Эйлин никогда не слышала от Эда подобных рассуждений. Вот, значит, о чем они с Коннеллом разговаривают без нее? Она невольно насторожила уши.
— Вот как с девчонками. Он говорит: «Если решил жениться — все, обратного хода нет. Может, не все идет гладко, но трудности преодолимы. Главное, что ты принял решение».
У Эйлин что-то сжалось в животе.
— Я вот чего не понимаю — если это такая тяжелая работа и надо без конца себе повторять: я, мол, решил и не отступлю, — зачем тогда люди вообще женятся?
— Потому что влюбляются, — ответила Эйлин, словно оправдываясь. — Мы с твоим отцом полюбили друг друга. И сейчас любим.
— Я знаю, — ответил сын.
А Эйлин вдруг подумала: откуда ему знать? Ей всегда было неловко проявлять чувства, а при ребенке — просто немыслимо. Когда Коннелл был совсем маленьким, Эд иногда целовал ее и прижимал к себе, а она выворачивалась. Первой к нему никогда не тянулась, но Эд с самого начала знал, что, если они поженятся, он должен будет всегда делать первый шаг. Эйлин не из тех, молоденьких, в мини-юбках. Зато она ему уступает, при своей-то безмерной независимости. С ним в постели она совсем другая, но об этом сын знать не может.
— Папа счастлив, — сказала она. — Просто он не становится моложе. Доживешь до его лет — поймешь.
Не лучшее объяснение, но, как видно, этого хватило. Коннелл до самого дома больше не задавал вопросов.
16
Папа теперь целыми днями валялся на диване. Правда, сегодня с утра пришел в комнату Коннелла и позвал его съездить на бейсбольную тренировочную площадку. Они отправились на свое обычное место — позади мини-маркета, недалеко от шоссе Гранд-Сентрал-парквей.
Коннелл, выбрав не очень обшарпанную биту, стал искать подходящий по размеру шлем. Папа тем временем разменял деньги и вернулся с целой горстью монет для тренировочных автоматов. Коннелл подошел к автомату с надписью «Высокая скорость», надел провонявший чужим потом шлем и натянул на правую руку бейсбольную перчатку. Заняв позицию в боксе, отведенном для левшей, он просунул монетку в щель автомата. Замигали лампочки, из машины вылетел мяч и с разгону врезался в обитую резиной стенку. За ним последовал другой. Сможет ли Коннелл отбить хоть один? Скорость мячей на глаз была не меньше восьмидесяти миль в час — хотя и не девяносто, как утверждала надпись на машине.
В следующий раз Коннелл даже замахнулся, но слишком поздно. Мяч пролетел мимо и с жутким звуком шмякнулся о стену. Следующий мяч бита едва зацепила, второй удалось чуточку отклонить с первоначальной траектории, а следующий — отправить обратно. Конечно, в реальной игре это был бы верный аут, но все-таки здорово! Рядом восторженно завопил папа. На следующем ударе Коннелл перестарался — замахнулся слишком широко. Мяч ударил в рукоятку биты, так что отдачей прошило обе руки. Коннелл запрыгал на месте от боли и в следующий раз вовсе промахнулся.
— Спокойно, сын! — сказал папа. — Эти мячи тебе по силам. Важно поймать ритм.
Следующий удар пришелся вскользь. На этом серия мячей закончилась. Коннелл, зажав биту между ног, поправил перчатку. Очередь за ним никто не занимал, так что можно было не торопиться. В соседних боксах мячи бодро отскакивали от бит. Отец прижался снаружи к сетке, держась за нее руками.
— Готов?
— Угу.
— Давай запускай.
Коннелл сунул в щель новую монетку и занял позицию. Первый мяч просвистел мимо.
— Смотри на мяч, — сказал папа. — Веди его взглядом до самой перчатки кетчера. Вот сейчас, давай. Не замахивайся пока.
Коннелл проводил мяч глазами.
— Рассчитывай время. Следующий придет точно в ту же точку. Главное — уловить момент.
Коннелл махнул битой и промазал. Ему уже надоело.
— Короче замах! Сейчас главное — попасть по мячу.
Коннелл ударил сдержанней и отбил — в настоящей игре попал бы в аутфилд. Попробовал еще раз — опять получилось. И в третий. Мяч отскакивал от биты со звуком лопнувшей дыни. Запахло паленой резиной.
Когда закончились монетки, Коннелл протянул биту отцу:
— Хочешь?
— Нет, — сказал папа. — Давай ты.
— Я уже наигрался.
— Мне, наверное, ни одной подачи не отбить.
— Да ладно! Ты себя недооцениваешь.
— Мое время прошло, — сказал папа.
— Ну хоть попробуй, пап! Всего-то одна монетка.
— Ладно. Только ты не смейся, когда я там буду торчать как пугало огородное.
Папа вошел в огороженный сеткой загончик и взял у Коннелла шлем. Взял и биту, без перчатки. На нем была клетчатая рубашка и тесные джинсы. У Коннелла мелькнула мысль, что он и впрямь немножко похож на пугало. Из-под шлема торчали очки, будто у сварщика. Коннелл занял место у сетки снаружи, где раньше стоял папа. А папа, опустив в щель монетку, встал на ту же позицию, что и Коннелл, — для левшей.
Первый мяч влепился в стенку. Второй — тоже. Папа так и стоял, держа биту на плече. Еще один мяч хряпнулся о стену.
— Ты отбивать-то будешь?
— Надо поймать нужный момент.
Глухо стукнул очередной мяч. Следующий пролетел чуть выше, прямо на Коннелла. Папа даже не пошевелился.
— Всего три осталось! — крикнул Коннелл.
— Не время еще. Я наблюдаю за мячом, — сказал папа.
— Два осталось.
— Ну и хорошо.
— Папа! Не стой как столб!
Машина выбросила последний мяч. Папа ударил коротко и резко. Мяч устремился в обратную сторону с силой пушечного ядра, а бита вернулась к папе на плечо отточенным движением, как по учебнику.
— Ух ты!
— Неплохо, — согласился папа. — Я, пожалуй, закончу, пока веду в счете.
Коннелл забрал у него снаряжение. Папа казался усталым, словно полчаса битой махал. Коннелл скормил автомату еще монетку и встал на место отца. Должно быть, отцовский удар придал ему уверенности: на этот раз он отбил все мячи, кроме одного, затем расстался еще с одной монетой и перешел в атаку, сокрушая мяч на подлете.
— Молодец! — сказал папа.
Коннелл отбивал, пока совсем не выдохся, а потом они поехали в любимую закусочную, где всегда подкреплялись после тренировки. Папа взял Коннеллу чизбургер, а себе — сэндвич с тунцом и шоколадный коктейль на двоих. Коннелл мигом прикончил свою половину, и папа отдал ему свою.
— Да ладно, пап.
— Ничего, пей, — сказал папа.
Он и не ел почти, больше смотрел на Коннелла.
— Что? — спросил Коннелл.
— Я раньше любил смотреть, как ты ешь. Да и сейчас люблю.
— А что такого-то?
— Когда ты был совсем маленький, годика два, ты запихивал еду себе в рот и еще ладошкой уминал. Вот так! — Папа продемонстрировал, прижав ко рту ладонь. — И говорил: «Еще тефтельку!» А мордашка вся в соусе... «Еще тефтельку!» Выражение такое решительное, словно в мире ничего важнее нет. Быстро-быстро жевал и всегда просил добавки. Говорил: «Уже всё!» Мне страшно нравилось наблюдать, как ты ешь. Наверное, это родительский инстинкт. Ест — значит, будет жить. Ну и просто приятно смотреть, с каким удовольствием ты наворачивал. Гренку с сыром тебе нарезали малюсенькими квадратиками. Ты их заглатывал один за другим, и ничего больше в ту минуту для тебя не существовало.
Коннелл занервничал под взглядом отца. К своему сэндвичу тот до сих пор не притронулся.
— Ты так и будешь на меня глядеть?
— Нет-нет, я ем.
Папа откусил кусочек сэндвича. Коннелл попросил еще воды и кетчупа.
— Жаль, я не умею тебе объяснить... — сказал вдруг папа.
— Что?
— Как это — когда у тебя есть сын.
— Картошку фри будешь?
— Нет, бери себе. Всю бери, не стесняйся. — Папа придвинул к нему тарелку. — Наешься как следует.
17
На пятидесятилетие Эда они договорились уютно поужинать вдвоем, но Эйлин решила вместо этого устроить сюрприз — пышный праздник с толпой гостей. Уж по крайней мере, Эду придется тогда встать с дивана! Хотя на самом деле Эйлин хотела большего: встряхнуть мужа, пробудить в нем прежний азарт к жизни. Слишком много времени он стал проводить в одиночестве — пускай хоть против воли пообщается с людьми.
Составляя список приглашенных, Эйлин впервые заметила, что среди них в основном ее знакомые. Друзья Эда как-то отпали. И с мужьями подруг та же история — задачу поддерживать общение с внешним миром они перекладывают на жен. Так нельзя! Она не допустит, чтобы Эд совсем замкнулся в домашнем кругу. Она отыщет его старинных приятелей, с кем он дружил до того, как познакомился с ней, и пригласит дальних родственников, которых он раньше в глаза не видел. Надо ему напомнить, что в жизни еще много красок.
Эйлин высадила на клумбу новые цветы, хотя, ясное дело, на мартовском холоде растения замерзнут сразу после праздника.
Она разравнивала землю вокруг розового куста, когда мимо на бешеной скорости промчалась машина. Из динамиков неслась оглушительная сальса. Будь Эйлин мужчиной, плюнула бы вслед — такую ненависть вызывал у нее отморозок за рулем. Наверняка работает на какой-нибудь наркокартель. Хоть бы не сбил ее гостей по дороге от станции! И не дай бог, к ним сунутся с предложениями проститутки, работающие на Рузвельт-авеню. Как-то одна такая полезла к Эду, когда они с Эйлин спускались по лестнице, держась за руки.
