— Я тебя, чучело неблагодарное, научу уму-разуму!
ТРЕСТЬ!
Василиса подскочила. Звук тяжелой затрещины вывел ее из состояния созерцательного оцепенения.
Снова жалко мяукнуло существо, принявшее на себя удар. Живо оно там или нет, но спасение все равно летело к нему, колышась всем телом. Лиска кинулась на звук с проворством, несвойственным ее комплекции, а самое главное — ее топографическому кретинизму.
— Ой! — она не успела остановиться и чуть не влетела носом прямехонько в широкую грудь мужчины, выходящего из‑за угла. В последний момент девушка затормозила и, взмахнув пальцем перед лицом незнакомца, прорычала:
— Стой здесь и жди! Не двигайся даже!
Лиска ни на миг не задумалась о том, как выглядела при этом со стороны — этакая яростная кудрявая болонка выскочила из рассветного полумрака, тявкнула на опешившего путника и стремительно скрылась в проулке. Просто Моська, сорвавшаяся с привязи!
Однако спасение жалобно мяукающего существа нельзя было откладывать ни на секунду. Когда защитница примчалась к месту трагедии, ее взору открылась удивительная картина.
Возле распахнутой калитки покосившегося дома стоял, для верности держась за деревянный столбик забора, в дупель пьяный мужик. Он угрожающе покачивался из стороны в сторону, сжимая кулак, и источая дивные миазмы шагов на пять вокруг.
На дороге, перед этим отважным витязем скорчился бесформенный комок, похожий на ворох тряпья, сотрясающийся от дрожи и неуклюже пытающийся отползти.
— А ну стой! Стой, я сказал! — невнятно бузил дебошир, пытаясь наподдать ногой медленно ускользающей куче.
Впрочем, чтобы пинок состоялся, мужику следовало отпустить столбик забора, который служил ему точкой опоры и равновесия. А на это буян пойти не мог. После такого неосторожного поступка он рисковал незамедлительно оказаться в одинаковом положении со своей жертвой, то есть — на земле, на карачках и без возможности подняться. Поэтому он продолжал трясти кулаком и шипеть сквозь зубы:
— Ползи сюда, мразота проклятая. Быстро!
Васька, подбоченясь, наблюдала за этой феерией маразма, когда вдруг увидела, как куча мусора… послушно двинулась ближе к мучителю, чтобы ему было удобней ее пнуть!
— Когда ж ты сдохнешь‑то, а? Сколько лет уже мне душу мотаешь!
От злости пьянчужка совсем осмелел и даже отпустил деревянный столбик, служивший ему осью мирозданья. Увы. Закон земного притяжения в этой реальности действовал ничуть не хуже, чем в любом другой, поэтому бузотер потерял равновесие и рухнул на мостовую, матерясь на все лады.
Елозя по земле, словно майский жук, упавший на спину, мужичонка совсем осатанел. Он сучил ногами, дрыгал руками, но рыхлое тело не хотело подчиняться, а пузо только бессильно колыхалось из стороны в сторону. Василиска наблюдала эту омерзительную сцену и думала только об одном: «Угораздило же!» Да, зрелище было не для слабонервных. Вот, наконец, пьянчужка поднялся на четвереньки, потом, кое‑как, держась за забор, на ноги, наклонился, сгреб пятерней кучу тряпья и как следует встряхнул.
И тут Васька поняла, кого пытался побить этот козел. Толстая черная коса, намотанная в толстом кулаке, искаженное болью лицо, длинная челка, закрывающая глаза… Зария была даже слабее котенка. И куда более жалкая. Потому что она не сопротивлялась.
— Ах ты, урод! — этот визг разнесся по тихим улицам, нарушая благообразое умиротворение летнего городского утра.
Многокиллограммовый смерч налетел на обидчика и сбил его с ног.
Василиса нависла над Зарией и вздернула ее на ноги, гневно отчитывая:
— Да что ж ты какая?! Взяла да врезала ему поперек хребта или по… куда‑нибудь еще!
Но спасенная безропотно молчала, только в глазах застыло выражение растерянности и непонимания. Одним словом, не валькирия. Даже не рядом.
Обидчик тем временем снова кое‑как поднялся, огладил плешивую голову, художественно укладывая волосенки, и взвыл, переходя на роскошный дискант:
— Да ты кто-о-о?!
— Смерть твоя! — рявкнула стряпуха ему в лицо и буян в растерянности отпрянул.
Лиска же поспешно начала приводить Зарию в порядок: поправляла разорванное ветхое платье, поворачивала лицом то так, то эдак, чтобы разглядеть следы багровых кровоподтеков.
— А-а-а! — заорал тем временем мужик и резко присел, раскинув в стороны лапищи. — А-а-а!
Васька сразу же вспомнила фильмы про зэков. Обычно в тюремных камерах так вели себя паханы. Осталось только рубаху на груди рвануть.
Стоит признать, на миг стряпуха обмерла. Поскольку по всему выходило, что тут собирались либо порвать кому‑то пасть, либо выколоть моргалы. Раз уж Зария боец никакой, то сначала, наверное, пасть должны порвать ее заступнице, а моргалы чуть попозже выколют чернушке. Но пока Лиса тормозила и печалилась о грядущей участи, чей‑то холодный голос отчеканил:
— Ты чего, козёл, тут приседаешь? В нужник, если приспичило, сходи. И клешни свои сложи.
С удивлением и ужасом следовало признать, что произнесла эту потрясающую речь… сама Василиса Евтропиевна.
Козёл, надо сказать, опешил. Поразительное дело, он даже не обратил внимания, что ростом говорящая едва доходит ему до плеча. На мгновенье показалось, что буян послушается и уйдёт с миром. Но, увы, отповедь имела весьма кратковременный эффект, который иначе, как эффектом неожиданности и не назовёшь. Через секунду глаза выпивохи налились кровью, и он хрипло переспросил:
— Козёл? — могучая ручища больно схватила девушку за плечо.
Да, следовало признать, козёл — удивительное животное, олицетворяющее собой всю сложную и многогранную сущность некоторых мужчин. Очень собирательный образ. Даже здесь, в Аринтме.
Однако растерянность Васьки длилась недолго. И уже через миг она, как киношный Джон Рембо, бросилась творить страшную месть. Влепила обнаглевшему звонкую оплеуху, а потом подпрыгнула и, зацепив рукой толстую шею, наклонила оглушённого ударом к себе.
Фу, рвотный порошок! Запахи пота, перегара, грязи… Но медлить нельзя, хотя и очень хотелось отдышаться, отвернувшись в сторонку.
— Внимай с трепетом, скотина. Сейчас пойдёшь скорёхонько и больше ни-ког-да на глаза мне не покажешься. Дурную кровь тебе отворяю. Ослушаешься — на второй седмице загнёшься, как пёс.
Она резко убрала руку, но мужик ещё какое‑то время стоял, согнувшись, и в ужасе смотрел словно бы сквозь девушку. И рожу имел безумную. Потом отшатнулся, едва не упал и, пятясь, отступил прочь на негнущихся ногах, не сводя взгляда со странных, нечеловеческих глаз собеседницы.
