помню, как Фрейд сказал: «Дорогой Юнг, пообещайте мне никогда не отказываться от сексуальной теории. Это самое важное. Видите ли, мы должны сделать из нее догму, непоколебимый бастион».
Он сказал это очень эмоционально, так отец обращается к сыну: «И пообещай мне, мой дорогой сын, что ты будешь ходить в церковь каждое воскресенье». В некотором удивлении я спросил его: «Бастион для защиты от чего?» На что он ответил: «От черного потока грязи» – и, умолкнув на мгновение, добавил, – оккультизма» … То, что Фрейд имел в виду под «оккультизмом», было практически всем, что философия и религия, включая развивающуюся современную науку парапсихологию, узнали о психике.
О более ранней встрече 1907 года Юнг рассказывает:
Прежде всего, отношение Фрейда к духу казалось мне весьма сомнительным. Где бы в человеке или в произведении искусства не выявлялось выражение духовности (в интеллектуальном, а не сверхъестественном смысле), он сомневался в его истинности и намекал, что это подавленная сексуальность. Все, что не нельзя было непосредственно истолковать как сексуальность, он назвал «психосексуальностью». Я возражал, что эта гипотеза, доведенная до логического конца, приведет к уничтожающему суждению о культуре. Культура тогда окажется просто фарсом, болезненным следствием подавленной сексуальности. «Да, – согласился он, – так оно и есть, и это просто проклятие судьбы, против которого мы бессильны бороться»… Несомненно, Фрейд был необычайно эмоционально увлечен своей сексуальной теорией. Когда он говорил о ней, его тон становился напряженным, почти тревожным… Странное, глубоко взволнованное выражение появилось на его лице…3
Для Юнга такое отношение было неприемлемым, потому что оно не было научным. Ему казалось, что Фрейд отошел от своей обычно критической и скептической манеры:
Для меня теория сексуальности была такой же оккультной, то есть такой же не доказанной гипотезой, как и многие другие спекулятивные взгляды. На мой взгляд, только научная истина – это гипотеза, которая адекватна на данный момент, но она не должна быть сохранена в качестве веры на все времена.
Юнга озадачивал и обескураживал Фрейд, открывшийся с такой стороны, но сегодня нам совершенно ясно, что было поставлено на карту. Фрейд, очевидно, твердо верил в то, что его подлинный талант, его самый личный и заветный образ себя и миссия для его таланта – рассказывать правду о невыразимых сторонах человеческого бытия. Он видел эти невыразимые вещи как инстинктивную сексуальность и инстинктивную агрессию на службе этой сексуальности. «Не удивятся ли они, услышав, что мы им скажем!» – воскликнул он, обращаясь к Юнгу, когда они встречали рассвет над Нью-Йорком в 1909 году5. «Оккультизм» – это все, что создавало ложные представления о человеческой тварности, все, что пыталось сделать из человека возвышенного духовного созидателя, качественно отличного от животного. Этот вид самообманчивого и самонадеянного «оккультизма» укоренился в человеческом духе, обусловив собой самодовольное общественное согласие. Оно проповедовалось со всех кафедр, как религиозных, так и светских так долго, что скрыло подлинные побуждения людей. Теперь психоанализ должен в одиночку сразиться с этой вековую маской, разбить ее контрдогмой, надежно опирающейся на непобедимый бастион. Будь он слабее – ничего бы не получилось; ничто не могло восстать против такого древнего и грозного врага, как самообман человека. Отсюда и противоречие эмоций, выраженных в ранних обращениях Фрейда к Юнгу, и серьезной и последовательной научной деконструкции, характерной для его поздних работ. Его жизненная идентичность была единой и непоколебимой.
Сегодня нам также ясно, что Фрейд ошибался насчет этой догмы, о чем Юнг и Адлер знали в самом начале. У человека нет врожденных инстинктов сексуальности и агрессии. Теперь мы знаем больше – перед нами открывается новый Фрейд. Мы видим, что он был прав в своем упорном стремлении раскрыть тварность человека. Его эмоциональная вовлеченность была оправданна. Она отражала подлинную интуицию гения, хотя интеллектуальный аналог этой эмоции – сексуальная теория – оказался ошибочным. Человеческое тело было «проклятием судьбы», а культура строилась на подавлении – не потому, что человек был искателем только сексуальности, удовольствия, жизни и продолжения рода, как думал Фрейд, а потому, что человек прежде всего стремится избежать смерти. Осознание смерти – это первичное подавление, а не сексуальность. Как Рэнк повторял свою мысль из книги в книгу, и как уверждал Браун, новая перспектива психоанализа заключается в том, что его ключевой концепцией является вытеснение смерти из сознания6. Это тварность человеческой жизни, это подавление, на котором построена культура, уникальная для животного, обладающего самосознанием. Фрейд видел это проклятие и посвятил свою жизнь и все силы его раскрытию. Но, по иронии судьбы, упустил точную научную причину этого проклятия.
Отчасти поэтому до самого конца жизни Фрейда вел диалог с самим собой о главных источниках человеческих мотивов. Он работал изо всех сил, пытаясь раскрыться правду более ясно, и все же всегда казалось, что она все больше прячется в тени, становится более сложной, более неуловимой. Мы восхищаемся Фрейдом за его преданность, его готовность отступить, за стилистическую осторожность некоторых из его утверждений, постоянный пересмотр своих представлений, который он вел всю жизнь[69]. Мы восхищаемся его хитростью, осторожностью и опасениями, и кажется, благодаря им он был более честным ученым, правдиво отражающим бесконечное многообразие реальности. Но восхищаться им за это – значит, сильно ошибиться. Основная причина его собственных уверток на протяжении всей жизни заключалась в том, что он никогда не отходил от сексуальной догмы, не мог увидеть и признать, что именно страх смерти был главным в вытеснения из сознания.
Первое великое сомнение Фрейда: идея смерти
Если бы мы попытались проследить эту проблему, используя в качестве доказательства труды Фрейда, это слишком запутало бы нас. Ранее мы упоминали, что в поздних работах он отошел от узких сексуальных формулировок эдипова комплекса и больше обратился к природе самой жизни, к общим проблемам человеческого существования. Можно сказать, что он перешел от теории культуры, основанной на страхе перед отцом, к теории страха перед лицом природы. Но, как всегда, он действовал очень осторожно. Он так и не стал откровенным экзистенциалистом, хоть и оставался привязанным к своей теории инстинкта.
По видимости, у Фрейда была определенные сомнения, и даже не углубляясь в его труды, я думаю, что эти сомнения могут быть выявлены одной ключевой идеей. Это самая важная идея, появившаяся в его более поздних работах: «инстинкт смерти». После упоминания этой идеи в работе «По ту сторону принципа удовольствия» единственное заключение, к которому можно прийти, заключается в том, что «инстинкт смерти» является попыткой улучшить теорию инстинкта или
