Пол вдруг покачнулся. Неужели…
В этот самый миг, когда чернушка уже с благодарностью решила, что земные страдания, наконец‑то, завершились, ее лица коснулись прохладные руки. Чуткие пальцы пробежали по обсыпанному ледяным потом лбу, разнося по телу блаженное оцепенение, тяжелую голову приподняли, вынуждая смотреть в прозрачные глаза… незнакомые, нечеловеческие.
— Что болит? Что? — умирающую встряхнули.
Инстинктивно Зария прижала руки к груди, стараясь уменьшить боль, и этого движения оказалось достаточно.
Василиса отпрянула от помощницы, стремительным движением захлопнула кухонную дверь. Щелкнула тяжелая задвижка. Кухарка повернулась к плите и голой рукой сняла с огня котелок с кипящей в нем похлебкой — отставила в сторону. Щелкнула пальцами над пламенем, и оно вдруг из бледно-оранжевого стало зеленым и заревело так, словно могло прожечь насквозь железо и камень. Бух! Горшок с полки опустился в руки стряпухе. Шмяк! Деревянный ковшик опрокинулся, расплескивая воду. Снова щелчок пальцами и холодная вода яростно забурлила.
В движениях Лисы не было суеты, только спокойная выверенная стремительность. Она не смотрела по сторонам, не оборачивалась, не шарила в поисках того или иного предмета, лишь руки порхали, снимая с полок то одно, то другое.
Вот еще один щелчок пальцами и кухарка, что‑то неслышно приговаривая, начала бросать в бурлящий горшок возникающие прямо из воздуха травы.
Не будь Зарии так плохо — она бы уже, захлебываясь ужасом и криком: «Колдунья!» — выбежала с кухни. Но, увы, сейчас девушка лишь тихонько поскуливала, глядя с пола на творящееся среди бела дня беззаконие. Еще один резкий щелчок пальцами — и в котелке что‑то булькнуло, а по кухне разнесся запах смородины. Стряпуха проворно налила немного отвара в глубокую кружку и шагнула к Зарии.
— Пей!
Одной рукой она приподняла девушку, а другой поднесла к ее губам колдовское варево. Чернушка замычала и начала отчаянно мотать головой, рискуя расплескать только что приготовленное зелье.
— Пей, не то силой заставлю! — в голосе Василисы прозвенела сталь.
Испугавшись угрозы, а может, просто не имея более сил противостоять тому, кто заведомо сильнее, Зария осторожно пригубила. Питье оказалось прохладным и ароматным. Каждый новый глоток облегчал боль, заставлял кровь быстрее бежать по жилам, бодрил, наполнял силами. Казалось — вот-вот встанешь и горы свернешь.
А на вкус это был обычный чай, из тех, что хозяйки готовят всю весну и лето — щавель, листья мяты, малины, смородины… Чуть-чуть сладковатый и бодрящий. Но в нем был запах молодой листвы и весенней земли, ландышей и дождя, земляники и сосновой смолы. Невозможно описать, но Зарии казалось, будто она пьет лето! Жаркое, грозовое, ягодное, с яркими радугами…
Вот тонкие пальцы вцепились в кружку. Девушка судорожно делала глоток за глотком, давясь, почти захлебываясь, повинуясь безумному, неодолимому, упоительному желанию жить. Чужие глаза бесстрастно наблюдали за ней, но вот чернушка сделала последний глоток, Васька моргнула… и снова стала прежней — беззаботной болтушкой с ямочками на щеках.
— Непутевая ты! — напустилась она на свою подопечную. — Совсем балда? Не евши, из дома выходить? Садись, я лепешек нажарила. Сейчас перекусишь, сразу лучше станет. У меня так раньше было, проспишь на занятия, подскочешь, побежишь, даже стакан воды не выпьешь, а потом ка-а-ак скрутит — и тошнота, и дурнота, и пятна белые перед глазами… Есть надо по утрам.
Держа эту нравоучительную речь, она продолжила возиться у плиты.
Ну да. Есть. Зария с опаской покосилась на Лису, а когда стряпуха вышла из кухни во двор, сорвалась с места и шатающимся бегом влетела в зал харчевни. Взгляд привычно выцепил среди сидевших дэйна, и девушка уже кинулась к нему, но…
«Маги и колдуны — зло. Всякий, кто приютит мага — преумножает зло. Дэйны — единственные спасители».
«Непутевая ты!»
«Всегда открывайте дверь дэйну».
«Сейчас перекусишь, сразу лучше станет».
Не могла.
Видимо, она и правда — проклятый всеми урод, раз не может подойти к дэйну и отдать ему Василиску. Не подругу, не родственницу, чужую странную девку, но… ничего плохого ни разу наследнице лантей не сделавшую. А в жизни Зарии таких людей не было. Может, только Багой… на свой лад.
И вот как этих двоих предашь? Одна — колдунья, другой — корчмарь, колдунью приютивший и — страшно подумать даже! — позволявший ей стряпать для стольких людей!
А вот она — Зария — ненавидимая всеми, но ничего плохого только от этих двух людей не видевшая. Как подойти, как наушничать? Что сказать? Да и надо ли? Не заметил дэйн колдовства — сам виноват. Этим нехитрым доводом оправдав себя, хромоножка вернулась на кухню и принялась чистить лук.
Глен и темные делишки.
Он очень любил ночь.
Самое искреннее время суток.
Ночью, под покровом темноты, каждый из живущих мог быть самим собой — колдуном или магом, гулящей девкой или вором, страстным любовником или неверной женой… Ночью никто не притворялся. Темнота не скрывала людские пороки, но выводила их на свободу, а луна изредка освещала, показывая то, что пытались утаить.
Одним словом, он любил ночь за отсутствие добропорядочной лжи, за возможность быть тем, кем был на самом деле. Вором. Отступником. Сиротой. Колдуном-перевертышем. Человеком, которого никто не ждет. Тем, о ком никто никогда не заплачет. Да, ночь таким, как он, всегда нравилась больше дня.
Запустив пальцы в волосы, он вздохнул. Никогда за всю свою жизнь не сидел ночью дома. С того самого дня, как его — ребенка — выкинули за порог в темноту и холод. Да, с той поры Глен проводил на улицах города каждую ночь.
Страх? Нет. Свобода. Предвкушение.
Воспоминания захлестнули волной, моля подчиниться зову ночи и выйти вон из тесной комнаты… мужчина еле слышно застонал и стиснул зубы, усилием воли отгоняя опасные мысли. Нельзя, нельзя. Сейчас никак нельзя.
Вот только настроение из плохого сразу же стало отвратительным.
Темная сущность магии поднималась в груди удушающей волной, грозясь выплеснуться на любого, кто окажется рядом. Она рвалась прочь, искала выхода, будоражила, волновала, пуская по нервам крупную дрожь. Со своим даром он научился справляться давно и без труда держал его в узде, но этот, новый… С таким ему еще не приходилось бороться. Подчинять эту силу получалось до крайности плохо…
Тот дар, что обрушился на беглого колдуна в избушке умирающей ведьмы, дар, который он схлопотал, оттолкнув девчонку, и подставившись, не поддавался контролю. Оглянувшись, Глен смерил тяжелым взглядом спящую девушку. Каштановые кудри разметались по подушке, лицо кажется трогательно безмятежным… Просто пастораль — невинная пастушка на отдыхе! Колдун хмыкнул. Еще бы она не понравилась дэйну! Такая хорошенькая.
