ног; не говоря уже о тех, кто делал деревянные подошвы или шнурки или сидел за рулем грузовика, чтобы доставить сюда готовое изделие? Тысячи людей трудились, только чтобы нам не пришлось ходить босиком. То же самое с чаем – правда, в этом случае работаю только я. В следующую субботу я возьму тебя с собой. Сама увидишь, какие мысли к тебе придут, пока будешь наблюдать, как красный чай расходится в воде. А пока следуй за мной в чайную комнату. Я покажу, как обрабатывать собранный чай.
Я уловила из всей речи главное: она возьмет меня с собой. Даже скажи Марин, что у нее есть два билета в Диснейленд и завтра мы вылетаем в Калифорнию, я бы меньше взволновалась.
Следом за Марин я спустилась по лестнице, уходившей вниз под люк. Мои глаза постепенно привыкли к темноте.
Лампы с бахромчатыми абажурами освещали металлические чайники, чашки, тарелки, покрытые зелеными и черными листьями, а вдоль стен выстроились десятки деревянных кубов, доверху наполненных чаем.
В центре этого беспорядка гордо возвышался стол. Столешница, целиком вырезанная из грубого камня, была такой огромной, что оставалось только удивляться, как ее сюда притащили. «Это твой дом», – заявила Марин. Подойдя ближе, я поняла, что она имела в виду. Долина Чудес – вот что было высечено на поверхности стола. Рельефная карта со всеми горами, реками и озерами, пастухами и спиралями. Я видела их только сбоку, с высоты своего роста, но сразу узнала контуры – так они выглядели бы с неба. Одна из ламп мерцала, и мне показалось, что я вижу тень движущегося через пастбища стада, как след каравана на песке.
Я подняла голову и обвела террариум взглядом. Здесь пахло травой, водорослями и очагом.
– Да, это мой дом.
С того вечера и началось мое ученичество.
В последующие месяцы я осилила все тридцать томов «Трактата о чаесловии», вызубрила наизусть «Классику чая», прочитала «Тысячу чаесловских путешествий» леди Гарвей и, самое главное, изучила горы заметок, которые Марин набросала на полях всех этих книг. Одни ее примечания удваивали пользу всего остального. Я проводила там вечера – а иногда и дни, когда специально кашляла и терла глаза до красноты, лишь бы не идти на занятия. Марин заставляла меня посещать хотя бы уроки химии и естествознания. Она считала, что естественные науки важны, если хочешь понять, как ветер приносит семена на склоны долины; как они выбирают себе почву в зависимости от дождей, ветров и людей, которые ходили по ней и проливали на нее кровь; как земля принимает эти семена и питает, превращая в корни, побеги, стволы и ветви; как появляются листья и почки и когда их собирать, чтобы они выпустили в воду все силы, наполняющие долину Чудес.
А химия, как вы понимаете, необходима для приготовления правильной настойки, ведь можно собрать лучший лист во всей долине, но если утопить его в известковой воде, заварить в крутом кипятке, забыть в чайнике на двадцать минут, короче говоря, если от души нахимичить, то чай будет хорош разве что для глицинии.
Именно этим я частенько и занималась вечерами на затемненном школьном дворе. Поила глицинию чаем.
Марин внимательно разглядывала каждый листик, придирчивее, чем сверхзаботливая мать, которая думает, будто всегда знает, когда ее детям холодно. И лучше мне было не рвать их при сворачивании, не передерживать воду на лишний градус и не хватать не тот чайник. Сначала я боялась, что наставница будет ругать меня за промахи, как делала моя мать. Но Марин никогда и ни в чем меня не упрекала. Она просто искренне грустила над листьями, которые посадили, растили, поливали, собирали, окисляли, скручивали и сушили, – а в итоге попросту сварили, как шпинат, не дав раскрыться во всей красе. Каждый раз я чувствовала себя так, будто ощипала крылья бабочки, только что вылупившейся из кокона.
Марин за километр чуяла горелый чай, сверху чувствовала, что этажом ниже я наливаю слишком тяжелую воду. Она с мрачным видом зачерпывала ладонями испорченный напиток и звала его чаевыкидышем. Я выходила за ней на улицу, в черно-синюю ночь, и мы пересекали двор в поисках глициний. Там, под антрацитовыми гроздьями, мы собственными ногтями рыли в траве ямку и хоронили чаевыкидыш. Призраки школы меланхолично смотрели на нас, а Марин сопела и негромко молилась. Напоследок она хлопала меня по плечу, а по дороге обратно говорила уже совершенно о другом.
Уж поверьте, я стала задумываться, прежде чем залить листья водой.
В террариуме наставница обращалась к каждой шкатулке так, словно внутри была заперта душа ее бабушки, с почтением и нежностью, – в этой комнате запрещалось пользоваться духами и говорить громче шепота. Я слышала только шорох листьев под нашими пальцами, когда мы раскладывали их для просушки. И рокот над головой, когда Марин рассказывала мне легенды о долине Чудес.
На протяжении всех этих ночей и месяцев она передавала мне знания, которые невозможно записать, которые не поведает ни одна книга. Я научилась определять температуру воды, прислушиваясь к бурлению пузырьков. Я запомнила старинные напевы, которые исполняют во время сбора урожая, чтобы успокоить сок и почтить память погибших соцветий. Я наблюдала за паром, танцующим на поверхности чая, чтобы разобраться, какие вопросы нужно задать. Я приручила целые стада диких чайников. Марин показала мне, как связать двух людей через их чашки, чтобы они могли обмениваться доступными только им одним посланиями. Каждые четырнадцать дней я помешивала чай из долины Маски, который медленно ферментировался в своей сырой жестянке. Над ним трудились уже три поколения чаесловов, и потребуется еще два десятилетия, прежде чем он наберет полную силу.
– Этот чай, – говорила мне Марин, – нужно мешать четырнадцать раз в одну сторону, четырнадцать раз в другую каждые четырнадцать дней. Не забывай, это очень важно, такой чай можно сделать лишь раз в жизни, да и то не всегда. Когда этот закончится, я начну новый и передам его тебе.
Я помешивала, считая вслух, чтобы не ошибиться.
Прежде всего, я выгравировала в своей памяти точный рельеф долины странных вещей. Дикие чайные кусты, растущие там, уходят корнями в мощную почву долины Чудес. Даже в их почках есть сила, которая потом переходит в воду.
У Марин было всего три абсолютных запрета: приходить в башню надушенной, заставлять пить странночай того, кто этого не хочет, и отмечать расположение чайных кустов и влияние каждого терруара[11]. Больше всего она боялась, что ее заставят использовать листья в полицейских участках и судах во время допросов обвиняемых.
Что касается третьего правила, должна сказать, его я нарушила. Когда много знаешь о памяти, то не полагаешься только на свою.
Именно в этом и заключается сила странночаев: возрождать воспоминания и развязывать язык. Заполнять пробелы и молчание, за которыми прячутся додумывание, страхи и обиды. Короче говоря, открывать правду.
В лицее я тайком записывала в тетрадь список чаев и их действие.
Озеро Мильфон – раскрытие забытых секретов.
Па-де-Ладр – признание в преступлениях и мелких кражах.
Озеро Отье – воспоминание о чистых фактах без каких-либо своих суждений.
Гравьер – вечная связь между двумя людьми. (Выпейте по полчашки спина к спине – обменяйтесь чашками – допейте оставшееся. Разойдитесь, не глядя друг на друга. Оставьте себе листья и чашки для обмена посланиями.)
Графский мост поставит каждое воспоминание на свое место.
Тет-де-ла-Лав размыкает безмолвные уста.
Озеро Фенестр – открыть свой разум для других мнений, помимо собственного.
Перевал Коль-дю-Дьябль – воспоминания в мельчайших деталях.
Озеро Дрожи – ослабление страха, препятствующего речи.
Перевал Коль-де-ла-Куйоль – дополнительное мужество, чтобы признать правду.
Гора Пин-Пурри – преодоление обид и старых ссор.
Озеро Пти – пробуждение воспоминаний с момента рождения до шестилетнего возраста.
Коль-де-Вейос – для различения снов и реальных воспоминаний.
Долина Маски собирает и умножает силу всех странночаев. Требуется ферментация: сто четырнадцать лет.
Мон-Бего, долина Чудес – эффект неизвестен. Единственный чай без влияния?
Я была
