Когда караван самодельных автомобилей оказывается в дороге (он уже практически достиг «Фридомленда»), производители могут славно продвинуться в плане рутинизации харизмы, как обычно выражался Макс Вебер. А если проще и конкретнее, они могут свести всю эту сферу к милому и безопасному, славно-виниловому и отлично продаваемому на рынке шару полиэтилена. Вполне вероятно, это уже происходит. Ну тогда, наверное, создатели самодельных машин кончат точно так же, как те несчастные ублюдки на Гаити — художники, которые слишком рано и слишком много получили от Селдена Родмана и других фанатов самой темы примитивных гениев. И в итоге сейчас там все, кому не лень, вырезают из красного дерева африканские маски. Я лишь хочу сказать, что на Гаити никогда не было никаких африканских масок, пока там не появился Селден Родман.
Думаю, Рот и сам предчувствует, что нечто подобное может произойти, хотя с ним это случится в самую последнюю очередь, если вообще случится. Я просто не мог не получить кайфа от рассказа Рота про его новый дом. Мы тогда говорили о том, сколько денег он заколачивает, и Рот сообщил мне, что его налогооблагаемый доход составил всего лишь 6200 долларов в 1959 году, зато в этом году вполне может составить уже 15 тысяч, если не больше. А затем Рот упомянул о том, что он строит новый дом для своей жены и пятерых детишек в Ньюпорте, неподалеку от пляжа. Я немедленно заинтересовался подробностями, надеясь услышать, что этот дом будет представлять собой исключительно барочный фрагмент обтекаемой архитектуры.
— Нет, это будет дом моей жены — такой, каким она его хочет видеть, ничего выдающегося. Ну, в смысле, ведь это ей приходится заполнять домашнюю сцену. — Между прочим, Рот также отдал жене громадный белый «кадиллак», ничем таким не украшенный, если не считать росписи «Рот» на борту — такими большими буквами с загогулинками на концах. Я видел эту ерундовину, она действительно колоссальная, а на заднем сиденье там разместились дети Рота, очень милые на вид ребятишки. Все они усиленно рисовали что-то такое в блокнотах.
Впрочем, я думаю, Рот слегка смутился, заметив, что разочаровал меня своим домом, потому что затем он изложил мне свои представления об идеальном доме — которые оказались чем-то вроде ироничной параболы:
— Этот дом должен иметь такую большую и круглую гостиную с куполом над ней, понимаешь? Аккурат в центре гостиной будет стоять массивный телевизор на вращающемся столе, так чтобы можно было поворачивать его и смотреть из любого конца комнаты. И еще там будет такой массивный стул — знаешь, такой стул, который можно отклонять назад в девяносто три разных положения, чтобы он вибрировал, массировал тебе спину и все такое прочее. А еще его можно поставить на рельсы, как в железнодорожном депо. Рельсы можно провести на кухню, а ее сделать как раз сбоку от гостиной, так чтобы можно было бы ездить по ним задом наперед, если вдруг захочется посмотреть телевизор. Ну вот, а тем временем ты, понятное дело, еще нажимаешь уйму всяких кнопок, чтобы пока на кухне под сопровождение телевизора готовился твой обед. Изредка подъезжаешь к плите и вынимаешь обед из духовки, а затем вкатываешься обратно в гостиную. Ну а если бы звенел дверной звонок, тебе и вовсе не приходилось бы двигаться. Просто нажимаешь одну из кнопок на большом автоматическом пульте рядом со стулом, входная дверь открывается, и ты просто орешь тому чуваку: «Давай заходи!» — а сам продолжаешь себе смотреть телевизор. Вечером, если надумаешь отправиться в постель, то переходишь уже на другие рельсы, ведущие в спальню, которая тоже располагается как раз сбоку от гостиной, но по другую стороны от кухни, а потом просто — бац — и переваливаешься со стула на кровать. На потолке, аккурат над самой головой, смонтирован еще один телевизор, так что всю ночь напролет можно его смотреть.
Очевидно, Рот считает нужным рассказывать подобные длинные и нудные истории в стиле Джин Шеперд на совершенно чистом глазу. Весь этот бред он излагал мне с предельной серьезностью. Догадываюсь, какое у меня при этом было выражение лица, потому что Рот напоследок добавил:
— У меня дома прямо сейчас над кроватью смонтирован телевизор — можешь хоть мою жену спросить.
Впоследствии я познакомился с женой Рота, но не стал ее ни о чем таком спрашивать. Самым забавным стало то, что в конечном счете я вдруг понял, что воспринимаю эту историю с предельной серьезностью. Для меня она стала представлять собой нечто вроде параболы Скверных Парней и Самодельной Скульптуры. Скверные Парни построили себе маленький мирок и наткнулись на кое-что очень славное, а затем Истеблишмент, всевозможный Истеблишмент, начал вокруг них смыкаться, используя уйму лести, воровства и гипноза, так что в конце концов единственным способом объяснить всей этой ораве, брошенной в виниловую чашку Петри, куда ей направиться, стало нарисовать этим ребятам громадные обезьяньи изображения их самих, которые наверняка должны были им понравиться. В конечном счете этот идеальный дом Рота — не что иное, как его набор фраков и крахмальных рубашек, расширенный до целой вселенной. Однако на этот счет Рот также особых надежд не питает.
Часть 2. Герои и знаменитости
7. Удивительный рот
Невесть почему у меня в голове застряло то, как Кассиус Клей, его брат Руди, их школьный приятель Тадди Кинг, Фрэнки Такер, певец, который тогда как раз начал приобретать известность в Бруклине, гордость Кассиуса под общим названием «лисицы» (Софи Бартон, Дотти, Френчи, Барбара и другие), Ричи Питтман, Литтл, по прозвищу Лу, известный футболист, и все-все-все остальные в апартаментах Кассиуса на сорок втором этаже отеля «Американа» то и дело сообщали друг другу точное время, выглядывая из панорамного окна, чтобы посмотреть на циферблат часов, встроенных в самый верх Парамаунт-билдинг на Таймс-сквер. И это при том, что у всех у них имелись свои часы. Кассиус, к примеру, вообще едва ли не фанатичный любитель часов. Однако всякий раз, как кто-нибудь выглядывал из панорамного окна, он окидывал взором сцену Огней Большого Города, видную с высоты отеля «Американа», и непременно всматривался в залитые светом часы на том эксцентричном многограннике, выполненном в модерновом стиле двадцатых голов на самом верху Парамаунт-билдинг.
Непродолжительное время Кассиус находится в самом центре зала, заново разыгрывая сцену под названием «Высокий полдень» — свою встречу с Санни Листоном в лас-вегасском казино. На эту тему он уже отрепетировал целое представление, начиная с пантомимы, изображающей, как он проталкивается через двери, открывающиеся в обе стороны, и встает посреди казино на чуть согнутых ногах, подобно разносчику пива. Затем он разыгрывает то, как часть толпы подается назад и шепчет: «Это Кассиус Клей, Кассиус Клей, Кассиус Клей, Кассиус Клей». Затем следует эпизод, когда какой-то изнеженный лас-вегасский всезнайка, стоящий у стойки бара спиной к нему, внезапно застывает с недопитым бокалом у рта. В заведении воцаряется тишина, а всезнайка косит глазами, желая увидеть дуэль. Затем великий боксер разыгрывает следующую сцену: Кассиус Клей гордо вышагивает навстречу Санни Листону, наставив на него палец и повторяя: «Ты большой безобразный медведь», «Ты большой безобразный медведь»… раз эдак восемнадцать. После чего заявляет: «Я не собираюсь драться с тобой тринадцатого сентября, я намерен драться с тобой прямо сейчас. Прямо здесь. Ты слишком уродлив, чтобы тебя отпускать, большой безобразный медведь. Ты так уродлив, что, когда ты плачешь, слезы бегут у тебя по затылку. Ты так уродлив, что тебе приходится избегать зеркал, дабы те в ужасе не попадали со стен…» и так далее и тому подобное — до того самого момента, когда Листон говорит: «Иди посиди у меня на колене, мальчуган, и я угощу тебя апельсиновым соком», после чего Кассиус заносит свою правую, и трое парней повисают на боксере, не давая ему броситься на Листона. А Клей завершает представление следующим образом: «И тут я ору: „Отпустите меня“, а затем, самым уголком рта, говорю: „Вам лучше меня не отпускать“». Все это время Фрэнки Такер, певец, корчится на одном из стульев в стиле Людовика XIV, которыми полон отель «Американа», затем не выдерживает и восклицает: «Вот это парень! Вот это я понимаю!»
Потом еще около минуты Кассиус дурачится со звукозаписывающей системой Руди, а также заигрывает с «лисицами». Те через равные промежутки сидят по всей комнате — сплошь длинные шелковые платья, длинные ноги и скользкие нейлоновые колени. Кассиус снимает с фонографа одну из принадлежащих Руди куловых пластинок, Арету Франклин или что-то в таком духе, а затем ставит туда рок-н-ролльные сорокапятки, которые певцы постоянно присылают ему в отель.
— Эти пластинки, которые ставит Руди — я просто не врубаюсь в эту муру. Ведь я простой парнишка из Луисвилла… — тут Кассиус обводит глазами «лисиц», — и я врубаюсь в рок-н-ролл. Разве не так?
