Муж с сыном на работе, о скотине не знают забот. Привыкли уже к этому.
Пока говорили, в палату зашел дядя Федя. Поздоровался, поцеловал жену в щечку. Поцелуй Виктора удивил: таких ласк от Варакина не ожидал. По характеру он молчаливый, почти пасмурный, разговаривал всегда на повышенных тонах, а здесь, смотри-ка…
Правду сказать, дядя Федя им приходится родней. Он брат матери. Роднится же его жена. Виктор как не поедет в Вармазейку, ночевать заходит в две семьи: к тетке Казань Олде или к ним, Варакиным. Тетя Лена радуется каждому его приходу, будто своего брата встречает. Дядя привез ее с Оренбурга, где служил. Эрзянский язык она, русская, так освоила, что разговаривала, словно орехи щелкала. Ее полюбила вся родня. Матрена Логиновна, мать Виктора, когда хотела ехать в Вармазейку, не говорила: «Идемте к брату Федору». Говорила так: «Сестру Лену бы навестить, давно ее не видела…»
У больной Витя задержался недолго. Домой отправился через Вармазейку, с дядей, оставив мотоцикл в Кочелае. Недавно Варакин купил «Жигули», обещал прокатить с ветерком. Поехать не пришлось — асфальт был во многих местах в рытвинах, заполненных водой.
У села, около заброшенной гидростанции, увидели людей. Те, от мала до велика, смотрели половодье.
Остановили машину у обочины, подошли к собравшимся. Разве удержишься — половодье не каждый день бывает.
Береговой воздух был наполнен гулом ломающихся льдин и людскими голосами. Ликовали, кто как мог.
День был тёплым, солнце зависло над горизонтом и смотрело вниз, будто хотело спуститься к людям.
— Смотрите, смотрите, ивы как остриженные, — показывая на тот берег, кричал Казань Эмель. Несмотря на то, что недавно ему исполнилось семьдесят два, старость он не чувствовал: бегал по пригорку, прогонял от бурливой воды мальчишек:
— Кыш, горшочки, зевнете — река унесет!
То и дело слышались удивленные голоса:
— Вай, сколько досок!
— Полстога плывет!
Пичинкин подошел к стоявшим в сторонке мужчинам. Это были председатель колхоза Вечканов, агроном Комзолов и Судосев Ферапонт Нилыч. На кузнеце красовалась новая шуба, обут он в теплые резиновые сапоги. Протирая платком вспотевший лоб, он, журя, говорил:
— Видите, сколько добра пропадает? То-то… Доски-то, доски откуда в реке?
— У соседей незавершенный мост рухнул. Осенью начали строить, оставили с морозами, и вот тебе… — не выдержал Вечканов.
— Иван Дмитриевич, а бетонный мост мы можем поставить? — спросил Комзолов.
— Почему не можем, можем. Только деньги где взять: мост ведь не конюшня. Мешок денег потребуется, — исподлобья посмотрел председатель. И стал рассказывать, как он по этому поводу много раз заходил к Атякшову. Тот только ссуды обещал. Но ссуда требует проценты. Ее не дают за красивые глазки.
— Правильно делаешь: ссуды нечего брать. Прошли те времена, когда деньги из госбанка мешками возили, — не удержался Варакин, который до сих пор слушал молча. — Сейчас хозрасчет.
— Так-то так, но и без поддержки далеко не уедешь. Вот вчера кассирша вновь с пустыми руками вернулась, — разозлился председатель. И добавил:
— Смотрите, где ваши деньги — по воде плывут! — он махнул в сторону реки, по которой на огромной льдине плыло полстога сена.
— Кормовозы проворонили… Они что, не хозяева? За всеми не уследишь…
— Зря расстраиваешься, Иван Дмитриевич, — вступил в разговор агроном. — О кормах пусть заведующие фермами беспокоятся, а не ты. Трое их, втроем ждут, когда им привезут под нос. Недавно, возвращаясь из Саранска, заезжал в хозяйство Пешонова, там дела обстоят по-другому.
— И чему он тебя научил? — съязвил председатель. Он не любил Пешонова, который лет десять тому назад покинул их село и сейчас на новом месте верховодил.
— Брал на ферму. Там телят откармливают. Они, понятно, хорошей породы, да я не об этом. О кормах хочу сказать. Сено, солома и силос они держат прямо у фермы. Думаешь, кто над ними хозяева? Сами животноводы! Поэтому и клочка сена у них не пропадает…
К ним подошло еще несколько человек. Ферапонт Нилыч Судосев, который долго был механиком колхоза, когда с линии Волжской гидростанции провели электричество в Вармазейку, станция на Суре осталась безхозной. Кто-то даже решил ее сломать на кирпич. Но отец Вечканова, Дмитрий Макарович, который в те годы председательствовал, не разрешил. На колхозном собрании так и сказал:
«Кирпичи своими руками замесим: глины у нас полно. Станцию сломаем — Сура обмелеет».
Умно говорил старый Вечканов: плотина поднимала сурские воды. Где много воды — там и рыба, густые пойменные луга.
Тридцать лет стоит станция на Суре, столько же лет женщины белят мелом ее высокие стены, и со стороны села она кажется плывущим кораблем.
Разлив… Половодье… Кто не знает, что это такое, тот никогда не почувствует настоящую красоту! Это не только пробуждение природы и волнение души — с разливом в человеке рождается что-то большое, неизмеримое, будто в саму бесконечность, как в эти воды, устремляются все его мечты.
Люди любовались бурлящей Сурой. Река, ломая льдины, спешила к восходу солнца. Там она встретится с Волгой, и та станет еще более полноводной.
— Ферапонт Нилыч, как думаешь, Волга скоро поднимется? — вдруг обратился Пичинкин к старику Судосеву.
— Вчера Числав звонил из Ульяновска, сказал, что пока еще молчит, видимо, силы копит.
Числав с Виктором сидели за одной партой. После окончания школы милиции друг женился, и жена-учительница потянула его в институт.
— Эх, как мне нужно в Ульяновск! — вздохнул Вечканов.
— Что там тебе делать? — удивился агроном.
— «Уазик» без мотора!
— Выходит, готовь весной телегу, а зимой сани, — засмеялся Варакин. — А что, в Ульяновске моторы без нарядов раздают?
— Наряд достану, да дороги закрыты. На спине мотор не потащишь.
— Без машины, значит, пропадешь? — вновь свое твердил Варакин. — Запряги, как наш агроном, рысака и катайся. Так, Павел Иванович?
Комзолов улыбался. Виктор понял: дядя Федя насмехается над председателем, того и гляди, поругаются. Он знал, они давно не ладили. Подтянул Варакина за рукав пальто и сказал:
— Мне пора уходить, айда проводи, — и они направились к «Жигулям».
Дядя молчал, да и Виктору не о чем было говорить. Неловкое молчание прервал Варакин:
— Как там Лисин, все чужие деньги считает?
— Считает, куда денешься, такая работа.
Варакин спрашивал о главбухе лесокомбината, с которым служил в армии.
— Ой, чуть не забыл… С отцом лодку подправьте. Вчера чуть не уплыла. Как оставили непривязанной за моей баней, так всю зиму и пролежала. Хорошо, что вовремя спохватился, с соседом в огород занес!
— Вот сойдет вода, тогда с отцом придем. Сейчас некогда. Нам две лодки нужны, одной не хватает.
— Смотрите, это ваше дело. Только досок не просите.
Дядя подвез Виктора до опушки, оттуда Виктор пошел пешком. Пять километров для него не расстояние, по лесу не столько прохаживает.
* * *
Главбух Лисин отгуливал отпуск. Время зря не терял — к дому из трех комнат пристроил веранду. Сейчас с Виктором Пичинкиным там пили чай и говорили о делах.
Лисину около пятидесяти. Сын служит прапорщиком, дочь учится в Саранске, сегодня приехала навестить. Стеснительная, тихая. Проходя около Виктора, покраснела.
— Как думаешь, квартальный осилим? — спросил главбух.
— Отступать стыдно… Правда, машины сейчас не заедут в лес, да уж как-нибудь…
Лесокомбинат на хозрасчете. На охрану леса и его посадку он выделяет деньги. А вот зарплату рабочие сами должны зарабатывать. Рубят лес на бани и дворы, делают для домов стропилы, строгают щепу, пилят доски.
— Как насчет твоего рацпредложения, польза есть от него?
Разговор шел о дровах. Жителям района продажу дров Пичинкин ведет по-своему: квитанции раздал лесникам, а те дрова отдают прямо с делянок. Деньги несут в кассу лесокомбината.
— Смотри, петлю бы не повесили тебе на шею, — учил главбух, которого за глаза нарекли «главбогом». — Я иногда хожу будто по ножу, только душу перед всеми не открываю. Таких дров наломаешь — всю жизнь будешь проклинать себя.
Наставления «главбога» Пичинкин считает насмешкой. Все деревья не счесть. Вон сколько повалено их бураном и ветром, гниют-пропадают, лучше бы их продать и не гноить.
В лесу, несмотря ни на что, жгут костры, жарят шашлыки, слоняются с ружьями. Разве за всеми уследишь? В прошлом году кто-то оставил непотушенным костер — двадцать гектаров слизал огонь. И в самом деле, зачем вспоминать о возе дров? Что еще очень плохо — люди, видать, думают, что лес бесконечный, неизмеримый, поэтому на дрова рубят стройные березы, осину и ольху и за деревья не считают. Какой уж там лес в лесничестве — одни пустые поляны!
