Правда, спасатель Гарик утверждает, что последние трупы перевозили два человека, а маньяки обычно в одиночку трудятся. Только много ли ночью рассмотришь? Могло ведь и почудиться с перепугу.
* * *
В директорском кабинете стоял аромат крепкого кофе и дрянного конька. Раскрасневшийся от удовольствия бухгалтер вольготно развалился в кресле, держа в руках маленькую фарфоровую чашечку.
— Можно мне еще капельку? — вопросительно взглянул он на шефа, сидевшего за столом.
— Тебя уже в кресле качает. Хватит.
— Коньяк прочищает мне мозги, навевает разные умные мысли. По нашему делу, между прочим.
Директор заинтересовался.
— Ну, так выкладывай.
— Вы были, как всегда, правы… Сегодня я еще раз в этом убедился.
— Мысль умная, но несвежая. Это все?
— Нет… А добавите?
— На, подавись.
Главбух шустро соскочил с места и подбежал к столу с протянутой чашечкой. Шеф плеснул в нее из коньячной бутылки, немного подумал, налил и себе.
— Ну, говори, просветленная голова.
— Какой хороший коньяк. Я водку, признаться, не очень. А вот коньяк — с большим удовольствием…
— Или вино.
— Или вино, — согласился бухгалтер, возвращаясь на место.
— Баба, — заключил директор. Давай, рожай… умные мысли.
— Я вот тут крепко подумал и понял. А ведь Петрович оказался хитрей, чем мы думали.
— Меня сразу удивляют два момента, — насторожился шеф, — во-первых, что ты крепко подумал, а, во-вторых, что еще чего-то понял. Хорошо начал. Ну-ну?
— Помните, Петрович сказал: мол, не факт, что Мурзик — это улика?
— Нет, я не помню.
— А я помню. Вы сказали, что Мурзик — это конкретное обвинение. А он возразил, мол — наоборот.
— И что? Мы ведь выяснили, почему он возражал — ревность.
— А я вот думаю, он был прав.
— Это с каких пор ты записался в предатели?
— Ну почему, в предатели. Я, как всегда, на вашей стороне. Рассказываю только для пользы дела. Могу и замолчать.
— Ладно, давай дальше.
— Ну, действительно, зачем, спрашивается, Колоскову Мурзика воровать?
Директор призадумался. А, правда, зачем? Впрочем, неважно. Чужая душа — потемки. Мало ли на свете причин, по которым люди воруют и жульничают.
— Чтоб домой забрать, — предположил он не слишком уверенно.
— Зачем? — не уступал бухгалтер. — Играться? Он взрослый солидный мужик. Работяга, хозяин. Дом, вон, какой себе отгрохал, огород всякой всячиной засеял, живности полный двор. На кой ему, спрашивается, Мурзик, если с него шапку нельзя сшить.
— Почему нельзя?
— Вы ж сами говорили, мол, не будет же он из своего любимчика шапку шить.
— Ну да, было такое.
— Так на кой ляд ему этот Мурзик дома? К тому ж, его прятать надо. В деревне живем — рано или поздно все равно кто-нибудь увидит.
— Не согласен с тобой… но ладно. Что дальше?
— А то, что прав был Петрович: Колосков — не вор.
— Почему же тогда он на нем остановился?
— Потому что догадался, кто настоящий вор, — главбух с загадочным видом откинулся на спинку кресла. — И я тоже.
Директор, не глядя, налил себе из бутылки.
* * *
Узнав телефон риэлтора, Полынцев и Мошкин поехали в сотовую компанию, выяснять на кого оформлен номер. Дорога бежала вдоль живописной набережной. За окном жигуленка тянулась зеленая парковая зона, за которой поблескивала серебристой гладью широкая сибирская река.
— Ты, кстати, лодочные станции проверил? — спросил Полынцев, глядя на паруса яхт, разноцветными флажками пестреющих по всей длине фарватера.
— Ближайшие — да.
— Много там «Казанок»?
— Больше, чем «Жигулей» в городе.
В доказательство этого две шустрые моторки пронеслись мимо флегматичных яхт, обдав их сверкающими брызгами. Следом проплыли и другие.
— А проверить реально?
— Зарегистрированные — да. Но есть куча диких, которых полная река. И потом, кого проверять? Ни номеров, ни примет не знаем. Она сейчас мимо нас проскочит — и глазом не моргнем.
Полынцев, вздохнув, отвернулся к окну. И вдруг! Неужели?!
По реке, со стороны острова, задрав нос, на полной скорости мчалась серая «Казанка». За рулем сидел человек в зеленом балахоне с плотно укрывающим голову капюшоном.
— Мошкин, смотри! Это он!
— Кто?
— Гробокоп! Это он!
— Да ну?!
— Точно! Гони за ним!
— Не дрейфь. Наша лошадка пошустрей этой щуки будет. Не отстанем.
— Там поворот! — занервничал Полынцев. — Можем упустить!
Действительно, дорога уходила вправо. Прямо лежал пустырь, видно, подготавливаемый под какое-то строительство: в земле копошились трактора и грейдеры. Выезжать в центр для того, чтобы через пару кварталов вернуться к реке, было равносильно провалу.
Мошкин это понимал и без комментариев.
— Пристегните ремни! — крикнул он, съезжая на обочину. — Щас будет!
И было!
Приблизившись к краю дороги, он осмотрелся по сторонам и, не найдя более мягкого спуска, перекрестился.
— А, понеслась!
И понеслась.
Машина вертикально накренилась и запрыгала вниз, как ретивый горный козлик. Колеса едва касались земли. Багажник буквально висел над головой. Полынцев молил Бога, чтоб тот не обогнал капот. Съезжать кубарем, даже в пылу погони, почему-то, не хотелось.
— Наискосок держи, наискосок! — кричал он, упираясь руками в лобовое стекло.
— Молчи, пешеход! Наискосок — точно кувыркнемся.
Возможно, он был прав, потому что вниз допрыгали таки на своих колесах, а не на боку или вверх тормашками.
Сельское поле по сравнению с пустырем, который лежал перед глазами, казалось гладким, как бильярдный стол. Ямы и канавы, рытвины и ухабы, колеи, как траншеи, и бугры, как горы — вот что представлял собой полигон, который нужно было срочно преодолеть.
— Ну, поскакали! — крикнул Мошкин, выжимая газ.
И поскакали.
Бедная лошадка, смело бросившись в грязь, захрапела, заскрипела, но понесла.
Возможно, какая-нибудь «БМВ» свернула бы свой нос еще на первой кочке, возможно, какой-нибудь «Ниссан» порвал бы свое днище в ближайшей яме.
Но скромная лошадка «Жигули», звонко цокая клапанами и гремя разболтанной сбруей, дерзко скакала от одного препятствия к другому.
Иногда падала, иногда подлетала, порой заваливалась на бок, временами зарывалась по брюхо. Но шла. Царапаясь, хрипя, визжа колесами и грохоча мотором, шла, вынося седоков на дорогу.
— Проскочили! — крикнул Мошкин, вырулив на утоптанную грунтовку. — Ну, где там цель?
Полынцев посмотрел на реку. Вдали мелькала стайка моторных лодок. Но на какой из них плыл Гробокоп, рассмотреть было сложно.
— Сворачивать ему некуда, поэтому гони прямо, там разберемся.
Жигуленок, сделав стартовый выстрел, помчался вперед.
— Слушай, Мошкин, — сказал Полынцев, вытирая вспотевший лоб. — А ты, оказывается, неплохо рулишь.
— Только сейчас допер?
— Как видишь.
— На новой иномарке может кататься даже блондинка, а с этой лошадкой не всякий ас справится. Норовистая.
— Кто б сомневался. Смотри, смотри, он к другому берегу уходит!
— Не страшно, впереди мост — перескочим…
* * *
Директор залпом выпил из налитой чашечки.
— Так ты хочешь сказать, Сальдо-бульдо, что догадываешься, кто воришка?
— Конечно.
— А я, значит, нет?
— Ну, догадайтесь и вы. Я пока помолчу.
— Не Колосков, говоришь?
— Нет, не Колосков.
— Не согласен я с тобой. На нем все стрелки сходятся.
Бухгалтер сощурил довольные глазки.
— Могу подсказать. Петрович сам имя вора назвал.
— Врешь, не слышал я такого.
— Он хитрый. Преподнес под таким соусом, что надо было еще дотумкать.
Директору не понравилось последнее выражение. Получалось, что руководство (в его лице, естественно) было не слишком сообразительным. Что за глупость. Кого тут тогда можно умным-то считать?
— Когда это он его назвал? — буркнул он, насупив брови.
— А как про обыск заговорили, так и назвал.
— Не помню я, чтоб он про кого-то говорил… кроме Колоскова, конечно.
— Говорил, говорил.
— Ну, не тяни, рожай.
— Про кого он говорил, что, мол, по чужим дворам мастер шастать?
— Про Вовку, что ль?!
— Совершенно верно. Конкретную подсказку дал: мол, не тратьте время на Колоскова, а присмотритесь лучше к Вовке. То бишь, он и есть настоящий вор.
— А, ведь, точно. Как же я сам не догадался.
Главбух расплылся в довольной улыбке.
— Плеснете?
— Перетопчешься… А с другой стороны, ведь мал еще. К тому ж, петухов боится.
— Петухи драчливые, а хонорики ручные, ласковые, их чего бояться.
— Это так. Но, все равно, сомнительно. Хотя это многое объясняет.
— Что именно?
— И что Петрович вора не нашел. И что хитрит перед нами.
