этом доме он никогда не слышал ничего подобного. – Карем не отрывал взгляд от сына. – А ну-ка, извинись, Раис.
– Простите, тетя Гита.
– Все в порядке, Раис. И нет, я не скормила мужа Бандиту.
– А что с ним тогда случилось?
– Еще один хороший вопрос. Ты секреты хранить умеешь? – Когда Раис торжественно кивнул, она наклонилась и поманила его пальцем. Мальчик придвинулся поближе. – Я понятия не имею, что случилось с моим мужем!
– Но это же не секрет! – возмутился Раис.
– Да ну?
– Конечно нет! Секрет – это когда ты разбил папины часы, а потом сказал, что это сделала твоя сестра, потому что она никогда не шалит и ее не заругают! – выпалил Раис и зажал рот ладонью. – Ой, прости, пап.
Карем покачал головой. Фарах была права: волосы у него были очень густые. Седина лишь слегка оттенила несколько прядей на темени и на висках.
– Я забуду о том, что ты сказал, если прямо сейчас пойдешь в кровать.
Но Раис, похоже, был мастером в искусстве добиваться своего, потому что, не обращая ни малейшего внимания на неодобрительный взгляд отца, опять обратился к гостье:
– Тетя Гита, ну пожалуйста, можно я покажу вам мои шарики со дня рождения? Папа нес их всю дорогу из Кохры.
Гита тоже проигнорировала неудовольствие Карема:
– Буду рада на них посмотреть.
Раис, мгновенно вскочив, исчез в своей комнате, Карем лишь успел предупредить натужным шепотом:
– Сестру не разбуди!
– Хороший мальчик, – сказала Гита.
Карем улыбнулся:
– По-моему, он влюбился.
– О… – Гита скромно поправила пучок. – Я бы так не сказала…
– Нет, правда. Он без ума от Бандита!
– А… Ну да.
Раис вернулся с пятью воздушными шариками на бечевках, зажатых у него в кулаке. Шарики еще парили где-то ближе к потолку, но потихоньку начинали сдуваться – резина морщилась, уже не была такой упругой. По какой-то ужасной и неуместной ассоциации Гита с первого взгляда на них подумала о своей груди и о ее перспективах.
Она тихо похлопала в ладоши раздувшемуся от гордости Раису:
– Чудесные шарики!
– В кровать, – велел ему Карем.
Раис сделал безуспешную попытку задержаться, снова напомнив, что хочет пить, а потом, комично свесив голову, побрел все-таки в спальню, волоча за собой воздушные шарики.
Гита последовала за Каремом через комнату на задний дворик, который оказался неогороженным клочком земли, грязным и совсем крохотным. Там валялся велосипед со сломанной подножкой, чуть поодаль спал буйвол, привязанный к колышку рядом с земляной печью и горой жестяных мисок и кастрюль.
– Прости за беспорядок.
– Да ничего.
Гита на секунду вспомнила о собственных проблемах. А точнее, о Фарах. И все эти неурядицы вдруг потеряли для нее значение. Если Фарах сегодня опять облажается с Самиром и прибежит к ней домой, надо будет даровать ей прощение и новый план по избавлению от мужа, решила Гита.
– Так тебе не удалось его отравить? – спросил Карем.
– Кого? – напряглась она.
– Бандита. Ну, своей стряпней, помнишь? Да я шучу!
Гита изобразила смешок, но получилось похоже на всхлип:
– А, да. То есть нет. Я же сказала, что он не захотел есть кхичди.
Это была чистая правда. Гита пришла к выводу, что Бандит слопал столько галет «Парл-Джи», что рис с чечевицей не вызвал у него интереса. Она поставила наконец пса на землю, и Карем присел на корточки, чтобы его погладить. Теперь, избавившись от своей ноши, Гита не знала, куда девать руки. Она схватилась за мочку уха и сверху вниз смотрела на темный затылок Карема.
– Пес выглядит довольным. По-моему, за него теперь можно не волноваться. Он сделал ка-ка?
– Что? – растерялась Гита. Ее шокировал не сам вопрос, а детское словечко, которое произнес Карем.
Он досадливо вздохнул, пока Бандит крутился у его коленок, настойчиво требуя внимания.
– Извини, в этом доме я уже забыл, как разговаривать со взрослыми. В следующий раз спрошу, не надо ли тебе пи-пи.
Бандит запрыгал, норовя лизнуть Карема в лицо. и, не рассчитав усилия, ткнулся с размаху ему в подбородок.
– Бандит! Фу! – Гита хлопнула пса по морде. Тот взвизгнул, но прыгать перестал, и в качестве извинения она почесала ему круп – уже заметила, что негоднику это нравится больше всего. – Ох. Он тебя не покалечил?
Карем засмеялся:
– Нет, конечно, он же размером с твою тыкву. Ах ты уродец, – потрепал он Бандита по загривку. – Такой уродец, что просто прелесть.
– Эй, повежливее! Этот пес, между прочим, герой, потому что подвергся жестокому обращению и выжил.
Карем с улыбкой посмотрел на нее:
– Ты тоже. Но в отличие от него ты выглядишь шикарно.
Гита рассмеялась – не смогла сдержаться. И не потому, что не поверила ему – она, разумеется, и не могла поверить, а потому, что со стороны Карема было очень смело упомянуть о ее прошлом в таком забавном ключе. Из главного злодея Рамеш вдруг превратился в какого-то второстепенного персонажа, и ей это понравилось. Гита в очередной раз восхитилась умением Карема говорить то, что ей хочется услышать, и так, чтобы не обидеть даже такого человека с оголенными нервами, как она.
Наградой ему за это стал дефицитный подарок – правда:
– Это было очень мило с твоей стороны. Спасибо.
– Всегда пожалуйста, – отозвался Карем. А потом он выпрямился и коснулся ладонью ее щеки.
К Гите уже тысячу лет никто не прикасался намеренно, только случайно. Даже до того, как они с Рамешем окончательно сделались чужими друг другу, задолго до того, как он исчез, она перестала воспринимать его прикосновения как проявление близости. Сначала в них появилась какая-то небрежность. Время шло, и они превратились в злую пародию на ласку. Но ведь физический контакт – естественная человеческая потребность, и Гита, которой любые прикосновения стали нестерпимы, тем не менее жаждала их, повинуясь какой-то маниакальной тяге, сродни той, что заставляет алкоголиков захлебываться собственной рвотой, а наркоманов – курить порошок из мертвых скорпионов. Разум Гиты кричал от ужаса, пока она тянулась к ладони Карема, как цветущие гелиотропы – к солнцу.
И дело было вовсе не в том, что она вдруг обезумела от желания и у нее от проснувшейся страсти свело низ живота. Не в том, что ей пришлось столкнуться с собственной сексуальностью после пяти лет воздержания. Все было гораздо хуже. Гита, прильнув к легкой ладони ничего не подозревавшего Карема, должна была признать несколько ужасных фактов. Что она долгие годы жила с уверенностью в том, что перестала быть объектом желания для кого бы то ни было. Что, несмотря на этот первый факт, она все это время жаждала человеческих прикосновений. И что, несмотря на оба упомянутых факта, она ничего не могла изменить, живя в крохотной деревеньке, где ее имя смешано с грязью.
Поэтому она сама удивилась, когда вдруг оторвала ладонь Карема от своей щеки и поцеловала его.
Она почувствовала вкус табака, но свежего, и это было даже приятно. Он ответил открытым ртом
