На уровне ее глаз тянулась развороченная улица, слякотная и скользкая от частых дождей и оседающей Гнили. Кирпичи потрескались и местами расползлись. Мостовая изобиловала ухабами и кочками и была завалена мусором. Разбитые повозки лежали кверху дном, грудами валялись давно истлевшие и основательно расчлененные трупы лошадей и собак — горки липких костей, непрочно связанных серо-зелеными волокнами плоти.
Брайар неспешно повернула голову влево, потом вправо. Видимость в обоих направлениях была так себе. Улица просматривалась самое большее на половину квартала, дальше все скрадывала густая пелена тумана. Куда ее могли завести эти проулки, неизвестно. Север и юг, восток и запад теряют смысл там, куда не заглядывает солнце.
Ни единого дуновения не касалось ее волос. Не было слышно ни шума волн, ни птичьего гама. Некогда тут обитали тысячи птиц — по большей части вороны да чайки, все как одна горластые. Сводный хор пернатых издавал ошеломительный гвалт. Нынешняя тишина неприятно поражала. Ни птиц, ни людей. Ни лошадей, ни машин.
Никакого движения.
Упершись левой рукой, Брайар выбралась из укрытия. Ее кожаные подошвы ступали мягко, не нарушая тревожного безмолвия.
Наконец она встала во весь рост у спуска в подвал.
Единственным звуком был шелест ее же волос, трущихся о ремни и бока маски. Стоило замереть, исчез и этот последний намек на шум.
Она стояла на каком-то склоне. Чуть поодаль тот обрывался и резко уходил вниз. На краю косогора располагались опустевшие торговые ряды. А на обочине, немного повыше, Брайар приметила завалившийся указатель и огромные часы без стрелок.
Значит, это…
— Рынок. Я где-то рядом с Пайк-стрит.
Она чуть не произнесла это вслух, но сдержалась и разве что шевельнула губами. Улица упиралась в рынок. А по ту сторону рынка находился залив… пока стена не отрезала его от набережной.
Очевидно, здание за ее спиной выходило фасадом на Коммершл-авеню. Та когда-то шла вдоль океана, теперь же — вдоль стены. В ближайших нескольких кварталах можно выбирать любую улицу, параллельную Пайк-стрит, и та приведет ее в более или менее нужном направлении.
Она начала потихоньку смещаться вбок, держась поближе к зданию и переводя взгляд — а заодно и винтовку — то влево, то вправо. Дышать легче не стало, но понемногу Брайар привыкала к маске… собственно, выбора и не было. Чтобы легкие работали нормально, приходилось напрягать мышцы сильнее обычного, и в груди из-за этого саднило. А в уголке одной из линз скапливалась влага, застилая ей обзор.
Мало-помалу женщина отдалялась от стены, которой даже и не видела. Та по-прежнему высилась темной громадой позади, но давно уже пропала из виду. Чтобы забыть про нее, достаточно было отвернуться.
В голове Брайар крутились бесконечные подсчеты. Как далеко отсюда до лилового дома на холме? За какое время можно туда добраться бегом? Прогулочным шагом? А вот так, крадучись, пробираясь между щупальцами зловонного тумана, стелющимися по мостовой?
Она дернула щекой, пытаясь стряхнуть со стекла капли влаги.
Не помогло. Линза упорно запотевала.
Брайар вздохнула, и тут же причудливым эхом донесся еще один вздох.
Она в растерянности помотала головой. Наверное, что-то неладно с ремешками или маска неплотно прилегает ко лбу. Может, неприбранные волосы наползли на респиратор, отсюда и шорох. Или подошва неудачно чиркнула по булыжнику. Да мало ли откуда взялся этот звук! И вообще, он был почти не слышен. Не звук даже, а так, одно название.
Ее ноги застыли как вкопанные. Оцепенели и руки, крепко обхватившие винтовку. Она не решалась даже повернуть голову, опасаясь вновь наделать шуму… или не наделать. Если звук раздастся вновь, это еще полбеды. Страшнее услышать его и понять, что ее собственные движения тут ни при чем.
Брайар черепашьим шагом двинулась назад — до того медленно, что полы длинного пальто совсем не задевали ног. Нащупывая себе подошвами путь, она молилась, чтобы позади ее не поджидало никаких сюрпризов. Почувствовав под каблуком бордюр, она остановилась.
Потом ступила на тротуар.
Снова послышался тот же звук, то ли стон, то ли свист. Словно придушенный вздох. При всем при том он был очень тихим и доносился словно бы ниоткуда.
Как вкрадчивый шепот.
Брайар попыталась определить его источник, раз уж ей точно не почудилось. Кажется, тот располагался левее и ниже, невдалеке от стены — посреди торговых рядов, где вот уже шестнадцать лет никто ничего не продавал и не покупал.
Шептание перетекло в глухой ропот… и оборвалось.
Она тоже замерла, точнее, замерла бы, если бы уже этого не сделала. Ей хотелось обратиться в статую, стать невидимой и неслышимой, но укрытий поблизости не было, по крайней мере в поле видимости. У нее за спиной выстроились фасады старых лавочек. Все двери наглухо заколочены досками, с окнами — то же самое. Отходя мало-помалу от рынка, Брайар уперлась вдруг плечом в угол какого-то каменного здания.
Шум прекратился.
Эта новая разновидность тишины пугала сильнее, чем старая, за которой стояло обычное отсутствие звуков. Теперь все стало куда сквернее, потому что затянутые туманом, замусоренные улицы не просто молчали. Они затаили дыхание — и слушали.
Брайар сняла с винтовки левую руку и принялась шарить позади себя, пока не нащупала кладку. Прильнув к стене, она на ощупь прокралась к дальнему концу здания. На полноценное укрытие это не тянуло, но так ее хотя бы нельзя было заметить со стороны рынка.
Маска начинала неприятно жать. Запотевшая линза то и дело заставляла отвлекаться, а запах резины и горелого хлеба набивался в глотку.
Ей нестерпимо захотелось чихнуть. Чтобы прогнать желание, пришлось до боли прикусить язык.
За углом по городскому безмолвию мазнул шелестящий хрип.
Смолк, потом зазвучал снова, теперь громче. А затем к нему присоединился второй осипший голос, и третий, и вскоре их было не сосчитать.
Брайар захотелось крепко-крепко зажмуриться и спрятаться куда-нибудь от этих звуков, но времени не было даже на то, чтобы заглянуть за угол и посмотреть, кто там поднимает какофонию, ибо та стремительно нарастала. Оставалось лишь спасаться бегством.
В середине улицы завалов почти не было, так что этой дорогой она и припустила, лавируя между перевернутыми повозками и перескакивая через обломки стен, порушенных землетрясениями.
О тишине можно было больше не беспокоиться.
Ботинки топали по мостовой, винтовка болталась взад-вперед и била по бедру — Брайар неслась под гору, хотя надо ей было совсем в другую сторону. В гору она взбежать не смогла бы: для таких подвигов ей элементарно не хватило бы воздуха. Значит, вниз. Хоть и под горку, но — блеснула утешительная мысль — курс не самый ошибочный. Сейчас она двигалась вдоль стены и, соответственно, залива. Коммершл-авеню и уходит вниз, но все-таки прижимается к подножию холма, так что с нее можно свернуть в любом месте.
Она рискнула оглянуться, потом еще разок — и других попыток уже не делала, ибо стало ясно, как же жестоко, жестоко она заблуждалась… а бегали они быстро.
Два взгляда, брошенные мельком, сказали ей все, что нужно было знать: уноси-ка отсюда ноги и, ради всего святого, не останавливайся.
Не то чтобы ей наступали на пятки — в эту минуту они как раз вынырнули из-за угла, по-дурацки ковыляя и подпрыгивая, но при том развивали ужасающую скорость. Скорее голые, чем одетые, кожа скорее серая, чем нормального цвета. Трухляки катились шумной волной, наваливаясь друг на друга, перехлестывая через обломки, обтекая все преграды на своем пути.
Не ведающие страха и боли, их измочаленные тела налетали на препятствия и отскакивали от них, но тут же возвращались в строй, чтобы рысить себе дальше вперед. Они проносились по отсыревшим доскам, оставляя за собой одни щепки, и растаптывали трупы животных. Если кто-то из трухляков спотыкался и падал, остальные без всякой жалости шлепали прямо по нему.
Брайар прекрасно помнила тех печальных доходяг, что первыми вдохнули смертельного газа. Большинство жертв почили в считаные часы, но у некоторых болезнь затягивалась и оборачивалась стонами, удушьем и голодом. Отныне им хотелось одного — пожирать. И не что-нибудь, а свежую, напитанную кровью плоть. Животные им годились, но предпочтение отдавалось людям, если у трухляков вообще имеются предпочтения.
