Иногда достаточно тени сходства, и два предмета, очень между собой отдаленные, сливаются воедино в слове. Индейцы одним и тем же словом обозначают ветвь, плечо, луч солнца, волосы и гриву. Ананас по-английски называется «pineapple», т. е. яблоко сосны, и в этом одном слове заключена целая сказка. Глагол «ходить» обозначает все виды движений — от людей до поездов и часов. Эти метафоры возникают от простой экономии слов, ибо без метафоры мы были бы обречены на непрерывное производство все новых и новых слов. И наша память не вмещала бы даже словаря для обыденной жизни.
Но еще в человеке как творце языка действует некий поэтический инстинкт, из-за которого английский поэт Уинстон Оден называл поэтов «непризнанными законодателями мира». «Осоловел», «съежился», «остолбенел», «вбил в голову» — все это очень выразительные метафоры, без которых в разговоре просто не обойтись. Гашек сказал про своего бравого солдата Швейка «чтоб служба медом не казалась», и мы повторяем это как древнюю присказку. Теккерей написал «Ярмарку тщеславия», и у нас возникло название для всех событий этого рода, ибо язык есть одежда мысли. И это тоже метафора.
Однако то, что некогда было смелым и свежим, со временем становится затасканным и невыносимым. «Расписной ковер цветов», «изумрудный луг», «лазурь небес», «жемчужный смех», «потоки слез» имеют благородную родословную, но сегодня являются затасканными до отвращения штампами. «Лоно природы», «град пуль» и «поток времени» тоже лучше не использовать, если вы хотите, чтобы вас читали.
Между тем типичные оригинальные метафоры писателя являются частью его художественного стиля и подчинены ему, как типичные метафоры языка (холодный ответ, весна жизни, опьянение страсти, крушение надежд и др.) являются частью культуры и выражают мышление народа. Избыток штампов делает вас неинтересным, но недостаток авторских метафор делает ваше повествование сухим и неэкспрессивным.
Однако в метафоричности важна мера, чтобы, стремясь к оригинальности, не впасть в причудливость, когда читатель просто не сможет себе вообразить то, что вы написали. Избыток метафор делает речь утомительной и грузной, как избыточный орнамент на ковре или аранжировка мелодии разрушают основную тему шедевра. «Лоб слоновой кости, глаза, как сапфиры, волосы как смоль, лебяжья шея, коралловые уста и жемчужные зубы» — это уже кошмар, а не женская красота. Начав говорить нечто вроде «подвезите нам разговорные удобства» вместо «придвиньте стулья» или называть зеркало «советчиком граций», вы станете персонажем из комедий Мольера, а не оригинальным современным автором.
Когда я писала повесть об отце «Уплыл причал», то замок и пистолет — мечта отца, — появившись в начале и конце произведения, обеспечили ему форму «рондо». Вода принесла образ течения, а причал стал домом, история отношений отца с матерью вылилась в формулу «природа коварна», а отцовский домострой исчерпывается фразой «если б я купил своей жене юбку, она бы ее носила!».
Легко вообразить качка Володю по прозвищу «шкаф», потому что «он не мог почесать затылок из-за обилия мускулатуры», и представить себе разводную ситуацию по анекдоту о клубе лордов-рогоносцев, где слова о верности жены «и все-таки я сомневаюсь» — надежный аргумент для принятия в сообщество. И даже сама литература — область интересов моих и отца — стала образом, ибо название повести — это цитата из отцовского рассказа.
Откуда брать такие детали? Из дневников и записных книжек! Когда вы начинаете собирать мозаику истории по кусочкам, живете в рассказе, стихотворении, эссе — слова и образы приходят к вам сами, и важно просто вовремя записывать и к месту вставлять их в текст. Писателю стоит постоянно обновлять свой образный ряд, избегая избитых и уже использованных образов. Для этого хорошо слушать, запоминать, записывать удачные обороты из уличной речи и хорошей литературы, вести записную книжку, читать хороших авторов, развивать вкус и стиль в общении с разными искусствами и творческими людьми.
И все эти обороты, метафоры и «фишки» надо заносить в записную книжку. Иначе, поверьте мне на слово, вы обязательно это забудете, схватившись за следующие впечатления, а потом за следующие — и так без конца. Записные книжки писателя дают «информационную базу» для будущих художественных произведений. Обычно в таких записках есть элемент экстравертного наблюдения событий семьи, близкого окружения и эпохи, а также интровертные думы о смысле жизни, мемуарные заметки о сюжетах кризисных событий и осциллирующие наблюдения внешнего и внутреннего мира. Однако собирание всего этого для будущего творчества дает автору точку зрения и фокус внимания не на себе, а на драматургии потока, в котором живет, мыслит, чувствует и действует настоящий писатель.
Хотите пример? Вот описание каталога картин одного и того же художника-мэтра глазами двух студентов Репинского института — Жени Ячного и Марины Герасиной. Эти записи мы сделали с ними по ходу Школы малой прозы и поэзии для художников, во время которой изучали искусство «обратного иллюстрирования», т. е. создание текстов для картин и о картинах. Я дала ребятам каталог известного художника и попросила описать его.
Марина видит эти картины так: «Когда он видит красоту, его охватывает беспокойство. От тревожного влечения к ней он хочет выразить все, боясь упустить хоть что-то. Он наполняет лист мельчайшими деталями. Они создают ритмы. Очень много ритмов. Эта музыка охватывает художника, и если ему удается пережить это, то он выливает на холст синюю воду и синий воздух, наполненные красотой этих ритмов. И тогда в картине возникает гармония настроений. Это и есть его искусство».
А вот Женя видит в тех же пейзажах совсем иное, но и его записки пригодятся для создания какого-нибудь литературного шедевра: «Художник с такой любовью относится к предмету, что изображение не требует деталей. Проникая сквозь синий воздух, зритель попадает в пространство пейзажа, купаясь то в фиолетовой реке, то в весеннем воздухе, то в зимней сказке. Первое впечатление — ощущение свежести. Но приглядитесь: даже в самых мягких пейзажах есть жесткие вставки. Эти пятна говорят не о деталях, а о точках напряжения в картине. Вот на лугах контрастные тени вдалеке создают тревогу, потому что обычно вблизи все четко, а вдалеке — размыто, а здесь наоборот. В результате мы даже не замечаем, как входим в картину и летим над полями к синему горизонту. Главный заряд воздействия этих полотен порождается конфликтом напряжения и нежности, контраста жестких деталей с мягким светом. И возникает ощущение присутствия в мире с любовью».
Записная книжка писателя
Малописание для пишущих так же вредно, как для медика отсутствие практики.
Сократ
Вот в декабре 1833 года Пушкин записывает в дневнике: «В городе говорят о странном происшествии. В одном из домов, принадлежащих ведомству придворной конюшни, мебели вздумали двигаться и прыгать; дело пошло по начальству. Кн. В. Долгорукий нарядил следствие. Один из чиновников призвал попа, но во время молебна стулья и столы не хотели стоять смирно. Об этом идут разные толки. N сказал, что мебель придворная и просится в Аничков». Это уже готовая литературная история, это уже можно публиковать, это интересно. И написано «в потоке».
Конечно, не всегда так сразу можно уловить готовый сюжет. В записную книжку писателя можно собирать цитаты и фрагменты, наблюдения и обороты речи, но — не для того, чтобы потешить себя, а чтобы «подобраться» к будущему рассказу, роману, поэме. Иван Тургенев, например, активно использовал дневники, чтобы проникнуть в душу — но не свою, а своего героя. Писатель имел обыкновение во всех подробностях разрабатывать биографии своих героев: создавая роман «Отцы и дети», он вел дневник Базарова. О каждой прочитанной книге, о каждом встреченном человеке, о каждом важном событии общественной жизни он вносил в дневник записи, какие должны были бы прийти на ум Базарову, если бы он являлся автором этого дневника. Получился довольно объемистый том, после окончания романа ставший совершенно ненужным, как использованное сырье. Дневник требовался только для того, чтобы автор не спускал глаз со своего героя, знал все его мысли, чувства, впечатления. Попробуйте писать так от лица волнующего вас персонажа — и можете быть уверенным, вы либо потеряете к нему интерес, либо поймете его до глубины души.
А вот Чехов пишет в своих записных книжках о несовершенстве современных ему писателей, страшно похожих на тех, кого мы видим сегодня. Чем заняты писатели, интересуется Антон Павлович. Куда ведут, к чему зовут, на что открывают людям глаза? Оказывается, литераторы в массе своей еще хуже обывателей. Чехов пишет, что они — «обыкновенные лицемеры прикидываются голубями, а политические и литературные — орлами. Но не смущайтесь их орлиным видом. Это не орлы, а крысы или собаки».
