— Они имеют влияние только в саксонских землях. Я не собираюсь появляться там, когда уеду отсюда.
При мысли об ее отъезде Эадульф внезапно ощутил легкую тревогу и не мог понять отчего.
— В любом случае, — сказал он, — мне не кажется, что настоятельница Вульфрун добавила много нового в нашу копилку.
Фидельма была в раздумьях.
— Но зато она показала, что не готова открыться для разговора, и предпочла спрятаться за своим высокомерием. Не Овидий ли еще сказал, что лучший способ защиты — это нападение?
Эадульф хмурился, раздумывая.
— Но что она могла скрывать?
Фидельма усмехнулась.
— Это-то нам и предстоит выяснить.
Эадульф чуть кивнул. Потом сказал:
— Но какое значение для расследования может иметь то, что скажет Вульфрун?
Фидельма протянула к нему руку и положила ладонь на его предплечье.
— Кажется, ты просто повторяешь свой вопрос, Эадульф. Давай подумаем. — Она откинулась на стул. — Почему она так стремится защититься, что ей приходится нападать? Это просто такой нрав, или она знает что-то особенное?
Эадульф взглянул на нее растерянно и ничего не сказал.
— Я думаю, — продолжала она, помолчав, — я склоняюсь к тому, что дело в ее характере. Я слыхала об этом Анне, которого она называет своим отцом. Раньше он поклонялся Водену, а потом был обращен в истинную веру. Насколько я знаю, у него было несколько дочерей, и он стал таким пламенным христианином, что всех их сделал служительницами Христа. Известно, что бывает, когда отцы заставляют дочерей выбирать то, что угодно им, отцам, а не то, что выбрали бы сами дочери.
— Но что могут делать дочери, кроме как быть послушными воле отца? — возразил Эадульф. — Разве не писал святой Павел: «Дети, будьте послушны во всем родителям вашим, ибо это благоугодно Богу»?
Фидельма нежно улыбнулась.
— А разве не писал Павел и этого: «Отцы, не раздражайте детей ваших, дабы они не унывали»? Но я все время забываю, что мы с тобой выросли в странах с разным правом. Мне всегда казалось, что у саксов дочери — это что-то вроде имущества, которое продается и покупается по прихоти отцов.
— Но саксонский закон ближе к тому, чему учил Павел, — уверял ее Эадульф, зная не понаслышке, сколь отличается положение женщины в Ирландии. — Павел говорил: «Жены, повинуйтесь мужьям своим, как прилично в Господе. Ибо муж над женою, как Христос — над Церковью…» Мы следуем этому закону.
— Я все же предпочитаю то, как заведено у нас, где у женщины, по крайней мере, есть выбор, — раздраженно ответила Фидельма. — Не нужно воспринимать как непреложную истину каждое слово Павла, ведь он был человек, и человек своей страны, иной страны, чем моя. Кроме того, и в его стране не все были с ним согласны. Павел был сторонником безбрачия для клириков, считая, что плотские отношения препятствуют высоким устремлениям души. Кто же поверит в это?
Эадульф был поражен.
— Это должно быть так, потому что это было причиной грехопадения Адама и Евы.
— Но как же плотская любовь может быть причиной греха, если это необходимо для продолжения человеческого рода? Неужели мы должны поверить, что Господь хотел, чтобы мы канули в небытие, если сделал размножение грехом? Если это грех, тогда почему Он не дал нам другого способа размножения?
— Павел сказал в Послании к Коринфянам, что брак и деторождение — не грех, — мягко заметил Эадульф.
— Да, но добавил, что это менее богоугодно, чем безбрачие. Я думаю, уже то, что Римская церковь призывает своих членов к безбрачию, таит в себе большую опасность.
— Это не более чем предложение, — возразил Эадульф. — Еще с Никейского собора и по сей день Рим только советовал священникам ниже епископа не жить со своими женами и, фактически, не жениться. Но никогда не запрещал.
— Рано или поздно запретят, — ответила Фидельма. — Иоанн Златоуст выступал против сожительства между монахами и монахинями в Антиохии.
— То есть ты против безбрачия?
Фидельма сморщила нос.
— Пусть те, кто хочет сохранять целомудрие, его сохраняют. Но не нужно требовать этого от всех остальных, независимо от того, хотят они того или нет. Разве не грех это против Господа — утверждать во имя Его, будто мы не можем служить Ему иначе, чем отвергая Его? Отвергая одно из величайших Его творений. Разве не сказано в Сотворении Мира: «сотворил Он мужчину и женщину, и благословил их, и сказал им: плодитесь и размножайтесь…»? Кто мы такие, чтобы это отрицать?
Она замолчала, потому что послышался стук в дверь и вошла сестра Эафа. Лицо ее было тревожно. Сперва она посмотрела на Фидельму, потом на Эадульфа.
— Я здесь, но я не очень понимаю, зачем меня позвали, — сказала Эафа. Хотя она старалась держать свои жилистые и загрубелые руки неподвижно, но пальцы все равно шевелились, выдавая ее волнение.
Фидельма ободряюще улыбнулась ей и жестом пригласила сесть. Эадульф видел, что ее гнев на Вульфрун уже улетучился. Значит, спор о целибате был для нее не более чем способом успокоиться после разговора с надменной настоятельницей.
— Это не более чем формальность, сестра Эафа, — заверила Фидельма саксонскую монахиню. — Я только хочу узнать, когда вы в последний раз видели Вигхарда живым?
Девушка растерянно моргала.
— Не понимаю, сестра.
— Тессерарий говорил вам, что нам поручено расследовать убийство Вигхарда?
— Да, но…
— Вы, наверное, видели Вигхарда вчера за ужином, в трапезной, где вы были вместе с настоятельницей Вульфрун?
Девушка кивнула.
— А после этого? — подсказывала Фидельма.
— Нет, после этого не видела. Я ушла, а настоятельница Вульфрун осталась беседовать с ним у дверей трапезной. Они… они о чем-то спорили. Я отправилась к себе. После этого я его не видела.
Эадульф подался вперед, внезапно заинтересовавшись.
— Настоятельница Вульфрун в самом деле спорила с Вигхардом?
Эафа снова кивнула.
— А о чем они спорили?
Эафа пожала плечами.
— Я не знаю точно. Я не слушала.
Фидельма ласково улыбнулась девушке.
— И вы вернулись в свою комнату, которая находится рядом с комнатой настоятельницы?
— Да, — спокойно ответила Эафа.
— И не рискнули больше выйти из комнаты в эту ночь?
— О нет, что вы!
Фидельма подняла бровь.
— Нет?
Девушка нахмурилась, замялась и поправила себя:
— То есть, нет, немного позже настоятельница Вульфрун вызвала меня к себе.
— С какой целью?
— Ну как? — Эафа, казалось, была удивлена таким вопросом. — Чтобы помочь ей расстелить постель.
— Это для вас обычно?
Девушка выглядела озадаченной.
— Я не очень понимаю, о чем вы, сестра.
— Вы ведь спутница настоятельницы Вульфрун, это так?
Снова кивок был ей ответом.
— Тогда почему вам приходится выполнять всю мелкую работу по хозяйству, которую она может делать сама?
— Потому что… — Эафа подумала. — Потому что она очень знатная дама.
— Но сейчас она просто одна из сестер. Даже настоятельница не вправе требовать, чтобы кто-то из ее обители прислуживал ей.
Эафа не ответила.
— Послушайте, почему вы решили стать служанкой настоятельницы Вульфрун?
Эафа подняла на нее свои светло-карие глаза. Казалось, что она хотела ответить что-то, но снова понурила голову. Только чуть заметно кивнула.
— Почему? — настаивала Фидельма. — Будь она знатная дама, или настоятельница, или скромная сестра во Христе, в любом случае Вульфрун не имеет на это права. Вы служите только Господу.
— Я больше ничего не могу сказать, — твердо произнесла девушка. — Я могу сказать только, что вчера вечером я прислуживала настоятельнице Вульфрун, и когда все было готово для ее сна, я вернулась к себе и легла спать.
Фидельма хотела продолжить, но раздумала. Давить на девушку не имело смысла.
— Во сколько это было, Эафа?
— Я точно не помню. Но раньше полуночи.
— А откуда вы знаете?
— Я проснулась, когда звонили к полуночному Ангелусу, и тут же снова уснула.
— После этого вы еще просыпались?
— Думаю, нет.
— В каком смысле? — впервые вступил в разговор Эадульф. — Вы думаете, что больше не просыпались?
— Ну, — нахмурилась девушка, — кажется, я просыпалась еще раз, позже, и слышала какой-то шум и суматоху, но я так устала, что перевернулась на другой бок и тут же заснула снова. Наутро, за завтраком, кто-то сказал, что внизу в саду поймали ирландского монаха, который убил архиепископа-дезигната. Это правда?
Она смотрела округлившимися глазами то на Эадульфа, то на Фидельму.
— Отчасти, — согласилась Фидельма. — Монаха арестовали, но его вина еще не доказана.
Девушка на мгновение раскрыла рот и тут же закрыла снова. Это непроизвольное движение не ускользнуло от внимания Фидельмы.
