бросился на нее, заскакал, пытаясь облизать лицо розовым языком. Она заахала, обнаружив, что у него восстановилось зрение, принялась ласково трепать лисьи уши. Во время отлучки она совсем забыла о собаке, и теперь было ужасно приятно обрести такую теплую компанию – друга, с которым можно общаться без слов.
В кухонном закутке Гита приготовила кхичди – смесь риса с чечевицей, к которой они с псом оба так и не притронулись. В детстве это была ее любимая еда. Мать всегда готовила кхичди, когда у маленькой Гиты болел живот, и ворчала, если дочь добавляла в свою порцию пару больших ложек острого маринованного манго, – мол, это же сводит на нет весь целебный эффект! Родители Гиты в качестве приправы для кхичди всегда держали дома ачар – маринад с морковкой, крыжовником, зеленым перцем, – приберегали его специально для нее и Салони, и в этом выражалась их любовь, столь скромным и незаметным образом, что отсутствие ачара на ее кухне сейчас не должно было бы стать причиной для слез. Но стало.
Теплая, трепещущая тушка Бандита у нее на руках оказалась целительным средством от раны, предательски нанесенной Фарах как бы между делом. Гита научилась не обращать внимания на привычные оскорбления и обвинения в том, что она насылает косоглазие на детей и бессилие на мужчин, – против подобной ерунды ей удалось построить защитный барьер. Но Фарах ударила в то место, которое Гита не потрудилась прикрыть: она больно задела гордость мастерицы за свою работу.
Сидя на кровати, Гита почесала Бандиту пузо – он, развалившись на спине, сладострастно вытянул задние лапы и наслаждался лаской, пока не задремал у нее на коленях. Похоже, это вызывало привыкание, потому что он просыпался всякий раз, когда она переставала его гладить, и, пока процесс не возобновлялся, смотрел на нее так пристально, что она удивлялась чуду – ведь всего пару часов назад этот пес ничего не видел. Гита ворчала, что негодник уже успел избаловаться, но покорно начинала снова трепать грязную шерсть, и ее это тоже успокаивало.
Приятно было, что маленькое существо так быстро прониклось к ней беззастенчивой любовью в ответ на такую малость. Впрочем, через пару минут Гита раздраженно спихнула пса со своих коленей – обнаружилось, что у нее все сари в собачьей шерсти. Решив, что отряхиваться бесполезно, она переоделась, сменив испачканное сари на черное, и окинула взглядом свое отражение в зеркале. Черное сари было довольно простеньким, но голубая кайма по краю слишком бросалась в глаза и намекнула бы Карему, что у нее было намерение принарядиться. Тогда она надела коричневое сари, но оно так хорошо сочеталось с тыквой, которую Гита собиралась взять с собой, что подчеркнуло бы ее эстетические искания. В итоге она хорошенько встряхнула и почистила то, первое, сари и снова переоделась. Когда она вертелась перед зеркалом, причесываясь и разглаживая брови, Бандит смотрел на ее маневры, и на морде у него было написано полное понимание происходящего. «Лучше б ты слепым остался», – заявила ему Гита.
К счастью, дверь открыл Карем, а не кто-то из его детишек.
– Гита! Что-нибудь случилось?
– Нет, прости, я пришла из-за Бандита. – Она протянула Карему тыкву, которую ей принесла Фарах. – Вот, это тебе.
– Э-э… Спасибо. Из-за бандита?..
Она указала на пса.
– А, отличное имя! Быстро ты придумала.
Гита при виде его довольной улыбки нахмурилась:
– Не начинай.
– Так что с Бандитом?
– Я приготовила ему кхичди, но он не стал есть.
– А ты уверена, что хорошо готовишь? – Карем рассмеялся. – Шучу. Заходи.
Гита покосилась в дверной проем поверх его плеча, но не переступила порог.
– Не хочу беспокоить.
– Ты никого не побеспокоишь. Двое младших уже спят, мы можем поговорить на заднем дворе.
Она сняла сандалии и оставила их на крыльце.
– Хорошо.
Карем почесал мягкую шерстку между глазами Бандита, и тот блаженно зажмурился, а потом внимательно уставился на него.
– Ого! Он же меня видит! – обрадовался Карем.
Гита обратила внимание, что у него в ухе нет колечка. Как и она, Карем перестал носить украшения; в мочке осталась маленькая дырочка.
Ей не терпелось посмотреть, как он живет, и главное тут было не выдать своего нетерпения. Впрочем, внутри дом можно было обвести одним взглядом за секунду. Помещение перед входной дверью служило общей комнатой – здесь на тонком коврике и на бетонном полу валялись самодельные игрушки; в дальнем углу стоял целый штабель металлических мисок и прочей кухонной утвари. По сторонам были две двери, ведущие в спальни; сейчас они были закрыты. Гита подумала, что младшие спят в одной из них, и у старших детей тоже одна комната на двоих. Потом она заметила прислоненный к стене чарпой[62], который со сложенными ножками был похож на гигантское насекомое. Как и многие в их деревне, Карем предпочитал спать на веранде под звездным небом.
Представлять себе лежащего в постели Карема было не лучшей идеей, но тогда уж и заявиться на ночь глядя в его дом – тоже.
– Папа? – Из спальни показался мальчик в шортах и рваной красной майке с надписью «Nike».
– Тише, все хорошо. Иди спать.
Мальчик потер глаза:
– Я пить хочу.
– Не хочешь. – Карем повернулся к Гите: – Это Раис.
– Эй, а вы та тетя со школьной площадки!
Гита пару секунд его рассматривала, потом узнала:
– Ты там играл в кабадди?
– Ага.
– Победил?
Мальчик широко улыбнулся:
– Да! Она сказала, что не боится вас, но это было вранье, потому что все знают, что вы превратите конфеты в какашки, если вас сильно рассердить.
– Я… э-э… Сколько тебе лет?
– Семь. На прошлой неделе исполнилось.
Теперь стало ясно, почему Карем сначала неправильно назвал возраст одного из сыновей по дороге в Кохру.
– Тогда поздравляю с прошедшим днем рождения. Всего наилучшего.
– Спасибо… Хотите посмотреть на мои воздушные шарики?
– Давай не будем сейчас докучать тете Гите твоими шариками, – вмешался Карем. – Она в другой раз на них посмотрит. Тебе пора спать.
– А это кто? – не обратил внимания на отца Раис.
– Его зовут Бандит, – сказала Гита.
– Он кусается?
– Насколько мне известно, нет. Он очень вежливый. Только сначала дай ему себя обнюхать.
Гита поставила на пол пса, которого все это время держала на руках, Раис подошел к нему и уселся рядом, скрестив ноги. Бандит тотчас завалился на спину, задрав лапы и подставив пузо с явным требованием почесать его.
– А какой он породы?
– Хороший вопрос. Понятия не имею. Думаю, в нем много всяких кровей намешано. Наверно, поэтому он такой симпатичный.
– А это ему вы своего мужа скормили?
– Раис! – ужаснулся Карем. – Извинись сейчас же! Прости, Гита.
– Ничего страшного, – сказала Гита, но этот вопрос Раиса задел ее больнее, чем заявление про конфеты. Она потеряла бдительность, забыла, что дети ее боятся. И о том, что ее это всегда устраивало, тоже забыла. – Мальчик не виноват, он повторяет то, что слышит от взрослых.
– В
