О том, что стало с Зарой после нашего ухода, знаю только с чужих слов. В общем, пилигримы вытащили с судов камнемёты и пять дней обстреливали город, но безрезультатно. Тогда кто-то предложил сделать подкоп под одну из башен. И подкоп сделали, заложили туда много пороха, взорвали, и башня рухнула. Защитники города поняли, что сопротивляться бессмысленно, и сдались. Но было уже поздно. В пролом хлынули озверевшие венецианцы и крестоносцы, которые наконец-то почувствовали запах добычи. Начались грабежи, убийства и насилия. Город кое-как поделили пополам: венецианцам досталась часть, ближняя к морю, а крестоносцам – дальняя. На третью ночь после штурма между крестоносцами и венецианцами завязались драки, которые вскоре перешли в повсеместную схватку. Дрались мечами, копьями, арбалетами и дротиками. Венецианцы не могли долго противостоять закалённым воинам, и вскоре их стали повсеместно теснить. К утру бой утих. Сколько погибло венецианцев, сколько крестоносцев, а сколько жителей Зары, не знаю, но говорят, что кровь текла по мостовым ручьями и псы лакали её. Достоверно знаю, что погиб барон Жиль де Ланда из Фландрии – ему стрела угодила прямо в глаз. Целую неделю потом собирали убитых и раненых, тушили пожары и наводили порядок в отрядах.
Всю зиму крестоносное войско провело в Заре, а весной, уже после Пасхи, флот снялся с якорей и ушёл на Керкиру.[64] Но перед этим венецианцы выгнали из города всех жителей, дома сожгли, а стены обрушили, тех же, кто не хотел покинуть свои дома и расстаться со своим скарбом, убили без всякой жалости.
Воистину, «и ниспровергли город сей, и всю окрестность сию, и всех жителей города сего, и все произрастания земли…»[65]
И была весна, тёплый воздух овевал загрубевшие от зимних холодов лица, цвели дивные, невиданные цветы, небо было голубое, вода синяя, а песок жёлтый таких дивных цветов, какими не бывают лучшие ткани в лавках купцов. И многие пилигримы подумали, что они оказались у врат рая. И вот уже ослабевшие руки выпускали мечи и копья, воины пили сладкое вино, смеялись и дурачились, подобно детям. И многие ослабли духом и решили сложить с себя крест и вернуться в Брандис.[66] И они более в походе не участвовали, их имена ныне забыты, и что с ними стало, не ведаю.
На Керкире был назначен сбор крестоносного воинства, чтобы уже оттуда флоту плыть в Вавилон.
Но пока пилигримы отдыхали и набирались сил, графы и бароны пребывали в тяжёлой задумчивости и растерянности. Совет следовал за советом, но решение найти не удавалось. Поход, по сути, ещё не начался, а денег уже не было. Не на что даже было закупать продовольствие – хлеб, вино, вяленое мясо, солёную рыбу. А ведь ещё предстояло вернуть деньги венецианцам, которые не желали больше верить в долг и заявляли, что их корабли не выйдут из гавани, пока им не заплатят.
А потом Господь отнял руки свои от крестоносного воинства… На Керкиру пришёл корабль, который привёз того самого юношу Алексея, который пьяный рыдал и катался по песку у костров крестоносцев на острове Святого Николая. Но теперь царевича было не узнать. Он носил богатую одежду, вёл себя с царским достоинством, говорил уверенно, гордо и даже надменно. Царевич, подученный Дандоло, вошёл в шатёр Бонифатия Монферратского и сказал ему:
«Вот, я, василевс Алексей сын Исаака, лишённый престола вопреки законам Бога и установлениям людей. И нет на этом свете силы, способной свергнуть узурпатора и возвратить трон законному монарху, кроме воинов креста. И я говорю и клянусь, что если Бог поможет вам возвратить моё наследие, то всю империю ромеев я подчиню Риму, от которого она, как вы знаете, давно отложилась».
«А ещё, – сказал он, – я знаю, что вы истратили своё добро и что вы бедны; поэтому, воссев на троне в Константинополе, я дам вам двести тысяч марок серебра и съестные припасы для всего войска, малым и великим. А потом, когда в империи будет установлен надлежащий порядок, я приму крест и отправлюсь с вами в Вавилонскую землю, или, если вы сочтёте то за лучшее, пошлю туда десять тысяч человек на свой счёт. И эту службу я буду оказывать в течение года; а все дни своей жизни буду содержать в Заморской земле на свой счёт пятьсот рыцарей, которые станут её оборонять».
Услышав такие слова, графы, бароны и сам Бонифатий Монферратский задумались, ибо вместо сражений за Гроб Господень им опять предлагали убивать христиан. Но царевич понял их сомнения и сказал, что воевать не придётся вовсе – армии и флота у Византийского государства уже давно нет, а столицу охраняют наёмники. Наёмников можно перекупить или просто напугать, после чего они просто разбегутся, а сражения никакого не будет.
Затем Алексей передал графу Монферратскому буллу от папы, в которой тот благословлял завоевание Константинополя и объявлял его делом, угодным богу, а также грамоту от короля Филиппа-Августа, в которой он просил поступать во всём согласно воле папы. Нечего и говорить, что дож Дандоло плакал от счастья, когда узнал о решении крестоносцев. Флот немедленно стал готовиться к выходу в море.
Судьба Крестового похода, Константинополя и Византийской империи была решена.
Стояли ясные и солнечные дни, дул тихий и добрый ветер, и через соразмерное время флот вошёл в рукав Святого Георгия.[67] Учёные монахи, бывшие с нами, говорили, что где-то неподалёку находятся развалины Трои, но так ли это, я не знаю, сам я их не видел. Вскоре флот оказался на расстоянии одного льё от Константинополя, но по совету хитроумного дожа Дандоло флот сначала пристал в гавани Халкедона,[68] чтобы привести в порядок корабли, а также пополнить запасы пропитания и воды, а потом ушёл в Скутари.
Дандоло уверял, что жители Константинополя не будут сопротивляться пилигримам и откроют ворота, но тут он впервые за весь поход ошибся. Вскоре от василевса Алексея III, брата Исаака, прибыло посольство. Послы хитрили и юлили, больше стараясь увидеть и услышать, чем сказать. В конце концов, они предложили помочь пилигримам пропитанием с тем условием, чтобы флот сразу снялся с якоря и отплыл в Святую Землю. Однако граф Монферратский говорил с послами сурово. Он объявил Алексея III узурпатором и потребовал его отречения от трона в пользу племянника, будущего императора Алексея IV. На том посольство и закончилось.
Стоя у борта галеры, я долго разглядывал Константинополь. Я не мог и вообразить себе, что где-либо на свете может существовать такой богатый город, когда увидел эти роскошные дворцы, и эти высокие церкви, которых там было столько, что я и представить себе не мог, если б не видел их собственными глазами. И не было среди пилигримов столь храброго человека, чьё сердце не дрогнуло бы при виде столь мощных стен и башен, ибо взять их штурмом было делом воистину нелёгким.
На стенах было полно горожан, они молча смотрели за прохождением наших кораблей, однако ни один грек из города не дал понять, что он склоняется на сторону пилигримов из страха и боязни перед императором. Графы и бароны ушли в свои шатры и там, посовещавшись, решили, что Константинополь придётся брать штурмом.
Ночью по лагерю ходили священники и монахи, уговаривая пилигримов исповедаться и составить завещание; ведь никто не знает, какова будет воля божья по отношению к ним. Одни молились и плакали, другие точили мечи и наконечники стрел, но мало кто спал.
И вот наступило утро. С рассветом мы взошли на свои юисье и завели в трюмы осёдланных коней. Все рыцари были в доспехах, и это представляло немалую опасность, потому что упавший в воду мгновенно пошёл бы ко дну.
Император Византии Алексей III ждал нас со своим войском, выстроенным на берегу. Когда я увидел, сколько воинов у него под рукой, то понял, что никто из нас до вечера не доживёт. Нам предстояло брести по мелководью, ведя в поводу лошадей, а потом подниматься в гору, где нас ждали греки. Алексею стоило только приказать, и шеренги греческих воинов смели бы нас в воду. Но отступать мы тоже не могли. Дандоло уверял, что если мы повернём свои корабли обратно, византийские дромоны догонят наши суда и потопят их.
И вот затрубили трубы. Мы бросились вперёд, отталкивая друг друга, падая, изрыгая кощунственную божбу и стараясь как можно быстрее достичь суши. Вода доходила воинам до пояса, лучники и арбалетчики брели, держа своё оружие над головами.
Я ждал, что вот сейчас копья ударят в щиты, стрелы заскрежещут по шлемам и прибрежный песок окрасится кровью. Но вышло иначе. Когда греки увидели, что на них несётся лавина закованных в доспехи воинов, вздымая буруны воды и потрясая оружием, они повернулись и побежали. Так было захвачено побережье. Греки бросили лагерь, шатры, обозы и всё, что в нём было, и бежали в город.
При штурме Галатской башни, закрывающей цепью гавань, венецианцы промедлили. Услышав об этом, Дандоло приказал высадить его на берег. И вот этот слепой старик с поднятым мечом бросился вперёд, такова была его ярость и ненависть к Византии, а перед ним несли знамя с изображением святого Марка. Увидев это, венецианцы устыдились и бросились на штурм, и вскоре греки бежали со стен. Потом я видел знамя Святого Марка развевающимся на одной из крепостных башен. Не знаю, кто его там водрузил.
