— Как давно он работает в Палате?
— Насколько я знаю, сестра, он приехал в Рим паломником год назад. И, будучи одарен к языкам, решил остаться, и вот уже чуть больше девяти месяцев работает у меня в подчинении.
— Скажите, брат, что он за человек?
Брат Осимо задумался, кусая губу и глядя в пространство. На бледных щеках его появился легкий румянец, и казалось, что он смутился.
— Очень спокойный, не склонный к раздражению или вспышкам гнева. Я бы сказал, тихий. Старательный в работе. С ним никогда не было никаких забот.
— У него есть твердые убеждения? — прервал Эадульф.
Осимо посмотрел на него с недоумением.
— Твердые убеждения? В каких вопросах?
— Он ирландец. Мы слышали, что он носит ирландскую тонзуру, а не римскую corona spinea. Это значит, что он отказался от римского устава и следует уставу Колума Килле.
Брат Осимо с горячностью замотал головой.
— Брат Ронан просто следует традиции. Как и многие из ирландцев или бриттов, он носил свою тонзуру, потому что таков его обычай. Для нас это не имело никакого значения. Важно то, что у человека в душе, а не то, что у него на голове.
Фидельма опустила лицо и прикрыла рот рукой, чтобы спрятать улыбку, увидев, как Эадульф залился краской стыда.
— А что у Ронана в душе? — спросил он, не сумев скрыть свою досаду на то, что его при всех упрекнули в предвзятости.
Брат Осимо поджал губы.
— Я уже сказал вам, брат, он человек спокойного и приятного нрава.
— Вы никогда не слышали, чтобы он говорил что-нибудь дурное о Риме?
— Если бы ему не нравился Рим, зачем он стал бы здесь жить?
— Вы никогда не слышали от него ничего дурного о Кентербери? Например, как он воспринял решение синода в Витби, когда саксонские королевства выбрали устав Рима и отказались от ирландской традиции обители Колума Килле?
Осимо улыбнулся, давая понять, что вопрос кажется ему глупым.
— Он не высказывал мнения по этому поводу. Его больше заботили дела в Африке, а не на дальнем западе. Он замечательно владеет греческим и арамейским, поэтому его делом было сообщение с нашей миссией в Северной Африке. Сейчас это особенно трудно, потому что арабы, те, что фанатично верят в пророчества Магомета, как раз шныряют по морю у побережья Африки и двигаются к западу.
Эадульф сдержал вздох.
— В таком случае, брат Осимо, вас не поразило, что брат Ронан Рагаллах обвиняется в убийстве архиепископа Кентерберийского, и якобы он сделал это из-за решения, принятого в Витби? — спросил он.
К удивлению их обоих, Осимо запрокинул голову и мелодично расхохотался.
— Я слышал об этом и не верю ни единому слову. — Внезапно его лицо снова стало серьезным. — Когда я услышал о том, что архиепископ убит… — он замолчал и благочестиво преклонил колени, — …и что брата Ронана схватили и обвинили в этом, я не мог поверить. Я никогда в это не поверю. Если хотите, я готов искать где угодно, только бы найти настоящего убийцу.
Фидельма с интересом разглядывала его взволнованное лицо.
— Почему вы так уверены, что Ронан не убивал Вигхарда?
— Ну потому что… — Осимо огляделся по сторонам, словно ища ответ в комнате. — Потому что это просто не в его характере, сестра. Если мне кто-нибудь скажет, что… — он помедлил, подыскивая достойную аналогию, — что… что Пресвятой Отец участвовал в празднике Вакханалий и, прости меня, Господи, плясал обнаженным в храме Вакха на Виа Сакра — то я скорее поверю в это, чем в то, что брат Ронан способен убить человека.
Фидельма тонко улыбнулась.
— Да, брат Осимо, это в самом деле убедительный довод.
— И приведенный от всего сердца, — твердо добавил субпретор.
— Но Ронан был схвачен, когда убегал из покоев архиепископа-дезигната в то время, когда того нашли мертвым. Он попытался назваться ложным именем, а потом сбежал из-под стражи, — сердито вмешался Эадульф. — Разве это похоже на поведение невинного человека, как вам кажется, брат Осимо?
Осимо печально понурил голову, но заговорил с жаром:
— Так мог вести себя отчаявшийся человек. Человек, который видит, что весь мир ополчился против него, а он ни в чем не повинен. Отчаявшись добиться, чтобы ему поверили, он ищет освобождения, чтобы доказать, что чист.
Фидельма задумалась, глядя на юношу и не говоря ни слова, а затем тихо спросила:
— Брат Ронан говорил вам это?
Осимо мгновенно покраснел.
— Конечно нет, — ответил он дрожащим от возмущения голосом.
Фидельме его тон показался не вполне убедительным, и она решила расспросить об этом подробнее.
— Стало быть, вы не видели брата Ронана после его побега? Однако вы с такой уверенностью говорите за него…
— Мы много работали вместе последние девять месяцев и… стали друзьями. Очень близкими друзьями.
Осимо отвел глаза, но с вызовом вздернул подбородок.
Фидельма доверительно подалась вперед:
— Вы понимаете, что если вы встретите брата Ронана, то ваша обязанность перед законом — сообщить страже?
— Понимаю, — тихо сказал Осимо.
Фидельма откинулась на стул и некоторое время молча смотрела на молодого человека.
— Покуда это так, брат Осимо, верьте мне: я намерена довести расследование убийства Вигхарда Кентерберийского до конца. Если брат Ронан невиновен, я докажу это. Если он виновен, то он не убежит от правосудия.
Ее тон, уверенный, но без кичливости, побудил Осимо поднять глаза и пристально посмотреть на нее. Потом он снова опустил взгляд.
— Я понимаю, — прошептал он.
— Для наших записей, — вмешался Эадульф, — скажите: когда вы в последний раз видели брата Ронана?
— В день убийства Вигхарда Ронан работал весь день до вечернего Ангелуса.
— Вы видели Вигхарда или кого-то из его свиты?
Осимо покачал головой.
Фидельма повернулась к Эадульфу:
— В таком случае у меня все, а у тебя?
Эадульф помотал головой.
— Тогда, брат Осимо… ах, чуть не забыла. — Она запустила руку в сумку-марсупий и протянула субпретору обрывок папируса. — Вы можете сказать, что это за язык?
Брат Осимо взял папирус, бросив на нее изумленный взгляд. Но едва он успел встретиться с ней глазами, как его лицо вновь приняло прежнее спокойное выражение.
— Написано знаками арабов. А язык — арамейский.
— О чем тут написано? — продолжала Фидельма.
— Это часть какого-то текста. Кто знает? Может быть, это даже письмо. Расшифровать можно только несколько слов.
— Какие? — не отставала Фидельма.
— На этом языке читают справа налево. Вот здесь слово «библиотека», «священная болезнь» и транскрипция какого-то греческого имени, заканчивающегося на «офил», а дальше слова «цена» и «обмен». В общем, смысла нет.
Когда они покончили со скудным ужином (после которого Фидельма неожиданно почувствовала себя смертельно усталой, несмотря на то, что днем поспала), Фурий Лициний был отправлен на поиски настоятельницы Вульфрун и сестры Эафы. Фидельма и Эадульф некоторое время сидели молча. У Фидельмы не шли из головы слова брата Осимо. Она была уверена, что Осимо и Ронана Рагаллаха связывало что-то большее, чем отношения начальника и подчиненного, что-то куда более близкое. Она была почти уверена, что, бежав из-под стражи, Ронан направился за помощью именно к Осимо Ландо. Но это подсказывало лишь чутье, а не собранные сведения.
Она заметила, что Эадульф машинально барабанит пальцами по столу, и хмыкнула, недовольная, что ее отвлекли.
— О чем ты думаешь, Эадульф? — спросила она, когда стук не прекратился.
Эадульф поморгал и, спохватившись, перестал стучать.
— Я просто думал о том, что сказал Осимо.
Фидельма удивленно приподняла бровь.
— Я тоже. А о чем именно ты думал?
— Про арабские слова, которые он перевел.
Фидельма была разочарована.
— А, — сказала она, пожав плечами. Она решила, что Эадульф тоже думает об Осимо и Ронане. — Ну, вряд ли это важно.
Эадульф покачал головой.
— Может быть. А может быть, и нет. Но это вызвало у меня кое-какие воспоминания. Ты же знаешь, Фидельма, я несколько лет учился в Ирландии, в великой школе врачевания Туайм Брекайне.
— А как это связано с арабскими словами?
— Может быть, и никак. Я к тому, что я немного разбираюсь в лекарском деле.
— Все равно не понимаю, причем здесь это.
— Я записал слова, которые перевел Осимо, на тот случай, вдруг они когда-нибудь обретут смысл.
— И что?
— Первое слово было «библиотека». Возможно, в тексте идет речь о книгах. «Священная болезнь» — эти два слова были рядом. «О священной болезни» — это название трактата Гиппократа, в котором он утверждал, что нет различия между чувственными и двигательными нервами.
— И что? Эадульф, я запуталась.
Эадульф снисходительно улыбнулся.
