Перья
Сумочка черная, бархатная, с длинными гибкими перышками и кудрявым мягчайшим пухом вдоль замка-молнии. Вот оно, перышко, мякенькое, извивающееся в руке, невесомое. Улучить момент, когда продавщица зайдет за угол, выдернуть черное перышко и быстро, неуловимо для камеры, пихнуть в карман пальто.
Соберется толпа. Три продавщицы с голубых передниках поверх серых клетчатых платьиц, будут качать головами, охранник будет хмуро поглядывать да в рацию бурчать. Ни грубить, ни бить не будут. Вежливо предложат спуститься на первый этаж торгового комплекса, в лифте серебряном, бесшумном, сказочном, американском, молодежно-журнальном. Поведут по коридору узкому, душному, мимо мусорных ящиков из бара, мимо подземных автостоянок из американских боевиков, приведут в комнатку крошечную: три кресла синей кожи да тумбочка с видео и телевизором. Посадят напротив экрана черного, как глаз мавра. И нажмут кнопку резиновую на пульте японском, не нашем. На посветлевшем экране кто это гладит тонкими пальчиками перышко легкое, черное, невесомое, кто, резко дернув, отрывает его от сумочки дамской бархатной, быстро в кармашек рука с перышком летит.
И заставляют три продавщицы и охранник перышко на столик выложить, на середину серого, под камень, журнального столика. И администратор влетит, грозно руки растопырив, осыпая возмущенными междометиями воздух душной тесной комнатки. И заносят лицо грабителя в face-контроль, теперь полгода во все центральные магазины города нет мне пути.
* * *
«Здравствуйте, а у вас перья есть?»
«Нет, сейчас нет».
«А где их можно найти?»
«Ищите, может быть, в центре есть».
«А что ж вы перьевые ручки продаете, чернила к ним продаете, а перьев у вас нет?»
«Их сейчас редко привозят, раритет».
Перышко большое и увесистое, да вот кое-где обгрызенное. Грязно-серое. Потрепанное, бывшее в употреблении перо, торчит из подстаканника в дубовом буфете, увешенном замками, большущими ключами, игрушечными медведями, мельхиоровыми вилками.
«Почем перышко?»
«Смотрите на бирке».
Вот бирка, приклеена совсем близко к заветному местечку, которое задумчиво макаешь в чернила – «300 рублей».
«Что ж так дорого?»
«Старинная вещь. Есть подешевле – вот».
Подешевле обычная пластиковая палочка, в которую запихиваются железные перья.
«Спасибо, у меня дома такая же, только из слоновой кости. Жаль, что перьев железных сейчас не достанешь».
Где же вы, Стимфалийские птицы! Закидайте, что ли, своими острыми разящими перьями мой карниз.
* * *
В детстве, вечером, подходишь к окну, спрятавшись за штору, как вроде тебя дома и нет, а ты взглядом весь там, на темной зимней улице. Чувствуешь ветер, разносящий по городу запах льда, видишь слегка искрящий при свете тусклых фонарей снег, сушилки для белья во дворе, стоящие друг за другом, будто футбольные ворота без сетки, на которых вымерзают заиндевелые пододеяльники. Светящиеся окна домов, грусть и холод влетают сквозь цели в оконной раме. Нос, прижатый к узорчатому стеклу, превращался в заледенелый пятачок. Незнакомая паника охватывает детскую душу, словно ты на грани откровения, боишься его и в то же время нетерпеливо ожидаешь. Вдруг, чувствуешь себя совсем маленьким, видишь огромное темное пространство, слабо освещенное фонарями и долькой месяца. Пространство, которое надо еще преодолеть, постичь. Хочется без раздумий поскорее лететь туда. Но держат дома тепло и страх.
Разговор с охранником офисного подвала
– Что ты думаешь о птицах? Тебе не кажется, что птицы странные? – спросила я, не ожидая никакого обнадеживающего ответа.
– Да, мне кажется, что птицы странные. Когда я был маленьким, очень хотел поймать птицу. Другие мальчишки у нас во дворе ловили их силками или веревкой, и я тоже хотел поймать голубя. Другим удавалось, потом они не знали, что с ними делать и просто убивали. Но не удалось мне поймать голубя. Когда я подрос, начал кормить птиц на улицах. Это очень здорово – кормить птиц.
– Я знаю. Однажды на Театральной площади я кормила голубей картофельными чипсами. Представляешь… и ели.
– Моя самая первая стихотворная строка была: «когда я умру, то стану птичкой». Позже я узнал, что это почти японская поэзия, но я действительно так думал и думаю по сей день.
И я задумалась, кем стану, когда умру. Хотелось выдать что-нибудь неожиданное, поразить. Ничего не пришло на ум. Я знаю для себя, что буду никем и уйду в никуда. Но никогда никому об этом не скажу.
– Очень интересные птицы стрижи, – продолжал он, – они живут на берегу реки, перед дождем летают совсем низко над водой. Роют норы в песке, заводят семью, выводят птенцов, которые потом роют свою нору. Берег становится похожим на сыр. Так же очень интересны вороны. Мой дядя ходит к автобусной остановке через небольшой парк, и одна ворона стала преследовать его. Представляешь, он идет по дорожке через парк, а птица летит за ним. Так продолжалось год. Потом он ее, кажется, убил.
– Как-то иду к метро и вдруг, около детской поликлиники, чувствую, как кто-то с силой хватает меня за плечи. Хотела повернуться, возмутилась: что это еще за фамильярности. И вижу, на плече-то моем два птичьих пальца с когтями, впивающимися в ткань. Хорошо, хоть, не клюнула со всего размаху в темя. Стала ее сгонять. Она хлопала черными крыльями совсем близко от моего лица. Огромная черная птица. Страшная, особенно, когда бьется у тебя на плечах.
– Говорят, вороны когда-то раньше были людьми. И, если они кого-то преследуют, значит, именно тех, кто им когда-то делал плохо. Преследуют и гадят на головы.
– Когда птицы гадят на головы или на лобовые стекла машин, это к деньгам.
– Не знаю, не знаю. Стою раз на остановке. Весна. Там же на остановке две девушки. Я тогда молодой был. А что, думаю, подойти, познакомиться. Особенно одна мне понравилась. Черноволосая, с черными глазами. Я уже дернулся в их сторону, в этот момент какая-то птица на меня нагадила. Девушки засмеялись, я смутился, достал платок, стал оттирать. Так и не подошел знакомиться. Так вот и не складывается судьба.
Сон птицы
Быстро потемнело, птица заранее устроилась на крыше прачечной, возле трубы, из которой выползал пар. Оглядевшись и продвинувшись на середину конька, птица несколько раз провела клювом по перьям хвоста, нырнула головой под крыло и задремала. При этом она продолжала прекрасно слышать голоса пьяной компании на последнем этаже соседнего дома, шум проехавшей по улочке машины, ночные вопли котов и песню сигнализации. Во сне птицы уже наступила весна, было тепло. Кто-то сыпал крошки в форточку, а птица ела их на карнизе, наблюдая за сумраком в комнате, где жила девушка. Там, на подоконнике, в горшке росло небольшое деревце, валялись непонятные блестящие и черные предметы, один из них был особенно страшным, с большим выпученным глазом, в зрачке которого отражалась птица.
Что-то произошло, и птица оказалась в комнате, ей было не по себе, лапки и крылья непривычно болели и словно вытягивались, становясь длинными и неуправляемыми. В комнате было душно, пахло сухими плодами, шерстью, шиповником и хвоей. Птица хотела было вылететь в открытую форточку, но с ужасом обнаружила, что крылья превратились в длинные тонкие плети, заканчивающиеся пятью маленькими отростками, которыми, как ни маши, взлететь не получается. Ноги тоже невероятно вытянулись, стали тяжелыми и неуклюжими. Птица никак не могла приспособиться, не понимала, что с этим делать, как управлять своим новым телом.
За окном на карниз сел голубь. Птица кое-как приблизилась к окну, но голубь, испугавшись, улетел прочь. Птица залезла на подоконник и тоскливо наблюдала, что творится за окном. Стало холодно, она укрыла свое голое, потерявшее все перья тело серым свитером. Прошла на кухню, отломила горбушку черного хлеба, разжевала, стоя у окна. На коньке крыши дома напротив, около трубы, она увидела девушку, которая спала, уложив голову под крыло.
Вороны
Во дворе по соседству с «Кукольным театром», возле небольшого скверика, в луже стоят пять ворон. Настоящий спектакль – пять больших черных птиц, страшных и смешных, зловещих и довольно-таки неуклюжих, стоят в черной луже, отражающей небо. И внимательно смотрят на кусок сала размером с кулак. Кусок этот лежит посреди лужи, а участники пира стоят вокруг, можно сказать, по колено в воде. А клюют строго по очереди, проявляя удивительное уважение друг к другу. Сначала клюет одна ворона, потом начинает другая. Остальные наблюдают, вкусно причмокивая, запивают из лужи. И лишь однажды, самая нетерпеливая и голодная из пяти, вдруг, наклонила голову близко-близко к воде и украдкой, жалобно и нетерпеливо клюнула не в свою очередь. Но тут же пристыжено отодвинулась, наблюдая за реакцией компании. Мимо прошла женщина со спаниелем. Птицы тут же взметнулись на чугунную изгородь скверика, на гараж-ракушку. Переждали некоторое время и вскоре медленными прыжками-перелетами, несколькими взмахами больших черных крыльев, вновь собрались в луже, возобновили пир.
