бок, принялся яростно обнюхивать пол. Грязный хвост-веревка вяло болтался из стороны в сторону.
Фарах недоуменно нахмурилась:
– Что это с ним?
– Он слепой.
– А. Так почему ты не купила яд?
– Потому что этот болван Карем не отходил от меня ни на шаг, а я не могла купить крысиный яд у него на глазах.
– Карембхай? Почему он был с тобой?
– Он ехал в город с приятелем и предложил меня подвезти.
– И что, ты не могла отделаться от него всего на пару минут, чтобы купить что нужно?
Гите сделалось совсем неловко. Она заняла оборонительную позицию, потому что считала себя виноватой – пока они с Каремом разгуливали по Кохре, как парочка беззаботных тинейджеров, Самир тут колотил Фарах. «А потом он придет за мной и за моими деньгами», – напомнила себе Гита.
– Ты что, думаешь, я бы от него не отделалась, будь у меня возможность? Думаешь, я была в восторге от того, что он шлялся за мной весь день как привязанный? Нет, мне это не понравилось, совсем не понравилось. Меня это… бесило.
– Окей, окей.
– Нет, правда, – закивала Гита. Она понимала, что лучше уже замолчать, так будет правдоподобнее, но слова сами лились потоком. – Дико бесило, честное слово.
– Гитабен, – закатила глаза Фарах, – ты не должна мне ничего доказывать, окей? Я, может, и безграмотная, но не тупая. Я вижу, что не может быть никакого чаккара[57] между тобой и… – она захихикала, а Гита почувствовала себя не менее оскорбленной, чем сегодня днем в магазине бытовых приборов, – и Карембхаем.
– Почему это не может быть?
– Потому что он далеко не святой. Этот красавчик тот еще женегодник.
– Кто-кто? Женоугодник?
– Сама знаешь кто. – Фарах неопределенно взмахнула рукой. – По женской, короче, части не дурак. Ну да, с такой-то знатной гривой. Полна голова волос, Самиру это прям покоя не дает, он так умилительно завидует, а я такая: «Да чего ты ждал-то? Твой папаша был лысый, как мраморная глыба!» Ну, то есть вслух-то я ему этого, конечно, не говорю, кхе-кхе, сама понимаешь… Короче, Карембхай ездит в город, чтобы… разобраться со своими потребностями. Но ты не такая, Гитабен, совсем не такая, ты у нас по деловой части, в грязь по макушку не полезешь. Честная ты, типа. Сидхи-садхи[58]. – К пущему неудовольствию Гиты, Фарах еще и вздохнула искренне: – Если что, это был комплимент.
– Ладно, проехали, – отрезала Гита, обращаясь скорее к самой себе, чем к ней.
Услышать о любовных похождениях Карема было неприятно, но только потому, разумеется, что Гите не нравилось чувствовать себя круглой дурой, а не по какой-либо другой причине. Она запретила себе думать о том, сочтут ли ее деревенские сплетники подходящей жертвой для Карема, потому что это не имело никакого значения. Да, абсолютно никакого. «Тешить свое эго, – сказала она себе, – так же бессмысленно, как носить воду в море».
– Дальше откладывать нельзя. Надо самим сделать яд, – произнесла она вслух.
– Как?
– Дай мне минутку. – Гита уселась на матрас, задумчиво пощипывая мочку уха. Вторую руку она свесила с кровати, и в нее сразу ткнулся мокрый нос пса, а мокрый язык облизал ей пальцы.
Фарах тем временем мерила шагами комнату. Каждый раз, когда она проходила близко к кровати, пес скалился, морща нос, и глухо рычал.
– А нельзя его на улицу выставить? – скривилась Фарах.
– Он слепой.
– Что же, он теперь с тобой жить будет?
– Я этого не говорила. Но сегодня ночью он точно будет спать здесь.
– По-моему, я ему не нравлюсь.
– Просто он меня защищает. Может, если ты приласкаешь его, он подобреет.
У Фарах на лице отразилось отвращение:
– А это не опасно? Вдруг у него блохи? Или бешенство… – Она внимательно уставилась на пса. – Эй, а ведь это идея! Он может покусать Самира, и тогда, типа…
– Хватит! – Гита вскочила и направилась к двери. – Пошли.
– Погоди, а он нам не понадобится? – спросила Фарах, указав на пса.
– У него нет бешенства, Фарах. И потом, посмотри на него – он свой собственный хвост найти не может, не то что кого-нибудь покусать. Ты идешь или нет?
– А куда?
– В школу.
– Чего? Зачем? Слушай, по-моему, не время учить меня читать.
Гита промолчала, и Фарах, смирившись, молча последовала за ней.
Они так и шли молча – Фарах сопела, стараясь не отставать, Гита освещала путь фонарем. Через несколько минут женщины остановились у некогда белых ворот в ограде вокруг школы. Краска на прутьях местами облупилась, а на некоторых и вовсе осы́палась, обнажив черное железо, так что ворота были похожи на зебру. За оградой стояло длинное одноэтажное здание неопределенного цвета с коричневыми дверями, обрамленными узкими белыми косяками. Вывеска на фасаде гласила: «ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА». Под этими словами в скобках было добавлено буквами помельче: «АНГЛОЯЗЫЧНАЯ», но Гита помнила, что все занятия здесь шли на языке гуджарати, даже уроки английского.
Фарах потерла ладони:
– Дай-ка я! Сейчас открою! – Она поставила одну ногу на нижнюю перекладину ворот, подтянулась на руках и, кряхтя, перекинула вторую ногу на другую сторону.
Пока Фарах сражалась с подолом нижней юбки, чтобы спрыгнуть во двор, Гита толкнула незапертые ворота.
– Ой, – сказала Фарах, описывая дугу вместе с открывавшейся створкой и все еще пытаясь поддернуть запутавшееся у нее между коленками сари.
В школьном коридоре они зашагали вдоль вереницы классных комнат. На стенах здесь висели доски объявлений с длинными списками оценок учеников.
Фонарь в руке Гиты исправно разливал лужицы света; как луна в ясную погоду, он был ослепительно ярок в центре и окружен тусклой мертвенно-бледной короной. Желтоватый свет напомнил Гите, что она так и не сходила в туалет по-маленькому, но возможно, в этой ассоциации был виноват пропитавший коридор запах мочи.
Переходя от одной закрытой двери к другой, Фарах спросила:
– А что мы ищем?
– Заткнись, – цыкнула на нее Гита.
Фарах заозиралась и понизила голос:
– Ну да, потому что нам не надо, чтобы нас застукали.
– Нет, потому что ты меня достала.
– О. Прости. – В желтоватом сиянии фонаря синяки вокруг заплывших глаз Фарах казались фиолетово-черными. Она была похожа на маленькую панду.
Наконец они нашли незапертый класс. Открыв дверь, Гита вошла и осветила фонарем небольшое помещение. Ржавые подтеки в углах, казавшиеся безобидными при дневном свете, сейчас выглядели устрашающе. Ветхая крыша не спасала от дождей. Гита поманила Фарах за собой, и они приблизились к подносу с антимоскитной спиралью[59] – она полностью догорела, на подносе остался только серый комок с дорожками пепла вокруг.
– И что дальше? – поинтересовалась Фарах.
– Нам нужна новая спираль, – сказала Гита.
– Зачем? – уставилась на нее Фарах. – По-моему, ты переутомилась. Пошли отсюда.
– Если ее съесть, можно отравиться.
– Оке-ей… – Фарах задумалась. – Окей! – И захлопала в ладоши.
В ее улыбке не было ничего угрожающего, только радость, но побитое лицо в желтушном свете смотрелось страшновато – Фарах была похожа на человека-оборотня, который медленно превращается в жуткого монстра. Свежие синяки
