к «непосредственности» («сиюминутности»), который пытается развивать свой внутренний мир, основывать свою гордость на чем-то более глубоком, дистанцируясь от обычного человека. Кьеркегор называет этот тип людей «герметически отчаявшимся» (интровертами). Такие люди немного больше обеспокоены тем, что значит быть уникальным индивидуумом. Они наслаждаются одиночеством и периодически размышляют, взращивая идеи о тайном внутреннем «я» и чем бы оно было быть. В конце концов, этот вопрос оказывается единственной реальной проблемой в их жизни. Что же такое настоящий талант, тайный дар, подлинное призвание? Каким образом человек действительно является уникальным, и как он может выразить свою уникальность, придать ей форму, посвятить ее чему-то за пределами себя? Как может человек взять свою внутреннюю сущность, великую тайну, которую он чувствует в своем сердце, своих эмоциях, своих стремлениях, и использовать ее для того, чтобы жить более определенно, обогатить и себя, и человечество с помощью особенного качества своего таланта? В подростковом возрасте большинство из нас страдает от этой дилеммы, выражая ее в словах, мыслях или просто тупой боли и тоске. Но обычно жизнь втягивает нас в стандартизированные действия. Социальная система героев, в которой мы рождаемся, определяет пути нашего героизма, пути, которым мы подчиняемся, формируя себя, чтобы радовать других и становиться теми, кем нас ожидают видеть. И вместо того, чтобы разрабатывать свою внутреннюю тайну, мы прячем ее и забываем о ней, становясь абсолютно телесными людьми. Мы успешно играем в стандартизированную героическую игру, в которую попали случайно: из-за семейных связей, патриотизма или базовой потребности питаться и желания продолжить род.
Я не говорю, что «герметически отчаявшаяся» личность («интроверт») Кьеркегора сознательно сохраняет эту внутреннюю цель полностью актуальной. Я имею в виду лишь то, что он, пусть смутно, но представляет проблему, в отличии от непосредственного человека, поглощенного ежедневной рутиной. Интроверт Кьеркегора чувствует, что он чем-то отличается от мира, имеет в себе что-то, что мир не может отразить, не может оценить из-за поверхностности и спонтанности. Поэтому такой человек держит себя несколько в стороне от этого мира, но не слишком далеко, не полностью отрываясь от него. Было бы так приятно быть тем, кем он хочет быть, осознавать свое призвание, свой настоящий талант, но это опасно и может полностью разрушить его мир. В конце концов, он по сути своей слаб и находится в состоянии компромисса: не непосредственный, но и не подлинный человек, даже несмотря на то, что он создает видимость последнего. Кьеркегор описывает его так:
…внешне он полностью «настоящий человек». Он имеет университетское образование, является мужем и отцом, необыкновенно компетентным гражданским чиновником, уважаемым главой семейства, очень нежным по отношению к своей жене и осторожным по отношению к своим детям. Еще и христианин? Ну, да, в некотором роде, однако он предпочитает избегать разговоров на эту тему … Он очень редко ходит в церковь, потому что ему кажется, что большинство священников действительно не знают, о чем говорят. Он делает исключение в случае одного конкретного священника, о котором признает, что тот знает, о чем говорит. Впрочем, его он не хочет слышать по другой причине: потому что боится, что это может завести его слишком далеко35.
«Слишком далеко», потому что он действительно не хочет доводить обсуждение проблемы своей уникальности до какой-либо открытой конфронтации:
То, что делает его таким нежным мужем и таким заботливым отцом, – это, помимо его добродушия и чувства долга, признание, которое он в глубине души сделал самому себе – о своей слабости36.
И поэтому он живет своего рода «инкогнито», довольствуясь – время от времени в уединении – прокручиванием в голове мысли о том, кем он действительно может быть; довольствуясь «небольшой разницей» и гордясь смутным ощущением превосходством.
Но эту позицию нелегко сохранять с невозмутимостью. Редко, говорит Кьеркегор, кому удается ее придерживаться. Как только вы зададитесь вопросом о том, что значит быть личностью, даже глупо, слабо или с налетом гордости за свое воображаемое отличие от других, у вас могут возникнуть проблемы. Герметическое отчаяние – это импотенция, но импотенция, уже в какой-то степени осознающая себя, и это осознание может стать весьма неприятным. Оно может привести к раздражению из-за своей зависимости от семьи и работы, изъязвляющему разъеданию как реакции на свою приземленность, чувству рабства в своей безопасности. Для сильного человека это может стать невыносимым, и он может попытаться вырваться из этого, иногда путем самоубийства, иногда «отчаянно утопая в мире и в потоке переживаний».
И это подводит нас к последнему типу человека: тот, кто утверждает себя вопреки собственной слабости, кто пытается быть богом для самого себя, хозяином своей судьбы, человеком, который сам создал себя. Он не будет просто пешкой в руках других и общества; он не будет пассивным страдальцем и тайным мечтателем, лелеющим собственное внутреннее пламя в забвении. Он бросится в жизнь с головой,
отвлекаясь на великие начинания, он станет беспокойным духом… который хочет забыться… Или он будет искать забвения в чувственности, возможно, в разврате…37
В крайнем случае, открытое самосоздание может стать демоническим, страстью, которою Кьеркегор называет «демонической яростью». Она будет нападением на саму жизнь за все то, что она сделала с человеком, восстанием против самого существования.
В наше время нет проблем с распознаванием таких форм открытого самосоздания. Мы можем видеть производимые им эффекты очень отчетливо как на личностном, так и на социальном уровне. Мы являемся свидетелями нового культа чувственности, который, кажется, повторяет сексуальный натурализм древнего Рима. Это жизнь одним днем с полным пренебрежением ко дню завтрашнему; погружение в телесность и непосредственные переживания и ощущения тела, в интенсивность прикосновения, набухающую плоть, вкус и запах. Это стремление отрицать недостаток контроля над происходящими вокруг событиями, отрицать беспомощность, неопределенность личности в механическом мире, вращающемся в упадке и смерти. Я не говорю, что это плохо. Это повторное открытие и подтверждение основной жизненной силы человека как животного. Современный мир, в конце концов, хочет, чтобы человек отрицал даже собственное тело, свое происхождение из животного центра. Существует желание превратить его в полностью деперсонализированную абстракцию. Но человек сохранил свое обезьяноподобное тело и обнаружил, что может использовать его как основу для плотского самоутверждения – и к черту бюрократов! Единственная вещь, которую можно счесть недостойной в этом случае – это отчаянная рефлексивность, неповиновение, не являющееся сознательным и полностью хладнокровным.
В социальной сфере мы также наблюдаем вызывающее прометеианство, которое, по сути, является безобидным: уверенная сила, которая может отправить человека на Луну и освободить его от полной зависимости
