Каждая отличная оценка стоила немалой дани. Одно время большим инспекторским спросом пользовались ковры «Розы». Мне было поручено один из таких ковров под покровом ночи доставить из штабной подсобки в гостиничный номер, где жил московский полковник. Для решения этой ответственной задачи я был усилен двумя полусонными солдатами, выделенными из состава караула. Зайдя в подсобку, бравые часовые свободной смены взвалили на себя тяжеленный ковровый рулон и мигом засунули в салон стоящего наготове «рафика». А вскоре таким же образом извлекли его оттуда и занесли в гостиничный номер.
А наутро по части разнеслась сенсационная весть: произр-шла кража — исчез ковер «Розы». Меня вызвали к командиру для допроса. Всегда испытывавший ко мне подчеркнутое уважение, полковник смотрел на меня глазами мужчины, который только что узнал, что он «рогатый». Мой доклад был короток: открыли, взяли, погрузили, отвезли, выгрузили. Все.
— А второй ковер куда дели?
— Какой второй?
— Тот, что в рулоне был.
— В каком рулоне?
— Кончай дураком прикидываться. Где «Розы»?
Зазвонил телефон. Полковник взял трубку. Грозная маска на его лице мгновенно переплавилась в елейную улыбку. Вдруг он заржал и посмотрел на меня прежними уважительными глазами.
— Сейчас же окажем скорую помощь!
Положив трубку, сказал:
— Извини, нашелся твой ковер. Эти козлы-часовые сразу два ему отнесли. Ночью повторишь операцию в зеркальном виде. А сейчас беги за бутылкой — едем спасать инспектора. Говорит: «У вас в батальоне хорошо, а у меня в роте плохо»…
За проявленную честность я вскоре был назначен на высокую должность председателя лавочной комиссии, которая распределяла ковры, хрусталь и другие товары по талонам (все это можно было купить дешевле, чем в магазине).
Инспектора бывали разные: простые, как черенок лопаты, и с выпендроном. Вот эти иногда доводили командирскую душу своими капризами до предынфарктного состояния. Горе ждало того генерала или полковника, который не знал привычек и вкусов одного маршала, грозного, как Зевс, и чванливого, как деревенская баба, выбившаяся в дворянки. За неделю до его приезда капитально отремонтированный специально к его приезду номер гостиницы обрастал холодильниками, под завязку набитыми шампанским (только полусладким) и минеральной водой (только ессентуки № 17). Еще один обязательный атрибут— пластинка или магнитофонная запись «Марша артиллеристов 2-го Саратовского полка». В одном из гарнизонов этой записи не оказалось, и для того чтобы не схватить «двояк», командарм был вынужден просить у Главкома Группы самолет, чтобы смотаться на нем аж на берега Волги…
Тот, кто хоть раз провожал московских инспекторов со станции Вюнсдорф или с расположенного неподалеку аэродрома, знает, что в такие дни купе вагонов или салоны самолетов чем-то напоминали филиалы торговой базы: благодарные отличники боевой и политической подготовки Группы советских войск в Германии никогда не отличались скаредностью…
Но совсем иного сорта были инспектора, которых из Министерства обороны или Генштаба присылали в ГСВГ специально на «охоту» за недостатками. Чаще всего для того, чтобы сместить неугодного Москве военачальника, чтобы на его место усадить того, кому протежировали министр или какой-нибудь «пыжик» в ЦК.
В то время (конец семидесятых — начало восьмидесятых) Главкомом Группы был генерал армии Евгений Ивановский — опытный фронтовой волк, знающий себе цену.
Был у Евгения Филипповича один большой недостаток — не умел перед начальством прогибаться и люто не любил делать и принимать подношения. Однажды Главком не уделил внимания жене и дочери высокопоставленного московского чинуши (их не сводили в магазинную подсобку, где обычно был товар по сильно заниженной цене).
А через месяц нагрянула в Вюнсдорф высокая московская комиссия, которая понесла по кочкам ГСВГ. И самая мощная стратегическая группировка Вооруженных Сил впервые в своей истории получила «двояк». Ивановского с шумом сняли.
Но спектакль был настолько очевидным, что «провалившегося» Ивановского уже вскоре назначили… Главкомом Сухопутных войск.
* * *
Самой большой проблемой для офицера, служившего в ГСВГ, было благополучное трудоустройство на Родине. Успешное решение этой проблемы очень часто находилось в прямой зависимости от типа и состояния поношенной иномарки, пригнанной для влиятельного московского кадровика или начальника, от размеров ковра или престижности охотничьего ружья, количества хрустальных ваз или кожаных пальто.
Дань была наиболее эффективным способом гарантированного получения офицером нужной должности в хорошем месте.
Отказаться от таких «правил игры» могли, наверное, только идиоты. Но таковых в ГСВГ не посылали. А если и посылали, то они там быстро умнели. Когда за спиной офицера уже немалый семейный «выводок», когда возвращение к кошмарам службы в дырах кажется реальностью, когда ты вкусил уже прелести цивилизованной службы на Западе, — готов отдать все, кроме жены и детей, за то, чтобы попасть, наконец, в гарнизон, где, возможно, и придется окончательно осесть после кочевой жизни.
Мой презент кадровику был скромным. Авторучка «паркер».
Правда, в последний момент я завернул ее в персидский ковер ручной работы «Спарта» размером три на четыре метра и глубокой ночью тайком доставил все это на указанную явку…
«Дорогая моя столица, золотая моя Москва…» Очень дорогая. Она становится еще дороже, когда несколько лет ждешь квартиры и платишь за наем жилья половину месячного жалованья. И благодарно вспоминаешь Германию, давшую тебе возможность держаться на плаву…
Как я ни держал ухо востро с хозяйкой квартиры, которая потребовала оплату за два года вперед, но уже вскоре выяснилось, что в родной златоглавой меня банально кинули. Хозяйка квартиры оказалась женщиной разведенной. А жилплощадь с мужем не поделила. Поздним февральским вечером двухметровый амбал ввалился в квартиру и дал два часа, чтобы я со своим табором освободил его комнату, в которую он тотчас вселяется.
С того самого вечера почти год и почти каждую ночь меня и мою семью стали преследовать жуткие страхи: амбал приводил в свою комнату очередную подругу и там начиналось что-то очень похожее на смертельную драку. Дикие стоны дополнялись грохотом мебели и чередовались с призывами о помощи, воинственные индейские возгласы сменялись хрипами удушаемого человека, а звонкие похлопывания по голому телу — криками голодного тигра в уссурийской тайге…
Наши соседи по дому — сверху, сбоку и снизу — почти каждую такую ночь стали играть на своих отопительных приборах, словно на гигантских ксилофонах, стуча по ним домашними тапочками, мухобойками и кулаками. В такие минуты звучала по трубам грозная и величественная симфония — очень похожая на Ленинградскую Шостаковича. После кратковременной передышки она возобновлялась.
