-русски, но и безмолвно умели так увлекать своими особыми арийскими чарами наших бравых гвардейцев, что иногда доходило до разводов и выпроваживаний в Союз даже командиров передовых полков…
У многих наших гренадеров тоже были свои мужские чары, которые заставляли терять голову с виду неприступных и чинных немок. Межнациональная любовь и на «витрине социализма» втягивала людей в такие шекспировские сюжеты, что дело подчас доходило до самоубийств и дипломатических нот…
* * *
Служба в Германии считалась престижной, она давала возможность серьезно поправить материальное положение. Офицеры и их семьи оказывались в среде, где царили достаток и порядок. Не надо было думать о крыше над головой, о том, как прокормить и во что одеть домочадцев. Денежного содержания с лихвой хватало для того, чтобы семья жила безбедно. И тем не менее офицерские жены рвались работать, устроиться куда угодно, лишь бы получать заветные марки. Даже жены полковников иногда не видели ничего зазорного в том, чтобы подрабатывать в качестве уборщиц…
Я все чаще замечал, что стремление работать у наших женщин было столь же неистребимо, как естественное желание иметь ребенка. Темной и туманной немецкой ночью вместе с замполитом артиллерийского полка майором Петром Савчуком я стал свидетелем удивительной картины… Тихо открывались двери подъезда офицерского общежития, и оттуда с лукошком наперевес с партизанской осторожностью ныряла в ночь женская фигура. За ней вторая, третья… пятая… десятая…
Отряд короткими перебежками по глухой темени, через овраги и перелески уходил на заработки в соседний Вердер. Там на гигантских плантациях клубники жены советских старлеев, капитанов и майоров к вечеру ползали среди кустов уже на коленях, давая план… Затем изможденные, но довольные они совершали с нелегким грузом в руках марш-бросок к родному общежитию, где надо было по-пластунски или на карачках незаметно пробраться в дом мимо штаба полка.
Работать женам офицеров и прапорщиков у немцев категорически запрещалось. Но не было такого гарнизона в ГСВГ, когда бы в зрелую ягодную пору дети военнослужащих не играли во дворах, до ушей «окровавленные» немецкой клубникой, к каждой ягоде которой прикоснулись материнские руки…
Отцы в это время учились надежно защищать социалистические завоевания. В Германии стыдно было служить плохо. Там весь уклад жизни офицера и его семьи был устроен так, что человек мог целиком концентрироваться на работе, не отвлекаясь на проблемы, которые у него на родине день и ночь сверлили мозги… Все это заставляло задумываться над тем, почему у нас дома нет такого же сытого социализма… А капитализм по другую сторону берлинской стены был еще сытнее и богаче.
Советский офицер или служащий СА, попав в ГДР, «привозил» с собой туда глубоко укоренившиеся в его душе привычки. В том числе и неистребимый рефлекс на то, чтобы при любой возможности поживиться за чужой счет. А поскольку Родина щедро отваливала все, что могла, для своих бойцов, несущих службу на передовых рубежах социализма, лицом к лицу с военным монстром империализма, то поживиться было на чем. Даже иной генерал не гнушался привозить из инспекторской поездки в подчиненную часть ящик тушенки, банку селедки или коробок концентрированного кисельного порошка.
…Хорошо нагруженного майора из штаба Группы офицеры дивизии посадили в пассажирский поезд в Лейпциге. В купе больше никого не было, майор поставил тяжело груженный портфель, больше похожий на чемодан, на верхнюю полку и забылся в хмельном сне.
Немецкого контролера охватил ужас, когда он, проходя по вагону, вдруг увидел, советского офицера, лицо которого было густо покрыто кровью. Срочно вызванный на очередной станции полицейский обнаружил, что майор весь в коровьей крови — огромный кусок замороженной говядины, находившийся в портфеле, в теплом вагоне быстро оттаял…
Я видел побледневшего немецкого «фишинспектора», который потерял дар речи при виде того, как наш прапорщик убил электрошоком сотню рыбин, хотя для ухи высокому московскому начальнику хватило бы и десятка…
Я часто видел, как наши военные охотники сверх всякой нормы истребляли животных в германских лесах. Браконьерство, жаеда наживы были неотъемлемой частью всего полувекового пребывания наших войск в Германии. Я был типичным советским офицером. И потому имелся грех и на моей душе…
КАБАН
…В заповедных лесах под Ростоком теплой августовской ночью командир батальона химзащиты капитан Прошкин пригласил меня поохотиться. Мы сняли с его «козла» верхние части дверей, взяли ружья и двинулись в лес, обшаривая пространство мощным лучом вращающейся фары.
По просекам были проложены бетонные дороги, машина двигалась без проблем. Так мы и ездили в поисках добычи до тех пор, пока свет фары не вырезал в темноте очертания огромного выводка кабанов, с неспешной солидностью хозяев переходившего дорогу во главе с самцом и самкой таких размеров, каких я отродясь не видывал.
Солдат-водитель держал выводок в луче ослепительного света, а капитан, встав на колено у машины, старательно целился из своего «бура», который он тайком вывез из Афганистана. Бабахнул оглушительный выстрел. Звери рванули в чащу, а на бетонной дороге осталось лежать гигантское, жалобно и громко орущее чудовище, из головы которого мощно фонтанировала кровь. Вторым выстрелом капитан добил кабана.
Водитель подогнал машину и стал споро расчехлять брезент на задней стенке, когда где-то вдали брызнула в небо красная ракета и раздался пронзительный вой сирены.
— Полиция! — сказал Прошкин, — грузим трофей и сматываемся!
Даже втроем мы еле-еле погрузили кабана в кузов, с головы до ног вымазавшись в его крови.
Вой сирены приближался, красные ракеты взлетали в небо все чаще.
Наш «козел» бешено рванул с места в тот момент, когда на дальнем конце просеки обозначились два ярких желтых глаза полицейской машины. По громкоговорителю немцы на неплохом русском языке требовали остановиться и предупреждали, что будут стрелять…
Мы удирали.
В то время Главнокомандующий Группой советских войск в Германии генерал армии Михаил Зайцев за двадцать четыре часа вышвыривал в Союз всех подчиненных, кого немцы ловили на браконьерстве. А поскольку еще очень хотелось послужить в ГСВГ, то надо было тотчас уносить ноги от преследователей.
