Удивил Михаил Глинский князя Андрея. Перед ним был прежний, уверенный в себе, полный сил человек. Будто и не бывало вовсе утренней согбенности. Впору протереть глаза и произнести заклинание: чур! чур! Вопрос всего лишь один: о трофеях. Ответ четкий:
- Как всегда, панове. Захваченный город на два дня ваш. И если вы довольны ответом, прошу за пиршеские столы.
Долго и весело пировали, но едва закончилась хмельная бесшабашность, тон которой задавал сам Михаил Львович, сказал он князю Андрею:
- Хочу поделиться с тобой своим горем.
Сказано это было с такой грустью, с такой тоской, что от жалости у Андрея Ивановича сжалось сердце.
Они прошли в палаты Михаила Львовича, устроились в мягких креслах у пылающего камина и долго сосредоточенно глядели на языки пламени, соревнующиеся меж собой в яркости, стремящиеся превзойти друг друга в мощи.
Огонь успокаивал душу. Отдыхается возле него славно.
«Нужно мне в Москве и в уделах тоже камины сладить, а уж в Старице, где теперь больше всего времени стану проводить, обязательно их устроить велю», - думал Андрей Иванович.
Вовсе не отрешившись от суеты дневной, он ожидал исповеди князя Глинского.
- Готов ли выслушать меня? - спросил тот. Вопрос прозвучал неожиданно громко, отчего князь Андрей даже вздрогнул.
- Да, Михаил Львович.
- Она ответила отказом. Решительным. Ты оказался прав, когда засомневался, согласится ли она выйти замуж за изменника. Представь, она так и назвала меня «изменник». Но какой я изменник? Меня просто вышвырнули со двора, как ненужную вещь. Что мне оставалось делать? Втянуть голову, как черепаха под панцирь? Разве это достойно мужчины?! Мужчина, не способный защитить свою честь, может без стыда обряжаться в сарафан, а не в доспехи.
Глинский сердито засопел, видимо перебарывая вспышку гнева, вызванного незаслуженным оскорблением. Успокаивался долго, но вот все же снова заговорил.
- Мой мудрый наставник детских и ранних юношеских лет не единожды говорил: у женщин волос длинный, а ум короткий, советовал никогда не показывать женщине, что ты покорен ее красотой. Он считал, что женщину нужно завоевывать не словом, а мечом. Это, конечно, слишком, но, как я теперь понимаю, разумности совет не лишен.
- Воспользуйся этим. Уговорись с царем Василием Ивановичем, он пособит тебе взять Киев, и станешь ты присяжным князем российским. Удельным князем. Как Одоевские, Воротынские, Новосильские и иные Заокские и Верхнеокские.
- Думал об этом. Вроде бы заманчиво. Только не могу я переступить через себя. Зачем мне Киевское княжество без любви Анастасьи? А мечом не хочу ее брать. Не могу. При согласии и любви - тогда счастье. Иначе что? Коптить небо. Нет, на такое я не согласен.
- Но ты уже в годах. Пора подумать о семье. Не сошелся же свет клином на вдове этой? Мало ли знатных и пригожих, кто почтет за счастье соединить с тобой свою судьбу?
- Знаю. Достаточно. Но ни одна меня не согреет. А семья? У меня она есть. Братья. Их жены. Их дети. Одна Елена, племянница любимая и любезная, чего стоит. Души в ней не чаю. Сорванец, а не девка.
Снова на долгое время воцарилось молчание. Вроде бы и не переживают князья, а только игрой языков пламени любуются.
Но вот снова громкий голос Глинского вспугнул тишину:
- Я еще хотел, князь Андрей, повиниться перед тобой… Когда ты вопрошал, не лучше ли идти на Вильно либо на Лиду, я отверг твой совет, назвав его неразумным. Грешен: разумность в том совете была, но я рвался в Мозырь по двум причинам. Первая в том, что он сдавался без сопротивления, тогда я и так сказал, но умолчал о своей мысли, думал, можно присоединить его к Турову при переходе под руку царя Василия Ивановича. Но главная причина была не в том: я надеялся на согласие Анастасьи, а из Мозыря до Киева - рукой подать. Туров с Мозырем вполне можно было приложить к Киевскому княжеству как свадебный подарок. Думаю, брат твой мне бы посодействовал. Вот эти мысли я утаил от тебя. Грешен. Ныне это уже не столь важно. О Киеве можно забыть. Сейчас и без всяких просьб соединюсь с российскими воеводами. Теперь для меня нет ничего важнее, чем благо России.
Крепко сказано. Но не очередное ли лукавство? До этого откровения князь Андрей уж стал считать, что Михаил Глинский с ним совершенно искренен, а выходит, не все свои мысли открывал. Вот и сейчас, вроде бы душа нараспашку, но вполне может быть, оставил что-то в потайном закутке. «Может - не может… Нельзя не верить людям…»
Не совсем Андрей Старицкий отмахнулся от сомнений, остались они в душе на всю жизнь. Единожды обманувший, отчего не повторит?
Ближе к полуночи князья разошлись по своим опочивальням.
Еще день прошел в безделии, в ожидании гонца от воеводы русской рати или от самого Василия Ивановича. Вот и вечер миновал, ночь на дворе, а никто не появился. Стало быть, ожидание продолжится. Перед тем как отправиться спать, Михаил Глинский не удержался от недоуменного вопроса:
- Что-то волынит Василий Иванович? Не передумал ли?
- Не может он передумать, - возразил Андрей Старицкий. - Мой брат верен слову, а решения не принимает наобум. Уверен я, рать уже на Березине и у Минска. Завтра, считаю, нам станет известно все.
- Погодим до завтра, что еще нам остается делать?
Не ошибся князь Андрей: на следующий день прискакал гонец от воеводы князя Шемякина, который от имени царя Василия Ивановича звал к себе под Друцк рать Михаила Глинского на помощь.
- Где действует основное войско? - спросил гонца Глинский.
- Везде. Минск осадили князья Верхнеокские и Заокские со своими дружинами. Они уже овладели многими мелкими крепостицами. Новгородская рать с воеводой князем Даниилом Щеней осадила Оршу. Князь Шемякин встал у Друцка. Туда и тебя кличет государь наш.
- Размашисто, - не то одобрил, не то осудил князь Глинский действия русской рати, потом добавил: Отдохни денек, завтра - в путь. С моим посланием воеводе князю Шемякину и к горожанам Друцка. Мы с князем Андреем Ивановичем подготовим грамоты.
Когда гонец отошел, Андрей Иванович усомнился:
- Зачем воеводе Шемякину грамота? Иль словами нельзя?
- Чтоб чего не перепутал гонец. Я хочу, если ты не возражаешь, просить воеводу отойти от города, коли он уже осадил его. Снять осаду.
- Рассчитываешь, что по доброй воле распахнут ворота?
- Да. Друцк мне тоже не единожды обязан спасением. Обращусь к горожанам, пообещав им полную неприкосновенность, если они согласятся присягнуть Василию Ивановичу, царю российскому. Угодно будет ли это Шемякину? Жаждет, возможно, почистить Друцк ради добычи.
- Согласится. Я самолично отпишу ему, чтоб не противился.
- Отменно. Значит, зовем писаря.
Воевода Шемякин выполнил все, о чем просили его князья. Вручил посланцу, который должен был войти с воззванием Михаила Глинского к горожанам, и свое заверение, что полки даже не будут входить в город, если он присягнет российскому царю, и останется в Друцке только небольшой отряд для обороны от поляков и литовцев, если те пожалуют.
В тот же день делегация Друцка вышла за ворота. Представители всех сословий, избранные для переговоров с воеводой русской рати общим городским собором, заявили о согласии горожан по предложению Михаила Глинского присягнуть русскому царю, но поставили одно условие: повременить до приезда самого князя. Оставить все, как есть: русские ратники стоят под городом, не осаждая его, а жители Друцка не выходят за ворота без разрешения градоначальника и без согласования с главным воеводой князем Шемякиным.
- Принимается, - согласился Шемякин, - годить - не кровь лить.
Делегацию знатно угостили, оделив подарками. Ответно был приглашен на пир воевода Шемякин со своими товарищами. Он не отказался. Так во взаимных угощениях и полетели дни до самого приезда князей Михаила Глинского и Андрея. Перед ними Друцк распахнул ворота. Приняв присягу с крестоцелованием от жителей города, Старицкий, Глинский и Шемякин послали с вестью об успехе гонца к царю Василию Ивановичу, который к тому времени уже осадил Смоленск, и стали, пируя, ждать повеления государя.
Михаил Глинский еще и самолично, в тайне от Андрея Старицкого, послал письмо Василию Ивановичу, в котором обещал положить к ногам государевым Смоленск, если тот оставит его в этом городе на княжение, клятвенно заверял, что станет надежно оборонять эту важную крепость от Сигизмунда.
Увы, царь не принял предложенного, не объяснив ничего. Он либо опасался оставить в руках переметчика очень важную для России крепость, то ли надеялся взять ее самолично. Приказ, полученный от царя, был четок: идти к Орше и, объединившись с воеводой Даниилом Щеней, захватить крепость.
Разумность в этом распоряжении Василия Ивановича безусловно была. Русские полки уже хозяйничали не только под Минском, их передовые сотни появлялись под Вильно, грабя малые города и поселения. Сигизмунд оказался в безвыходном положении, начал уже готовить посольство к русскому царю с предложением мира. Конечно, в Польше войск было вполне достаточно для надежной обороны, но у короля не оказалось воеводы, способного вести на рать это войско, чтобы заступить дорогу русским полкам.
