Коба кончает, напоследок дернув пару раз тощей задницей, и со стоном валится на Лелу, точно подстреленный.
Через несколько минут, одевшись, они уже едут в город. Смеркается, на их улице стоят прохожие с сумками в руках, ждут автобуса, и Лела ловит себя на мысли, что вот так же в сумерках обычно возвращаются домой на машине какие-нибудь муж и жена, а дома их ждут дети.
Коба останавливает машину довольно далеко от интерната и дает Леле бумажку в пять лари.
Лела идет по дороге и курит.
Во дворе интерната никого нет. Наверное, все смотрят телевизор. Лела входит в сторожку, падает на кровать и крепко засыпает.
Следующий урок снова проходит в сторожке. Лела не в настроении, неподвижно лежит на кровати, смотрит в потолок.
У Ираклия красные глаза. В последнее время на всех уроках английского он жалуется, что у него болит голова.
– А ну повторим, как ты скажешь «Я голоден» и «Я очень голоден».
– «А’эм хангри» и «А’эм старви».
– Старвинг.
– Ага, – говорит Ираклий.
– Давай теперь повторим слова, – говорит Марика.
Ираклий глубоко вздыхает, глазами ищет Лелу, хочет ей показать взглядом, что выдохся.
– Послушай! – вдруг садится на кровати Лела. Марика смотрит на нее. – Ты не можешь его научить таким словам…
– Каким – таким? – спрашивает Марика.
– Ругательствам, – догадывается Ираклий.
– Помолчи, когда я разговариваю! – рявкает Лела и оборачивается к Марике. – Ну, таким, чтобы ему пригодились, понимаешь?
– Так каким все-таки?
– Каким… Вот, например, как «хер» будет по-английски?
Ираклий покатывается со смеху. Лела его больше не одергивает. Марика чуть краснеет, ее и без того длинный нос кажется еще длиннее.
– Дик? – удивленно произносит она.
– Что ты сказала? – Лела не ожидала, что так быстро получит ответ.
– Ага, дик! – уверенно повторяет Марика.
– Ну ты, этот, как его, дик, заткнись, – одергивает Лела Ираклия, применив новые знания на практике, и спрашивает, подумав: – А как сказать, например, «пошел на хер отсюда»?
– А разве ему это нужно?
– Еще как нужно! Если не понадобится, не скажет, а если понадобится, что ему, тебе звонить оттуда? Давай его научим!
– Ну я не знаю, – сомневается Марика, – наверно, «гет аут ю дик»? Ой, не знаю. Плохие слова мы не проходим, мне они не нужны. И это потому только знаю, что один мальчик говорил на уроке «дик-шенари», а «дикшенари» – это значит словарь.
– А-а, – тянет Лела.
Какое-то время они молчат.
– Если хочешь, я спрошу того, кто может знать.
– Конечно, хочу, а то что же! «Собаку» и «кошку» он и сам там выучит, надо такому научить, чтоб его никто не посмел пальцем тронуть!
– Ладно, тогда перечисли мне, что еще нужно, – соглашается Марика, вырывает из тетрадки Ираклия листок и вооружается ручкой.
Ираклий, оживившись, влезает с ногами на стул и устраивается возле стола, точно ждет, что ему подадут какое-то вкусное блюдо. Скучные занятия английским приобретают для него значение. Его не столько интересуют иностранные ругательства, сколько веселит, что Лела бранится.
– Короче, – говорит Лела и смотрит в окно приземистой сторожки, пытаясь вспомнить. – Ты это записала? «Пошел отсюда, хер вонючий».
– Да, записала.
– Теперь, – продолжает Лела, – «Убери руки, ты, нищая старуха».
– Ого! – смеется Марика. – Возможно, мы слово в слово не переведем, но подыщем что-то подходящее.
– Потом, – подумав, говорит Лела, – «Не прикасайся ко мне, а то задницу тебе порву».
Ираклий хихикает. Марика записывает.
– Слышьте, еще это, – вспоминает и Ираклий, ему не терпится принять участие в составлении необходимого словаря, хотя в голову не приходит ничего ошеломляющего. – «Щас как дам» или что-то такое?
– Постой, – прерывает его Лела, – лучше так: «Я тебе все кости переломаю».
Ираклию нравится. Марика пишет.
– А вообще не советую вам такое говорить в Америке, такая страна, знаете. Не похожа на Грузию.
– Ты нам напиши, а он скажет, когда понадобится! Ты когда-нибудь от этого типа, – указывает Марике на Ираклия, – плохое слово слышала?
Марика пожимает плечами:
– Нет.
– И что ты думаешь, он их не знает? Э-э… Это такой прохиндей, понадобится – и скажет, и должен их сказать, зачем давать себя в обиду?
– Хорошо, – соглашается Марика и продолжает: – Значит, «Я тебе все кости переломаю».
– Точно, – соглашается Лела, – ты сначала узнай эти, а мы потом еще придумаем.
Марика уходит. Лела дает ей пять лари, у нее остается долг – еще десять, за предыдущие две недели, обещает, что скоро отдаст.
В интернат приходит «американка» Мадонна, дети вьются вокруг нее, как пчелы возле улья.
Дали ищет Лелу и Ираклия. Прибегает к сторожке, открывает дверь и, задыхаясь, сообщает ребятам:
– Мадонна пришла!
Солнце светит Дали в спину, так что виден лишь черный грушеобразный силуэт с всклокоченными волосами – ни дать ни взять сказочный персонаж.
– Пойдемте, американцы прислали фотографии, – говорит Дали, скользнув взглядом по их оторопелым лицам, разворачивается и убегает, совсем как простая девчонка из интерната, которая, несмотря на здешнюю рутину, все же иногда радуется чему-то и бежит очертя голову навстречу этой радости.
Лела обувается и мчится вместе с Ираклием следом за Дали.
Они входят в кабинет Цицо. Дети уже собрались вокруг Цицо, Мадонны и Дали, разглядывают принесенные Мадонной снимки. Женщина положила фотографии на свои пухлые колени, похожие на две гигантские айвы.
– Иди сюда, мальчик, вот твои родители, папа, мама, – говорит Мадонна.
У Дали на глазах слезы. На фото стоят двое: высокий седой мужчина в джинсах и белой футболке улыбается в пышные усы, рядом с ним на газоне широкобедрая женщина в пестрой длинной юбке и белой блузе. У женщины прямые пепельные волосы до плеч и добрая улыбка.
– Вот такие они, Джон и Дебора, – торжественно произносит Мадонна, указывая пальцем на фото. – Вы бы только знали, какие они сказочные люди! На днях хочу позвать журналистов, я уже кое-кому рассказала эту историю, и они очень заинтересовались. В министерстве все прямо обезумели, очень мне помогают.
Дети слушают как завороженные.
– Ираклий, тебе понравились Дебора и Джон?
Ираклий пожимает плечами:
– Ага.
– А сюда они будут приезжать иногда? – допытывается Пако, но ему никто не отвечает, и он сам вскоре забывает вопрос.
Лела разглядывает Дебору и Джона. Их лица, одежду и газон. Замечает в углу снимка капот машины.
– Это их машина? – спрашивает Лела.
– Не знаю, – вскользь отвечает Мадонна и переходит к другим снимкам.
Теперь на фотографиях появляются члены семьи Деборы и Джона: взрослые дети, которые живут отдельно, в собственных домах. Потом Мадонна показывает собравшимся вокруг нее зрителям фото усыновленных Деборой и Джоном детей, которые не похожи на друг друга и все разные по возрасту и внешности. После нескольких белокожих появляется один чернокожий юноша, который глядит прямо в камеру и улыбается во весь рот, показывая блестящие ровные зубы. На юноше черная мантия, на голове черная шапочка странной формы. Дети заходятся истерическим хохотом.
– Тьфу, черт! – смеется Леван.
Дети никак не могут успокоиться. Мадонна пытается объяснить, кто на фото, но в этом гвалте ее никто не слушает. Лела догадывается, что чернокожий парень – приемный сын Деборы и Джона, и в тот день
