позади. Хорошо.
Теперь от Тамаза меня отделяли лишь десять шагов и двойной строй натренированных с рождения воинов. Что может пробить его?
– Отец! – закричала я, будто охваченная болью. – Отец!
Тамаз посмотрел на меня сквозь строй гулямов. Но они увлекали его вперед, даже схватили за плечи.
– Отец, подождите!
На этот раз я должна была завладеть его вниманием. Нож скользнул из рукава мне в ладонь, я набрала воздуха и воткнула его себе в правый глаз.
Волны боли омывали мое лицо, мозг и кости, когда я упала на колени, не забыв спрятать нож в рукаве.
– Отец! Помогите!
Сквозь заливающую лицо кровь видеть было трудно. Кровь завоевателя обычно казалась на вкус слишком
острой и металлической, но на этот раз я ею наслаждалась.
Тамаз в ужасе обернулся, оттолкнул гулямов и захромал ко мне.
Он обхватил мою окровавленную голову руками.
– Сира! Что случилось? Ох, дочка! Моя дорогая дочь!
Позади слышался топот бегущих ног. Рядом со мной появился Джихан. Он положил руки мне на плечо и вместе с Тамазом в ужасе смотрел на меня.
– Отец, брат. Мне жаль, – сказала я. – Мне так жаль.
– Лекаря! Приведите лекаря! – крикнул Тамаз.
Его гулямы подошли и выстроились стеной перед нами, а позади были силгизы. К нам протолкался Като.
– Ваше величество, – поклонился он. – Мы найдем ей лекаря. Но вы должны пойти с нами. Я не знаю, где скрывается опасность.
Сейчас или никогда. Все взгляды были прикованы ко мне. Я незаметно взяла нож и вонзила Тамазу в сердце.
– Отец.
Я резала его грудь. Рвалась плоть. Разлеталась вокруг кровь. До тех пор пока у него изо рта не пошла пена и он не повалился замертво.
Джихан неотрывно смотрел на меня, от ужаса в его глазах показались слезы. Он вырвал нож из моей руки, а гулям подхватил тело шаха Тамаза.
– Она… она зарезала шаха! – закричал Като.
Он обнажил саблю, а другой рукой схватил аркебузу.
Джихан был безоружен. У него был только столовый нож. Но все же он прыгнул вперед, готовясь защищать сестру ценой своей жизни.
– Колдун, – сказал он. – Это сделал колдун!
– Я видел, как она зарезала шаха! – вопил Като, указывая на меня.
Несколько гулямов подхватили тело шаха и куда-то помчались, а остальные построились и заблокировали выход. Като толкнул Джихана, чтобы схватить меня, но Джихан толкнул его в ответ.
Жуткая боль в глазнице притупилась, однако головокружение грозило положить конец этому циклу. Мне нужно было как-то прикончить Сиру, но Джихан забрал нож.
Меня окружили воины-силгизы. Какой-то крепыш поднял меня на плечо. Из ножен на боку торчал охотничий нож с костяной ручкой. Отлично. Пока воин шел с остальными силгизами к строю гулямов, я потянулась за ножом. Когда Самбал убил крысу, я не умерла, значит, не умру и сейчас. Хотя вряд ли будет приятно.
Стрельба! Воздух наполнили крики и вопли. Силгиз передо мной пал жертвой аркебузы гуляма. Джихан рухнул на колени, зажимая прожженную дыру в животе. Устоявшие силгизы вытащили охотничьи ножи и ринулись на гулямов.
Державший меня воин побежал вперед, а я приставила нож к шее, прижала посильнее и провела им по коже.
9. Сира
Надо мной раскинулся знакомый потолок – бескрайнее небо. Меня касались холодные, незнакомые руки. Коса разрезала меня, залив душу кровью. А потом меня выкинули. Я плыла вниз по реке и против течения. Рухнула с водопадом, и меня подхватил водопад.
Я была каплей и стала сгустком, а затем плотью. Моя душа жила в простынях под ней и стенах из ткани вокруг. Кровавый дождь омывал мир и приносил с собой боль. Столько боли – как будто мечи рубили меня на куски. Как будто меж моих ребер рождался джинн.
Появилось знакомое лицо. Его звали Эше. Отвратительный поэт и бывший Апостол Хисти. Я повернулась, чтобы посмотреть на него, и заморгала. Я видела только одну половину, вторая была в темноте.
– Мне снился странный сон, – сказала я.
Он взял мою ладонь и приложил ее к своему лбу, а потом что-то забормотал.
По голове застучал молоток. Обернутый красными тюльпанами джинн приколачивал мой череп к городским воротам. У каждого тюльпана
вместо бутонов были глаза, непрерывно моргающие. Гвозди пробили кости и мозг. Боль была жуткая.
Первый гвоздь сказал: «Мы не можем здесь оставаться. Нас зовет Бескрайность. Но как поступить с ней?»
Второй ответил: «Бросим ее аланийцам. Пусть их собаки обглодают ее до костей».
А третий добавил: «Гокберк, у тебя что, нет чести? Мы должны уважать желания Джихана. Возьмем ее с собой, пусть она побудет с матерью».
«Джихан погиб из-за нее. И еще шестеро других. Пусть ее накажут аланийцы. Так будет правильно».
«Она силгизка. Неужели ты готов ее бросить?»
«Посмотри на нее. Никакая она не силгизка. Она нашептывала Джихану на ухо. Убедила его забыть Потомков, и за это Лат наказала его. Кроме того, это не мы убили шаха, а она».
Я была верблюдом, идущим по пустыне: топ-топ-топ. Была мужчиной, полным печали, которого мучит жажда и сжигает солнце. А потом стала девочкой, сломленной и продрогшей, несмотря на солнце в зените, ведь в ней почти не осталось крови. Я сидела позади мужчины, привязанная к нему веревкой, чтобы не свалилась с верблюда, пока он идет по пустыне: топ-топ-топ.
Мы добрались до оазиса, и мужчина усадил меня, прислонив в каменной стене. Я была колодцем, и мужчина вытащил ведро. Я была здесь тысячу лет и милосердно утолила жажду стольких людей, что не пересчитать.
– Ты тут? – спросил человек по имени Эше.
Я увидела собственные глаза – открытые и безжизненные.
Я заморгала, снова и снова. И с каждым разом проваливалась внутрь, пока опять не стала девочкой. Меня омыла ее боль.
– Мне снился кошмар.
Растущая луна принесла с собой горький, сухой ветер пустыни. Стояла тишина, только шелестели пальмы. Моя душа скользнула в песок, но он был холоднее тела, и я снова встала. Мужчина вынул косточку из смоченного водой финика, выдавил мне в рот мякоть и сок. Такие сладкие, тягучие и радостные.
– Где мы?
Я уставилась на звездное небо.
Дышать было больно, с каждым вдохом я словно глотала гвозди. Глаза болели, и открытые, и закрытые. Мне хотелось снова стать песком. Или колодцем. Это тело – сплошная боль.
Мужчина лежал на песке и храпел. Когда он заснул? Каждая минута тянулась как час. Я коснулась своей шеи. Ее покрывала толстая, туго спеленатая ткань. Может,
