— Ого! Ужъ ты успѣла вонъ о чемъ подумать, старуха!
— Успѣла! — подхватила съ восторгомъ почтенная дама. — Сзади лакей, на запяткахъ съ перекладиной, чтобы ему какъ-нибудь не переломало ногъ наѣхавшимъ дышломъ. Впереди кучеръ на большихъ широкихъ козлахъ, — такъ что троимъ хватало бы мѣста, — обитыхъ зеленымъ съ бѣлымъ трипомъ. Пара гнѣдыхъ рѣзвыхъ лошадокъ бѣжитъ дружно, головы кверху, и ногами этакъ больше вверхъ, чѣмъ впередъ, бросаетъ. А мы съ тобой сидимъ такъ важно, откинувшись назадъ! Ахъ, Боже мой! Ха-ха-ха-ха!
И мистрисъ Боффинъ опять всплеснула руками, закачалась съ боку на бокъ, затопала ногами и смахнула съ рѣсницъ выступившія у нея отъ хохота слезы.
— А что ты скажешь, старуха, насчетъ нашего павильона? — спросилъ мистеръ Боффинъ, сочувственно смѣясь.
— Мы его запремъ. Продавать его не будемъ, а поселимъ въ немъ кого-нибудь, чтобы присматривалъ за нимъ.
— Ну, а какія у тебя еще мысли?
— Нодди, — заговорила мистриссъ Боффинъ, пересаживаясь съ моднаго дивана къ своему мужу на деревянную скамью и взявъ его подъ руку, — вотъ что еще скажу я тебѣ. Знаешь, я день и ночь все думаю о бѣдной дѣвушкѣ, знаешь, о той, которая такъ жестоко обманулась насчетъ мужа и богатства. Не сдѣлать ли намъ чего-нибудь для нея, какъ ты думаешь? Не пригласить ли ее жить у насъ или что-нибудь такое?
— Ни разу не подумалъ объ этомъ! — воскликнулъ мистеръ Боффинъ въ восторженномъ удивленіи, ударивъ рукой по столу. — Эка ты у меня, словно машина на парахъ — знай себѣ придумываегь думы! И вѣдь сама не знаетъ, какъ все такое приходить ей въ голову. Правда, и машина не знаетъ.
Мистрисъ Боффинъ за такое философское разсужденіе супруга слегка дернула его за ухо и потомъ продолжала, постепенно переходя въ нѣжный тонъ:
— Да, есть у меня вотъ какое желаніе. Помнишь ты милаго маленькаго Джона Гармона? Помнишь его въ ту минуту, когда онъ уѣзжалъ отъ насъ въ чужіе края? Помнишь: тамъ, черезъ дворъ, у нашего камина? Теперь мы не можемъ помочь ему деньгами, и деньги его перешли къ намъ. Такъ вотъ мнѣ хотѣлось бы найти какого-нибудь мальчика-сиротку, усыновить его, назвать Джономъ и обезпечить его будущность. Мнѣ это было бы пріятно, но, можетъ, ты скажешь — это причуды?
— Нѣтъ, этого я не скажу, — перебилъ ее мистеръ Боффинъ.
— Не скажешь, дружокъ? Ну, а если бы сказалъ?
— Если бы сказалъ, такъ былъ бы скотина, — отвѣтилъ супругъ.
— Значитъ, ты согласенъ? Вотъ это хорошо, это похоже на тебя, мой дружокъ!.. Ну, не пріятно ли намъ будетъ думать, — заговорила опять мистрисъ Боффинъ, снова просіявъ съ головы до ногъ и съ величайшимъ наслажденіемъ разглаживая платье, — не пріятно ли думать даже теперь, что у насъ будетъ дитя и что мы доставимъ ему довольство и радость въ память того несчастнаго ребенка? И не пріятно ли знать, что это доброе дѣло мы сдѣлаемъ на собственныя деньги того же ребенка?
— Да. А мнѣ пріятно знать и то, что ты — моя жена, — сказалъ мистеръ Боффинъ. — Мнѣ было пріятно знать это давно ужъ, давненько.
Не въ обиду будь сказано честолюбивымъ мечтамъ мистрисъ Боффинъ, мужъ и жена, бесѣдуя такимъ образомъ, сидѣли рядкомъ, мирной четою, безнадежно потерянною для моднаго общества.
Эти простые и темные люди руководствовались въ своей жизни лишь безсознательнымъ религіознымъ чувствомъ долга да желаніемъ поступать справедливо. Тысячу слабостей и всякихъ несообразностей можно было бы найти въ нихъ обоихъ и, въ придачу, быть можетъ, еще изрядный запасъ суетности въ женѣ. Но даже ихъ жестокій и скаредный хозяинъ, выжимавшій изъ нихъ соки тяжкой работой за ничтожную плату, не могъ изуродовать себя до того, чтобы не сознавать ихъ нравственной чистоты и не уважать ея. При всей своей мелочности, всегда въ борьбѣ съ самимъ собою и съ ними, онъ ихъ уважалъ. Таковъ вѣчный законъ. Зло часто гнушается самимъ собою и умираетъ съ тѣмъ, кто его творитъ, а добро — никогда.
Сквозь толстую стѣну своихъ закоренѣлыхъ предубѣжденій покойный тюремщикъ Гармоновой тюрьмы видѣлъ всю честность и правдивость этихъ двухъ вѣрныхъ слугъ своихъ. Изливая на нихъ свою злобу и всячески понося ихъ за то, что они осмѣлились перечить ему правдивымъ словомъ, онъ чувствовалъ, какъ это слово царапаетъ его каменное сердце, и понималъ, что всего богатства мало, чтобы подкупить ихъ, если бы ему вздумалось сдѣлать такую попытку. Поэтому, оставаясь для нихъ хозяиномъ-тираномъ, ни разу не молвивъ имъ добраго слова, онъ вписалъ ихъ имена въ свое духовное завѣщаніе. Поэтому, ежедневно заявляя свое недовѣріе ко всему человѣчеству и жестоко доказывая его на дѣлѣ всѣмъ тѣмъ, кто имѣлъ хоть малѣйшее сходство съ нимъ самимъ, онъ былъ настолько увѣренъ, что два человѣка, переживъ его, останутся ему вѣрны во всемъ, отъ большого до малаго, насколько былъ увѣренъ въ томъ, что долженъ умереть.
Мистеръ и мистрисъ Боффинъ, сидя рядкомъ и удаливъ отъ себя моду на неизмѣримое разстояніе, принялись разсуждать о томъ, какъ имъ найти себѣ, сиротку. Мистрисъ Боффинъ предложила объявить въ газетахъ, что вотъ, дескать, желаютъ взять сироту и чтобы всѣ дѣти, соотвѣтствующія описанію, приложенному къ объявленію, въ извѣстный день явились въ павильонъ. Но мистеръ Боффинъ выразили благоразумное опасеніе, что это запрудить всѣ сосѣднія улицы роями ребятишекъ, и потому этотъ планъ былъ отброшенъ. Тогда почтенная леди предложила спросить приходского священника, не найдетъ ли онъ подходящаго для нихъ сироты. Мистеръ Боффинъ одобрилъ эту идею и рѣшилъ тотчасъ же съѣздить къ преподобному джентльмену, а затѣмъ познакомиться и съ миссъ Беллой Вильферь. Такимъ визитамъ подобало быть визитами парадными, а посему было отдано приказаніе заложить экипажъ мистрисъ Боффинъ.
Выѣзды Боффиновъ совершались на головастой старой клячѣ, возившей прежде мусоръ, а теперь запрягавшейся въ карету, тоже старую и долгое время служившую въ Гармоновой тюрьмѣ курятникомъ, такъ какъ куры любили класть въ ней свои яйца. Непомѣрная дача овса головастой лошадкѣ и окраска кареты подъ лакъ, когда она досталась въ наслѣдство мистеру Боффину, казались ему вполнѣ достаточнымъ обезпеченіемъ его и мистрисъ Боффинъ по части парада. Присоединивъ къ этому кучера въ лицѣ долговязаго, головастаго парня, совершенно подъ стать лошади, мистеръ Боффинъ полагалъ, что больше ему ничего не остается желать. Вышесказанный парень въ былыя времена тоже занимался мусорнымъ дѣломъ; теперь же онъ заживо погребенъ какимъ-то добросовѣстнымъ портняжныхъ дѣлъ мастеромъ въ настоящую гробницу ливрейнаго камзола и штиблетъ, наглухо запечатанную тяжеловѣсными пуговицами.
Мистеръ и мистрисъ Боффинъ заняли мѣста за спиной этого служителя, на заднемъ сидѣньѣ экипажа, который, при всей своей помѣстительности, отличался непристойной и нѣсколько опасной готовностью отбросить прочь переднее сидѣнье при каждомъ переѣздѣ черезъ неровные уличные перекрестки. Увидѣвъ выѣздъ Боффиновъ, всѣ ихъ сосѣди бросились къ дверямъ и къ окнамъ, чтобы раскланяться съ ними, и смотрѣли вслѣдъ экипажу, когда онъ проѣзжалъ, а мальчишки кричали во все горло: «Нодди Боффинъ! Поѣхали денежки! Мусоръ къ чорту! Молодчина Боффинъ!» и далеко провожали ихъ такими комплиментами. Головастый молодой человѣкъ принималъ такъ близко къ сердцу всѣ эти возгласы, что нѣсколько разъ нарушилъ торжественность выѣзда, круто останавливая лошадь и собираясь соскочить съ козелъ, чтобы наказать виновныхъ, и воздерживался только послѣ долгихъ и убѣдительныхъ доводовъ со стороны своихъ господъ.
Но вотъ окрестности павильона остались позади, и экипажъ подъѣхалъ къ мирному обиталищу преподобнаго Фрэнка Мильвея. Жилище преподобнаго Фрэнка Мильвея было весьма скромное жилище, потому что доходъ его былъ весьма скромный доходъ. Доступный по своему званію для каждой безтолковой старухи, желавшей почтить его своей болтовней, Мильвей радушно принялъ Боффиновъ. Это былъ человѣкъ очень молодой, получившій даровое воспитаніе и жившій на самомъ ничтожномъ окладѣ съ своею очень молодою женой и полудюжиной очень маленькихъ ребятишекъ. Нужда заставляла его давать уроки и заниматься переводами классиковъ для увеличенія его скудныхъ средствъ, а между тѣмъ люди полагали, что у него досуга больше, чѣмъ у самаго лѣниваго, и денегъ больше, чѣмъ у самаго богатаго изъ его прихожанъ. Ненужныя шероховатости своей жизни онъ принималъ съ какою-то беззавѣтной, почти рабской покорностью и всегда былъ готовъ придти на помощь каждому мірянину, болѣе его обремененному такими же житейскими тяготами.
Съ милой привѣтливостью въ лицѣ и въ обращеніи, съ затаенной улыбкой, показывающей, что отъ его вниманія не ускользнулъ нарядъ мистриссъ Боффинъ, мистеръ Мильвей въ своей небольшой библіотекѣ, полной домашнихъ звуковъ и запаховъ, какъ будто всѣ шестеро его ребятишекъ спускались внизъ сквозь потолокъ, а жарившаяся на кухнѣ баранина поднималась кверху сквозь полъ, внимательно выслушалъ мистрисъ Боффинъ, разсказавшей ему о своемъ желаніи взять въ домъ мальчика-сироту.
