Между тем близился новогодний праздник, однако Сэйдзо не стал приводить в порядок свои дела, решив, что теперь это ни к чему, ведь встречать Новый год ему было не с кем. Жизнь окончательно ему опротивела, и с утра до вечера он только и знал, что повторять: «Вот жалость-то, вот досада!»
Перед праздником он не сделал себе щегольской прически, не заказал новое нарядное кимоно, не стал украшать горку Хорай, не купил лангустов, не поставил у ворот украшение из сосны и бамбука.[111] «Зачем, если рядом нет жены?» И Сэйдзо решил вовсе не вставать с постели.
В первый день Нового года ярко светило солнце, на небе не было ни облачка. Когда перед домом Сэйдзо послышались голоса пришедших поздравить его с праздником, он натянул на себя одеяло и приказал слуге:
— Ступай скажи им, что я маюсь животом и не встаю.
Как раз в это время мимо его дома проходила свадебная процессия. Взрослые задорно выкрикивали: «Окатить жениха! Окатить жениха!»[112] Им вторили ребятишки.
Сэйдзо вскочил с постели и выглянул на улицу.
— О, никак, это Магоскэ из нижней части города, — воскликнул он. — На ком же он женится?
— Еще в начале зимы они с невестой обменялись свадебными подарками, — отвечал слуга Тароскэ. — А женится он на вашей бывшей супруге.
Тут Сэйдзо не выдержал и с возгласом: «О, наказание!» — бросился к себе в комнату.
После этого ничто уже не влекло Сэйдзо к суетному миру, и он влачил безрадостные дни. И вот однажды он решил убить пятерых своих приятелей, обманом заставивших его расстаться с женой, равной которой не найти на свете, а затем и самому свести счеты с жизнью. Отперев сундук, он вытащил оттуда короткий меч и, как был, с растрепанными волосами, которые в последний раз причесывал дней за десять до Нового года, помчался к Хикодзаэмону.
В доме Хикодзаэмона новогодний праздник шел полным ходом. Все домочадцы выглядели помолодевшими в нарядных кимоно. Перед домом были развешаны симэ,[113] обещая его обитателям не меньше тысячи лет счастливой жизни. В руках у всех были чарки с сакэ.
— Где Хикодзаэмон? — вскричал Сэйдзо, ворвавшись в дом.
— Он отправился к знакомым с новогодними поздравлениями, — ответили ему.
— Имейте в виду, — пригрозил Сэйдзо, — если он прячется от меня где-то в доме, ему несдобровать! Я все переверну вверх дном! — Сэйдзо выхватил меч из ножен и принялся носиться по дому, заглядывая в каждый угол. Испуганные ребятишки выскочили на улицу, забеспокоились люди в соседних домах.
— Что там стряслось? И это в новогодний праздник! — возмущались соседи, спеша запереть двери.
Поскольку Хикодзаэмона и вправду дома не оказалось, Сэйдзо помчался к Мацуэмону, затем к Токускэ, но никого не застал — все ушли в гости с новогодними поздравлениями. Пока Сэйдзо перебегал от дома к дому, размахивая обнаженным мечом, встречавшиеся ему по дороге люди холодели от страха.
— Слыханное ли дело устраивать в праздник такое бесчинство?! — негодовали они. — Да это же настоящий разбой. Уймите негодяя!
Многие, завидев его, бросались наутек, опрокидывая впопыхах выставленные у ворот украшения из сосны и бамбука.
Наконец Сэйдзо прибежал к учителю пения Буэмону. Тот оказался дома, и хотя Сэйдзо изрядно напугал его своим видом, учитель сказал:
— Прежде всего успокойтесь. Я помогу вам исполнить ваше желание.
Из уважения к учителю Сэйдзо несколько утихомирился. Буэмон же тем временем позвал старейшину улицы, на которой жил Сэйдзо. Тот попытался было урезонить Сэйдзо, но Сэйдзо и слушать его не стал. Тогда Буэмон призвал на помощь настоятеля храма, к которому был приписан Сэйдзо, а также врача Сюнтоку и старейшин всех четырех районов города, и им в конце концов удалось уговорить Сэйдзо оставить мысль о мщении.
— Ладно, — согласился Сэйдзо. — Так и быть, я не стану их убивать, но в отместку разлучу их с женами.
На том и порешили.
Сэйдзо сразу же приступил к осуществлению задуманного. Являясь в дом каждого из своих бывших приятелей, он собственноручно складывал вещи их жен и одну за другой отправлял к родителям. У некоторых из них был полон дом ребятишек, и они безмерно горевали, вынужденные ни с того ни с сего разлучаться с мужьями. Жене Буэмона минул уже шестьдесят один год, но даже ее Сэйдзо не пощадил.
— Мы с мужем прожили сорок три года, — сетовала старушка. — До чего же злая судьба выпала нам, раз приходится на старости лет расставаться. — Ей в самом деле было от чего горевать.
Как бы то ни было, никому не простительно злословить и чернить людей!
Драконов огонь, что засиял во сне
До чего же красивая радуга! Кажется, будто по ней, словно по изогнутому мосту, только что спустился на землю храм Кимиидэра. Здешние места так хороши в вечерний час, что могут сравниться лишь с живописными окрестностями озера Бива в Ооми, перед ними меркнет даже величественная красота горы Хиэйдзан.[114] Осенний ветер играет растущими на побережье белыми хризантемами, которые напоминают мириады звезд, отражающихся в море. Здесь, в бухте Ваканоура, стоит тысячелетняя сосна, на которой, говорят, некогда ночевала звезда Ткачиха.
Рассказывают, будто каждый год в ночь на десятое число седьмого месяца на этой сосне ярко загорается драконов огонь. Всякий раз сюда приводят девушек, столь же прекрасных, как дева из храма Тамацусима;[115] и высокородные, и простолюдины катаются в лодках, совершают возлияния и распевают песни. Некоторые, перебирая струны бивы,[116] с гордостью любуются окрестными видами, ибо до них далеко даже красотам реки Сюньянцзян, которые, поглаживая бородку, воспевал Бо Лэтянь.[117]
По мере того как сгущаются сумерки и на море поднимаются волны, людьми все сильнее овладевает нетерпение. Они не замечают даже взошедшей в чистом небе луны.
— Вот-вот зажжется драконов огонь. Только бы его увидеть, вот уж будет о чем рассказывать потом! — переговариваются между собой люди и с таким напряжением всматриваются в даль, что у них начинает ныть тело, а глаза щиплет от соленого ветра. С давних времен известно, что не каждому дано увидеть драконов огонь. Лишь тот, в ком крепка вера, кто хулу не возводит на ближнего и попусту не гневается, словом, тот, кого можно назвать живым Буддой, способен увидеть это дивное сияние, да и то если повезет.
Не успел Бандзан услышать об этом от кого-то из стоявших поблизости, как сквозь толпу стал бесцеремонно проталкиваться какой-то человек. Перебирая четки на длинном шнуре, он воскликнул:
— Глядите же, вот он, драконов огонь! — и, прикрыв глаза, опустил голову.
Вслед за ним многие в толпе загомонили:
— И я вижу! И мне повезло! Разве это не доказывает, что я ни разу в жизни ни на кого не возвел хулу? — Наморщив лбы, люди всматривались в то место на берегу, где мерцали рыбачьи огни, как видно, принимая их за драконов огонь. Таких людей на каждый десяток приходилось по семь, а то и по восемь.
И только двое или трое, смущенно почесав в затылках, говорили:
— Видно, мы безнадежно погрязли в грехе. Уж все глаза проглядели, а все равно ничего не видать.
И это была чистая правда!
Бандзан понял, что этак и ему вряд ли удастся увидеть драконов огонь, и решил провести ночь в храме Каннондо. Для начала он почитал «Сутру о деяниях всемилостивой богини Каннон»,[118] а потом незаметно задремал.
И привиделось ему, будто предрассветное небо затянулось пурпурными облаками, ветер на море стих, на волнах появилось золотое сияние, вскипели брызги и зазвучала чарующая музыка.
Не успел Бандзан надивиться на все эти чудеса, как из воды вышло несколько десятков отроков с волосами, разделенными на две пряди и завязанными кольцами на ушах, неся на вытянутых руках огромный лазурный светильник.
Вслед за ними появилось множество каких-то диковинных существ. Приглядевшись, Бандзан понял, что это моллюски в головных уборах из рыбьих хвостов и плавников. Сыграв мелодию на духовых и струнных инструментах, они повесили лазурный светильник на сосну, а затем прямо в воде упали на колени и склонили головы в сторону храма.
В этот миг дверцы священного ковчега в храме сами собой распахнулись, и явился бодхисаттва. Подняв кверху цветок лотоса, он молвил: «Хвалю вас, рыбы», — и, трижды кивнув, скрылся в ковчеге. Вслед за ним исчезли в волнах и все обитатели морского царства.
Как раз в это время зазвонили утренние колокола, и Бандзан проснулся. От радости, что он сподобился дивного видения, из глаз его хлынули слезы.
Как тут было не посмеяться над теми, кто накануне разыгрывал из себя великих праведников?!
Могила в очарованном лесу
Решив передохнуть, Бандзан остановился в окрестностях одной из деревень Осуми[119] и в ожидании вечерней прохлады расположился подле болотца. Глядя на подернутую рябью его поверхность, трудно было поверить, что наступило лето. Из ближнего леса, называемого «Очарованный» и такого густого, что его вполне можно было принять за лес Тадасу в столице, послышался крик кукушки, обычный для этого времени года. Неожиданно начался ливень, и хотя страннику не пристало сетовать на непогоду, настроение у Бандзана испортилось. Добравшись до деревни, он постучался в первый попавшийся дом и, рассказав, кто он и откуда, попросил пустить его на ночлег. Однако уснуть в ту ночь ему не удалось.
