После завтрака матросы и рабы приступили к работе.
Следует отметить, что английские моряки доверяли рабам.
Они трудились хорошо, на совесть, иначе веревка, обещанная губернатором и капитаном, могла быстро стать реальностью. За работой незаметно летело время, и вскоре наступил час обеда. Как обычно, обед привезла Элин на небольшой повозке. Рабы подходили к ней, брали в чашки по несколько горстей риса и куску соленой рыбы, а также порцию воды, и устраивались в удобном месте, чтобы утолить голод и полчаса отдохнуть. Немного позже Джон Скарроу увидел идущего к ним Питера Стэрджа, которого охрана пропустила без препятствий: солдаты хорошо знали врача и зачем он появился здесь. Питер не спеша проследовал к тому месту, где сидел Свирт, поздоровался с ним и сидевшим рядом Кингом и принялся за обследование недавней раны на руке Майкила. Внезапно он произнес, словно не обращаясь ни к кому:
— Ты был прав, для мелких работ они выйдут на рейд.
Услышав эти слова, Майкил не удивился, зная, кому предназначается эта фраза, как и то, что его рана не была настолько серьезной, чтобы требовать к себе пристального внимания.
Кинг незамедлительно улыбнулся — приятно сознавать, что ты прав!
— Это будет дней через десять — пятнадцать, — небрежно сказал он, и чуть не подавился рыбой, услышав, как врач назвал точную дату выхода корабля на рейд, а затем и в море.
Сэлвор поморщился — он не испытывал к Питеру зависти, но слишком часто за Стэрджем оставалось последнее слово. Проглотив сообщение, как горькую пилюлю, он спросил:
— Откуда ты знаешь об этом?
— Капитан сам говорил Стейзу.
— Хм! Это что, своеобразный подарочек?
— Кому? Губернатору?
— Его дочери. Выход в море назначается на следующий день после ее дня рождения.
— Интересно, — сказал Майкил.
— Доедай! — бросил Кинг, и решил, что над этим фактом следует подумать и попытаться извлечь из него пользу.
Время, отведенное на обед, закончилось. Раздалась команда, и рабы, нехотя поднявшись, медленно направились на корабль, оставляя посуду возле повозки, где ее собирала Элин. Она уложила почти все, когда возле нее остановился английский матрос. По его виду можно было с уверенностью сказать, что он основательно накачался спиртным. Свиные глазки на заплывшей роже — иначе невозможно назвать это подобие лица — были широко раскрыты и недвижно смотрели на молодую ирландку, а толстые губы расплывались в самодовольной улыбке. Элин с удовольствием плюнула бы в эту физиономию — в другом месте и в другое время. Сейчас она могла лишь смерить англичанина презрительным взглядом и отвернуться. Но едва она нагнулась, чтобы поднять лежавшие на земле чашки, как почувствовала похотливое прикосновение мужских рук к своим ягодицам. Вся вспыхнув, Элин выпрямилась, дрожа от гнева, и повернулась к матросу. Тот, очень довольный своей выходкой, произнес:
— Что уставилась? Хочешь, чтобы я поцеловал тебя?
И тут же, не дожидаясь ответа, под крики и улюлюканье матросов фрегата он попытался обнять ее, но она отчаянно противилась. Отбиваясь, нащупала чашки, лежавшие на повозке, и одной из них так хватила его по голове, что чашка разлетелась на части. Ошеломленный таким приемом и немного протрезвевший матрос отпустил Элин, а рабы сдержанно улыбнулись: открыто показывать удовлетворение было небезопасно.
Такой ответ привел в бешенство английского матроса.
Ударом кулака в лицо он опрокинул жертву навзничь, а затем схватил толстый прут, валявшийся поблизости, и наотмашь стегнул им. Ирландка вскрикнула и на ее щеке зарделся багровый отпечаток гибкого дерева. Еще взмах — и прут прошелся по голому предплечью женской руки, вытянутой для защиты.
Удары сыпались один за другим, вызывая смех и крики солдат и матросов. Элин старалась уворачиваться от безжалостного прута, но пьяный негодяй не отставал. Он не прекратил истязания, когда Элин попыталась встать и она вновь упала, нанес ей удар в живот и с удвоенной яростью принялся хлестать и топтать почти недвижимую, полузадохнувшуюся ирландку, беспомощно валявшуюся в пыли.
Кинг наблюдал за этой сценой с того момента, как глиняная чашка разлетелась на голове англичанина. Он видел, как избивают женщину, как к ней рванулся Свирт, но его остановил Скарроу, молча показавший в сторону охраны.
Солдаты, видимо, оценили настроение рабов и взяли мушкеты наизготовку. Щелканье курков мгновенно остудило благородный гнев католиков — первый, кто осмелится помочь ирландке, будет убит. Беспомощная женщина кричала, и эти крики болью отдавались в сердцах осужденных.
Зажав уши, отвернулся Майкил, проливая слезы, с багровым от злости лицом стоял, сжав кулаки и зубы, Скарроу, ннавидящим и глазами на ублюдка взирал Питер. Сам Кинг чувствовал, как гнев и ненависть, словно два адских меха, раздувают огонь в его груди. Он попытался унять дергающуюся щеку, но его усилия были напрасны, он хотел не слышать отчаянные крики, но совесть запрещала ему сделать это. Мускулы его напряглись, кровью налились глаза, терпение ирландца быстро истощалось, а вместе с ним исчезало и благоразумие. У Сэлвора уже не было сил видеть эту жестокую и бесчеловеческую картину, он забыл, что без него не будет побега, что на него надеются товарищи и, если он вмешается, то в лучшем случае его ждет смерть –
Кинг забыл все! Новый удар ногой по телу Элин разбил и чашу терпения меченого ирландца.
— Смотрите, что это?
Солдаты, моряки, рабы — все посмотрели в ту сторону, куда показывал Сэлвор, но там не происходило ничего особенного. Однако их внимание на краткий миг было отвлечено, а этого он и добивался.
В мгновение ока он перемахнул через фальшборт и прыгнул к негодяю. Страшный удар, в который Кинг вложил всю силу и злость, выбил у англичанина не только зуб и кровь, но и сознание. Отлетев на несколько шагов, матрос растянулся без чувств.
Страшный гнев, туманивший разум ирландца, еще не покинул его. Кинга вывели из себя, значит, плата за это будет немалой. Он подскочил к валявшемуся англичанину, нагнулся над ним, это спасло ему жизнь, и пули, предназначавшиеся для его головы, просвистели над ним и впились в дерево корабля. Приподняв грузное тело, Сэлвор нанес еще два быстрых удара, едва не сломав моряку челюсть. Тут Кинг услышал брань надсмотрщиков и немедленно выпрямился. Перешагнув через тело, ирландец вдруг пригнулся и перебросил нападавшего англичанина через себя. Второй попытался нанести удар, но Сэлвор, остановив надсмотрщика, ответным ударом в лицо сбил его с ног.
Солдаты не стреляли: на одного раба набросилось не менее десятка англичан. Ирландец дрался со всеми сразу, нанося удары и отражая их, получая такие же подарки, но продолжал твердо стоять на ногах. Наконец одному из матросов удалось свалить раба, ударив по его ногам обломком весла. Озверевшие англичане, несомненно, забили бы его, но старший надсмотрщик, с трудом, отнял собственность губернатора. Передав возмутителя спокойствия своим подчиненным, он приказал вести его в дом губернатора на суд главы острова. Матросы хотели расправиться с ним немедленно, но старший надсмотрщик заявил, что губернатор является представителем британской короны в колонии и, следовательно, только он имеет право распоряжаться жизнью взбунтовавшегося каторжанина. Приказав солдатам усилить наблюдение за рабами, он сел на коня, и сам погнал повозку, где лежал связанный Кинг, находившийся в полубесчувственном состоянии.
