Скорее всего мы выпьем его в молчании, как в прошлый раз. Возможно, впрочем, она будет еще что-то спрашивать. «Как вы считаете, Сергей Александрович, цвета побежалости являются признаком неудачи?»
«Видите ли, Клара… Цвета побежалости — это одно из проявлений эффекта Винке… Гм… И поэтому аниматор должен… гм… видите ли,
Клара. Вы хотите еще кофе?»
А допив его, с облегчением расстанемся.
Смешно, однако в десять минут восьмого ее тоже не было.
Чертыхнувшись, я встал со скамьи, бросил журнал в урну и сделал первый шаг, когда обратил внимание, что за фонтаном, у входа в метро, начался какой-то переполох.
На самом деле это было не начало. Как мне скоро удалось выяснить, взрыв в подземном переходе прогремел еще за несколько минут до того, как я сел на скамью, — примерно без четверти семь.
Разумеется, все уже было оцеплено, загорожено, злые лица омоновцев не оставляли никакой надежды прорваться внутрь.
Да и что бы я стал там делать?
Отчаянно выли, пробиваясь к запруженной площади, машины «скорой помощи».
У меня не было сомнений, что случилось.
В сущности, мы были едва знакомы. Я не знал ни ее номера телефона, ни кому могу сообщить о ее гибели. Тем не менее, ощущение потери пронизывало все мое существо.
У входа в метро теснилась смятенная толпа.
Я попытался подойти ближе, но там была такая бестолковщина и давка, что мне пришлось отказаться от этой затеи.
Уйти я почему-то не мог. Я должен был оставаться здесь. Зачем? — не знаю. Я вернулся и, чувствуя противную мелкую дрожь, снова сел на скамью. Эта скамья сейчас вызывала странное, иррациональное ощущение чего-то знакомого и надежного.
Клара появилась совершенно с другой стороны. Она шагала по бульвару, беззаботно помахивая сумочкой.
Я встал.
— Да что с вами? — спросила она, подходя. — Что случилось? Извините, я немного… Что вы делаете?
Но я уже тащил ее за локоть в сторону, подальше от воя машин, от черной толпы, волнующейся над гибельным подземельем…
Справа, над темной полосой леса, за которым скрывались дома окраинного квартала, появились разноцветные лучи. Они весело бежали друг за другом, рисуя конус, перевернутый острием к земле. Должно быть, дискотека. Совсем стемнело, и прямо посреди окна проявилась далекая звезда.
Лаборантка Инга стояла возле плюща со свежеотломленным листом в руке, и на лице у нее было такое выражение, как будто она увидела таракана.
— Сбор урожая? — поинтересовался я. — Силосование колосовых?
— Колесование силосовых, — с вызовом сказала она. — Он сам отломился.
— Ого! — Я сел в кресло и закинул ногу на ногу. — Да вы дерзите, милая.
— Нет, правда. Я его только стала марлей. А он…
— А он отвалился.
Инга фыркнула и бросила лист в урну.
— Вам бы, с вашей-то внешностью, нужно было идти работать туда, где не надо ничего делать руками, — съязвил я. — В актрисы, например.
— А вы устройте, — томно предложила она и подошла на шаг. — Вы же можете…
Глаза у нее были ореховые.
— Могу, — согласился я. — Мне это ничего не стоит. Точнее, стоит только пальцем пошевелить. Сбегутся все главные режиссеры всех театров и… Вам в театр лучше или в кино?
— В кино. Там чаще раздеваются.
— Это аргумент. Тогда свистнем всех начальников всех киностудий.
Ладно? А пока мы с вами поедем в одно милое местечко и… вы свободны вечером?
— Смотря для чего.
— Я вот что имею в виду: ваше отсутствие никого не будет нервировать?
Она пожала плечами.
— Я же говорила: я не замужем.
— Замуж вам, понятное дело, рановато, — резонно заметил я. — Вам еще годик-другой нужно хвостом вертеть. Но, может быть, просто близкий человек… родители… любовник в конце концов.
Она сделала вид, что обиделась.
— Хам вы, Сергей Александрович. Скучно с вами. Я думала, вы не такой.
— Не какой?
— Не такой, как все.
— Я и есть не такой, как все, — сказал я, поднимаясь. — Я не хам,
Инга. Я аниматор. Я только выгляжу человеком. На самом деле я бес. И мне нужно все и сейчас. И я вижу всё насквозь. И тебя я тоже вижу насквозь. Рассказать, что вижу?
— Не надо.
Я привлек ее к себе.
Губы она раскрыла не сразу.
А ровно в то самое мгновение, когда дверь от мощного пинка визгнула, как собака, и в кабинет ворвалась Катерина.
Я повалился в кресло — благо оно было прямо за мной, — а лаборантка
Инга уже стояла в другом углу комнаты, внимательно разглядывая злополучный плющ. Глупым фантастам, что строчат всякие бредни о телепортации, следовало бы посмотреть, как это происходит на самом деле.
Тем не менее Катерина что-то учуяла. Для женских ноздрей воздух всегда наполнен большим, чем для мужских, количеством запахов.
Швырнув на стол несколько газет, она обвела комнату горящим взглядом, ненадолго задержав его на согбенной спине лаборантки, а затем подозрительно уставилась на меня.
Я скорбно сказал:
— Инга Петровна сломала листик…
Это сбило ее с толку. Разумеется, она помнила, какой скандал я закатил Лизе, когда та не сломала, а только надломила лист дорогого мне плюща. Не могла помнить она другого: скандал был нешуточным потому, что к тому моменту Лиза надоела мне хуже горькой редьки, и я, грешник, сживал бедняжку со свету всеми возможными способами.
— Ну и что! Переживешь.
— Интересно! Почему я должен после двенадцати сеансов! — Я воздел палец и потряс им. — Двенадцати! Приходить и видеть эти издевательства!..
Я перегнул палку. Катерина почуяла фальшь и уже снова смотрела на
Ингу, хищно раздувая ноздри. Просто ищейка. Да какая! Туз Бубен отдыхает…
— Инга, поднимитесь, пожалуйста, в ординаторскую. Принесите две чистые папки.
— Хорошо, Екатерина Викторовна, — кротко.
Цок-цок-цок — каблучки.
Глазки — в пол.
Легкое движение воздуха, дуновение какого-то аромата — ах, ну сама невинность.
Дверь — беззвучно.
Ну ангел же, ангел!..
Катерина плюхнулась в кресло и достала сигарету.
— Ты извини, — воинственно заявила она, щелкая зажигалкой. — Но я буду курить здесь.
— Почему?
— А почему тебе можно все, а мне — ничего?
Я не стал спрашивать, что именно «все» мне можно. Я просто сказал примирительно:
— Да пожалуйста. Если не больше пяти пачек «Капитанского», я потерплю.
— Что это ты такой покладистый сегодня? — Она снова посмотрела на меня с подозрением. — Вообще, слушай, оставь ее в покое!
— Кого? — изумился я.
— Не придуривайся, пожалуйста!
— Тебе-то что? — поинтересовался я. — Ты мне, между прочим, не жена.
Катерина фыркнула и покрутила у виска пальцем.
— Совсем сдурел?
— Тогда не мать.
— В общем, оставь девчонку в покое. Мне надоело! Уже весь на струне!
И что потом? Ты через неделю натешишься, а она мне будет мозги парить насчет того, почему все дяди такие сволочи. А потом уволится вся в соплях, а мне искать новую. Все равно она тебе Клару не заменит…
— Ишь ты! — изумился я. — Новости какие. Откуда знаешь?
— Вижу…
— Больно много стала видеть…
— А мне приходится! Ты же не занимаешься подбором кадров в эту долбаную лабораторию! Или мне самой формуляры заполнять? У меня, между прочим, сегодня тоже семь сеансов! Мало?
— Сдаюсь. — Я поднял руки. — Праздник отменяется. В кафе свожу один раз — и ни-ни. Разговоры — только о трудностях профессии.
— А! — Она безнадежно махнула рукой. — Ну правда, Бармин, пожалел бы ты меня…
Загасила окурок и тычком придвинула газету.
— Читал уже?
— Что?
— Что! Чем трескать водку с этим дебилом, поинтересовался бы, что происходит в аниматорском мире!
— Ты кого имеешь в виду? Шурца?.. Тогда, во-первых, не водку, а коньяк. Во-вторых, не трескать, а тяпнуть семьдесят граммов под лимончик. В третьих, он не дебил. Выбери неверное утверждение.
— На, читай!
Я раскрыл газету.
С первой страницы на меня смотрело суровое лицо президента. Это было совершенно неудивительно. Президенты смотрят отовсюду. Глаза президентов — это как глаза Бога: от них не отвернешься. Короче говоря, этому я не удивился. Поразило меня другое: чуть ниже, после мелкопахотного петита официальных сообщений и нескольких фотографий каких-то стапелей и котлованов, располагалась большая статья, в шапке которой скромно фигурировали две до боли знакомые физиономии.
Почти миловидное лицо Татьяны Петровой, главного редактора «Российского аниматора», излучало, как всегда, выражение непреходящей и озабоченной готовности. Что же касается усатой котовской физиономии Василия Мизера, председателя Российской ассоциации художественной анимации, то она была настолько угрюмой, что первым делом наводила на мысли о явке с повинной.
