— Понял, командир, — кивнул зверовод. — Но, если что, я могу и шмальнуть, — он потряс двустволкой.
— Шмалять ни в кого не надо. Я их с пистолетом возьму.
— Но если перестрелка, я тебя огоньком прикрою.
Тем временем, в доме Петровича открылась дверь. На крыльцо вышли оба старика. Тот, что был в каракулевой папахе, воровато осмотревшись, быстро зашагал к воротам.
— Почему он его выпустил? — ничего не понимая, произнес Полынцев.
— Как выпустил? — удивился директор.
— Просто. Выпустил.
— Вот так номер! А как же?!
— Значит, так. Задерживаем сами. Действуем, как договорились. Вы справа, я слева. Погнали!
Две тени стремительно метнулись к выходу
В это время старик в папахе подошел к машине, резко открыл дверцу и, что-то сказав не по-русски, неуклюже забрался в салон. Джип, взвизгнув стартером, оборотисто взял с места…
Директор выскочил из-за дома в тот момент, когда машина уже подъезжала к окнам.
— Стой! — сипло крикнул он, нечаянно (видимо, от нервного возбуждения) нажав на спусковой крючок.
Выстрел громыхнул, как взрыв.
Крупная дробь горстью вошла в колесо джипа.
Прокатившись еще метров 40–50, тот потерял спесь и, накренившись на бок, захромал по дороге.
Из кабины выскочил человек с пистолетом в руке, прыгнул в кусты и, клацнув затвором, не целясь, выстрелил.
Директор тут же залег под яблоньку, начал отползать к забору.
Полынцев после первого же выстрела развернулся и бросился на помощь звероводу. Что там случилось? Ведь сказано было — просто стоять.
Обегая дом, он услышал ответную стрельбу. «Кажется, ТТ, — быстро пронеслось в голове. Серьезная штука, мощная — любимое оружие у бандитов».
Директор лежал за забором, меняя патроны в стволах.
— Врешь, гад, не уйдешь! — хрипел он, взводя курки.
Отступать без боя зверовод, как видно, не собирался.
— Похоже, они прикрытие оставили! — крикнул Полынцев, подбежав к нему сзади. — Уползайте отсюда! Я сам.
Пуля тотчас расщепила штакетину над его макушкой.
Ружейный выстрел в ответ остриг кусты над головой противника.
— Врешь, гад, не возьмешь! — не реагируя на команды, перезаряжался директор и снова разил цель.
Грудь его крест-накрест перетягивали два патронташа, голову закрывал капюшон штормовки. Ему бы алую ленту — и вылитый красный партизан.
Судя по эмоциональному накалу и скорости, с которой зверовод производил залпы, можно было предположить, что по улице наступает взвод вражеских автоматчиков.
Правда, выстрелы из ТТ звучали не менее часто. Вероятно, с патронами у бандита все было в порядке.
— Я обойду его с фланга! — крикнул Полынцев, видя, что партизана не остановить.
— Давай, командир, — я его из кустов не выпущу. — Жаль, что патрончиков маловато. Но ничего, продержимся.
— Из-за укрытия не высовывайтесь, позицию меняйте.
Скинув фуражку, Полынцев бросился в огороды.
Петляя меж яблонь, он быстро миновал первый дом, перепрыгивая через кусты, обежал второй и, растоптав морковные грядки, очутился в саду третьего. Стрельба из ТТ слышалась где-то поблизости.
Забежав во двор, он прильнул к щели в воротах. Видимость была не ахти какая, но огневую вспышку в кустах все же заметил. Открывать двери нельзя — слишком броско. Карабкаться наверх — долго и неудобно. Взглянув под ноги и заметив вставленную под воротами доску (заслонявшую выход для кур), он отбросил ее в сторону и упал на живот.
Улица просматривалась полностью, правда без верхней части домов. Но этого и не требовалось.
В следующий миг бандит, сделал выстрел, обозначив себя.
Полынцев выдохнул и дважды нажал на спусковой крючок.
Наступила тишина…
Он немного подождал: не мелькнет ли движение, не раздастся ли залп.
Но нет, видимо, попал в цвет.
Вскочив на ноги, снова бросился в огороды, нагонять уехавших бандитов…
Джип медленно хромал, приближаясь к выезду из села.
Полынцев, преодолев забор крайнего дома, выскочил на обочину дороги и встал полубоком, укрывшись за телеграфным столбом.
Позиция не самая удачная, но, все же, лучше, чем открытое место. Для короткого боя сойдет.
— Стоять! — крикнул он, сделав предупредительный выстрел вверх.
Машина продолжала двигаться.
Он опустил ствол и, наспех прицелившись, всадил две пули в мощный мерседесовский двигатель.
Тот замер, будто подавился.
Секунду-другую ничего не происходило.
Потом щелкнули центральные замки, двери осторожно приоткрылись и в проемах показались поднятые руки старика и водителя.
Собаки зашлись яростным брешем. В домах загорелись окна…
Директор лежал на углу забора, уткнувшись лицом в землю. На капюшоне его темнело огромное кроваво-влажное пятно.
Петрович перевернул тело на спину, нащупал пульс.
— Нет, «скорая» ему не нужна, — сказал он со вздохом.
Стоявший рядом длинноволосый парень захлопнул крышку мобильного телефона.
— Тот тоже готов, — кивнул он на кусты, где укрывался бандит…
Полынцев вел по улице старика и водителя, скованных наручниками. Они хмуро озирались по сторонам, бросая отрывистые гортанные фразы на незнакомом языке.
— Организуй охрану места происшествия, — сказал Петрович юноше, поднимаясь с колен. — Я пойду этих определять.
1941 г.
Как мама и обещала, в скором времени они уехали из родного города.
Впервые в жизни Коля попал в чужие края. Сизые горы, мохнатые леса, каменистые ущелья, звонкие речушки, фрукты, орехи, виноград — вот чем встретил гостей удивительный край, который назывался Кавказом.
Здесь говорили на непонятном языке, мужчины ходили с кинжалами, а женщины прикрывали лица платочками. Маму перевели сюда работать в детский санаторий. Дали большую комнату в доме для сотрудников, прикрепили к местной столовой. Коле понравилось, как здесь кормили: по четыре раза в день и всегда вкусно. Буквально за неделю он облазал все окрестные леса, перекупался во всех речках, дважды забирался в горы. Дружбу водил с детьми из санатория. Несмотря на то, что многие из них были нездоровы, играть не отказывался никто. Все было хорошо, пока не наступило 22 июня. А потом все стало плохо.
Известие о начале войны резко изменило жизнь санатория, сделало ее строгой, суровой, безрадостной. Мужчин-врачей сразу забрали на фронт, остались только женщины да старый кочегар, который рассказывал Коле о том, как храбрые джигиты дружно встанут на пути фашиста и ни за что не пустят его на родную землю. Однако вышло не так.
В скором времени в небе стали кружить немецкие самолеты, в лесах появились вражеские диверсанты.
Однажды мама поехала за медикаментами в город… и больше не вернулась. Машина подорвалась на мине.
Коля остался один.
Глава 17
Петрович сидел на кухне с поникшей головой. Напротив стоял Полынцев, заложив руки за спину, сверля его лысину строгим, пасмурным взглядом.
— Ну что, закончилась ваша игра?
Старик кивнул.
— Вроде бы.
— Ну и как результат? Устраивает?!
— Зря вы стали машину задерживать. Мы бы их потом всех взяли.
— Почему вы этого хачика выпустили, черт бы вас подрал?! Почему сами сработали не по плану?!
— Это моя вина. Но я бы ее исправил. Кто ж знал, что такое совпадение выйдет. Во сне не приснится.
— Я жду объяснений.
— Это длинная история.
— Постарайтесь изложить короче.
— Короче не выйдет, она с войны начало берет.
— Хоть с Рождества Христова. Я жду.
— Ну, что ж, рассказывать, так рассказывать, — тяжело вздохнул Петрович и поднял голову, — слушайте… В детстве я какое-то время жил на Кавказе…
— Вот так новость? — с удивленьем присвистнул Полынцев. — Интересные связи выплывают.
— Да нет. Совсем не то, что ты думаешь. Мать мою перевели туда работать. Она была врачом, малышей лечила. Послали ее в детский санаторий — у них там педиатров не хватало. Это было, аккурат, в июне 41-го. Там и застала нас война… Однажды мать поехала на склад, получать медикаменты. Машина взорвалась на мине… Я остался сиротой…
Через неделю, или полторы отправили меня в детский дом, в город Ейск. Правильно сделали, что отправили: там тоже были дети-сироты, с ними легче горе забывалось. Отошел, вроде бы, немного оттаял, улыбаться начал, с ребятами играть. А вскорости на Кавказ пришли немцы. Стали, как водится, помещения под свои комендатуры подыскивать. Заглянули и к нам. Видно, понравилось им тут. Погавкали меж собой, походили, посмотрели, уехали.
На следующий день во двор десятка полтора машин набилось. Выходит переводчик и говорит: «Дети, мы отвезем вас в другое место, там вам будет тепло и сытно, будете кушать шоколад и конфеты». Тут бы надо сказать, что на Кавказе к немцам относились не так, как во всей России.
