Эйлин просто не могла больше видеть чудовищно безвкусную люстру и двух унылых стариков в доме напротив. Она вскочила и задернула занавески. Эд воспринял это как знак, что ужин окончен, и немедленно улегся на диван.
Когда Эйлин с Эдом только-только переехали в этот район, здесь жили ирландцы, итальянцы, греки и евреи. Все были знакомы со всеми. Постепенно прежние жители разъехались. Их место заняли колумбийцы, боливийцы, никарагуанцы, филиппинцы, корейцы, китайцы, индусы, пакистанцы. Коннелл играл с новыми друзьями, а Эйлин с их родителями так и не познакомилась. Когда ее приятельница Ирэн из соседнего квартала переехала в Гарден-Сити, в освободившемся доме поселилось иранское семейство — то есть сами они называли себя персами, но Эйлин мысленно звала их не иначе как иранцами. Их сын, Фаршид, учился в одном классе с Коннеллом и повадился приходить к нему в гости.
Пригороды напирали. Район и раньше был наполовину пригородным, поскольку с центром его связывало не только метро, но и автомобильные дороги. Возле каждого дома была своя подъездная дорожка, а вдоль Северного бульвара через равные промежутки располагались заправочные станции и автосалоны. Совсем недалеко — аэропорт Ла-Гуардия, автострады Роберта Мозеса[10], крупная автостоянка возле стадиона «Шей» и — ледниковой громадой — остатки Всемирной ярмарки.
Место любимых магазинов Эйлин заняли лавчонки, где бойко шла торговля дешевыми украшениями, футболками, комиксами и контрафактными фейерверками, салоны экзотических причесок с наглухо занавешенными окнами, школы карате, пункты обналичивания чеков, лавчонки, где корейцы продавали дешевые подделки популярных японских игрушек, таксопарки, сомнительные бары, забегаловки фастфуда, рестораны, больше похожие на притоны курильщиков опиума, и продуктовые магазинчики, где Эйлин в жизни бы не рискнула ничего купить. В здании бывшего кинотеатра на углу устроили танцзал для латиноамериканских танцев. До глубокой ночи там сверкали неоновые огни и грохотала ритмичная музыка, словно подгоняя остатки старожилов убираться подобру-поздорову. У входа скапливались автомобили, ни пройти ни проехать, и вечно вспыхивали драки, которые приходилось разнимать с полицией. Мрачноватый ирландский бар еще держался, но не могла же Эйлин этим гордиться после того, как долгие годы старательно его избегала.
В окрестных домах обитали призраки былого богатства. Воображение рисовало старых холостяков, чахнущих над стремительно исчезающим имуществом, — с каждым из них угаснет какой-нибудь старинный род. Одно-два заведения, такие как кафе-мороженое «У Джана» и кондитерская Барричини, сохранились неизменными, но заходить в них было грустно — только лишнее напоминание, как мало осталось от прежних времен.
Эйлин понимала, что перемены — неотъемлемая часть жизни великого города, но когда тебя выживают с насиженного места, смотреть на вещи объективно может разве что святой. Эйлин великомученицей становиться не собиралась, тем более если ради этого надо подавить в себе гнев на пришлых. Уж конечно, не святость заставила ее справиться со своими чувствами пару лет назад, когда они всей семьей отправились в отпуск на Багамы, а в это время их дом обокрали. Просто нужно было дальше как-то жить в том же районе, где в любой бакалейной лавке продавец или покупатель вполне мог оказаться одним из грабителей. Вернувшись из круиза, Эйлин обнаружила, что кто-то порылся в ее шкатулке с драгоценностями и вывернул все ящики комода. К счастью, она в свое время не пожалела денег и наперекор Эду арендовала сейф в банке «Мэньюфекчерерс Хановер траст компани». Там Эйлин хранила швейцарские часы Эда, материнское обручальное кольцо и все ценные бумаги. Хоть одно утешение — ворюгам не много досталось. В кои-то веки она порадовалась, что у Эда нет привычки дарить ей дорогие браслеты и ожерелья на день рожденья и годовщину свадьбы. Правда, мерзавцы утащили стереопроигрыватель, но им давно уже надо было купить новый. Будет повод сделать Эду подарок. Эйлин сердилась и на Орландо — они ведь были дома, как могли не услышать? Или услышали и ничего не сделали? Но что больше всего ее мучило, из-за чего она по ночам лежала без сна, мечтая о мести, — подлые воры забрали из чулана кларнет мистера Кьоу. Ну зачем им кларнет? Разве за него много дадут? Не для себя же взяли, эти тупые свиньи понятия не имеют, как играть на таком хрупком инструменте. Небось в своей замызганной воровской квартире, разбирая добычу, долго таращились на разобранные части кларнета, а потом выбросили их в мусорный бак.
И ведь не обвинишь во всем новую волну иммигрантов. Соседи справа и слева живут здесь дольше Эйлин, однако и для них настали тяжелые времена. Раньше оба дома выглядели солидно, хоть и скучновато, а сейчас во дворе Палумбо возле бочки с водой стоит на кирпичах изъеденная ржавчиной машина, а у Джина Коуни вечный ремонт — строительные леса уродуют фасад, клумба у крыльца завалена обломками досок и заросла сорняками. Джин целыми днями с деловым видом расхаживает по двору, затянув на талии пояс с инструментами. Среди новых жильцов о нем гуляют самые дикие слухи. Рассказывают, будто он раньше поставлял оружие Ирландской республиканской армии, а теперь скрывается. Шептались, что его дочь носит короткие юбки, чулки в сеточку и неведомо где шляется по ночам. Эйлин знала правду: Джин слетел с катушек после того, как его жену сбил пьяный водитель, а его дочь — никакая не проститутка, всего-навсего жертва латиноамериканской моды, распространенной в среде, где она выросла, — хотя девиц в таком наряде и впрямь легко принять за потаскушек.
Когда они с Эдом сюда переехали, в садиках перед домами пышно цвели цветы, кое-где жители не без успеха разбивали огороды, а сейчас все заросло — только выглядывают из-за оград здоровенные сорняки. Эйлин старалась устроить у себя оазис на фоне общего запустения, хоть ей и не досталось по наследству отцовского таланта ладить со всякой растительностью. Раньше Анджело ей помогал, и она многому от него научилась, но вот уже несколько лет, как третий сердечный приступ свел его в могилу. С тех пор Эйлин постоянно приходилось покупать новые растения взамен безвременно увядших.
Эйлин тратила прорву денег на мебель. Раз в два года отдавала в чистку ковры и заново перекрашивала стены. Купила чудесную хрустальную люстру на распродаже на Бауэри. Дом у них был, конечно, не роскошный, но все-таки не без блеска. Только некуда деваться от топота Орландо на втором этаже. Неприятно слушать, как они расхаживают прямо над головой. Не утешало даже сознание, что весь дом принадлежит ей.
Эйлин готовила чай. Эд сидел за столом, к ней спиной. Когда-то, впервые обняв его в танце, Эйлин восхитилась, какой он крепкий, основательный. Сейчас ей хотелось колотить по этой несдвигаемой спине кулаками. Сгорбившись, он потирал себе виски. Эйлин коснулась его плеча, а он вздрогнул и отшатнулся. «За кого он меня принял?»
Эйлин хотелось устроить ему скандал, пока он не воткнул в уши наушники. Или дождаться, когда он устроится на диване, тогда уже выдернуть затычки и заорать, перекрывая музыку. Выкричать все, что накипело. Но ничего этого она не сделала. Весь вечер просидела с книгой в кресле, а потом легла спать.
Может, она слишком сурова к мужу? В конце концов, за столько лет преподавания он заслужил отдых. Коннелл пока никак не комментировал новые привычки отца. Впрочем, достигнув подросткового возраста, мальчик вообще почти перестал разговаривать, только молча с насупленным видом слонялся по дому. Может, все ее тревоги — надуманные?
Но нет, Коннелл тоже заметил.
— Слушай, что ты все с этими пластинками? — спросил он отца однажды вечером, выдувая пузырь из жвачки.
Обычно Эйлин раздражала эта его манера, а сейчас она вдруг поняла — так сын придает себе храбрости, чтобы заговорить.
Эд промолчал, только покосился на Коннелла.
— А наушники зачем? — спросил тот, подступая ближе.
Эйлин опасалась, что Эд раскричится, — он вообще в последнее время вел себя странно. Однако Эд без всякой злости снял наушники.
— Я слушаю оперу.
— Ты ее все время слушаешь.
— Обидно было бы так до самой смерти и не услышать великую музыку. Верди... Россини... Пуччини...
— Какой смерти? У тебя вся жизнь впереди!
— Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня, — отозвался Эд.
— Слушать и без этих можно. — Коннелл показал на наушники.
— Не хочу никого беспокоить.
— Как будто так ты никого не беспокоишь!
В другой раз, когда Эйлин забирала Коннелла с тренировки по бегу, он спросил ее в машине: может, отец несчастлив?
— Не думаю, — ответила Эйлин. — С чего ему быть несчастным?
— Он всегда говорит: «В жизни порой нужно принимать решения. Подумай, рассмотри со всех сторон, взвесь все последствия, а когда уже решил — того и держись».
