– Слушай, – откровенно не желая продолжать разговор о своей семье, он присел рядом со мной на лежанке и положил мне руки на плечи, – давай окунемся!
– У меня нет купальника, – его пальцы на моих плечах прожигали насквозь ткань легкой рубашки.
– В доме есть женские купальники... А хочешь – голыми, вспомним молодость! – Он громко рассмеялся. – Только не говори, что ты меня стесняешься! Что в тебе всегда было замечательно – ты никогда, насколько я помню, никого не стеснялась. И ничего не боялась.
О, если бы ты знал, чего стоила мне тогда моя смелость!
– Давай освежимся, – настойчиво попросил он и одной рукой начал расстегивать пуговицы на моей рубашке.
Это было легкое движение, он почти не касался ткани, но мне стало еще жарче. Или действительно невыносимо пекло солнце.
– А как же жена? И дочь? Вдруг вернутся, а мы голые. Или они примут участие...
– А ты злая, – он отодвинулся от меня. – Терпеть не могу злых баб. Не беспокойся, они живут в другом месте.
День еще только начинался, но уже чувствовалось, что сегодня будет душно. Валентин прав, хорошо бы искупаться. И совсем ни к чему его злить, наверняка на волне сентиментальных воспоминаний он не откажется мне помочь. Своими рассказами он только подтвердил, что вращается именно в том мире, где делаются темные дела и поддельные документы там пустяк. А мне бы только вырваться отсюда!
Я решительно поднялась, разделась и встала напротив него. Он окинул меня долгим оценивающим взглядом, встретившись глазами, замер, затем несколькими движениями сбросил с себя одежду, взял за руку и повел к воде.
За забором с двух сторон открывался длинный пустынный берег. Нигде не было видно ни души. Ветер, словно забавляясь, поднимал небольшие песчаные пирамиды вверх, поиграв, осторожно опускал их вниз, где они рассыпались и терялись среди миллионов таких же искрящихся, слегка пританцовывающих кристаллов.
Вода оказалась холодной, от ног вверх потянулся озноб, тело покрылось гусиной кожей. Я искоса посмотрела на Валентина. Он почувствовал мой взгляд, резко развернул меня и прижал к себе.
– Замерзла? – жарко шепнул он мне в ухо.
– Немного, – снова почувствовав себя тринадцатилетней девочкой, ответила я.
Он прижал меня еще крепче, у меня даже что-то хрустнуло в спине, затем отодвинулся и, уже почти касаясь губами, выдохнул:
– Как я соскучился по тебе, если бы ты только знала, как я соскучился по тебе...
У меня ослабели ноги. Нет, этого не может быть, это все удивительный сон, я просто сплю. Много лет назад я отдала бы жизнь, без оглядки совершила бы любое преступление, чтобы услышать от него эти слова! И вот он шепчет их мне, шепчет искренне, горячо, нетерпеливо, ожидая таких же слов и от меня, а я...
Мне приятно, мне грустно и радостно, я закрываю глаза, целую его дрожащие сухие губы и не хочу думать ни о чем другом...
ГЛАВА 32
Еще не до конца проснувшись, Катя почувствовала, как голову стянул жесткий обруч боли. Она перевернулась на спину, слыша свой громкий и протяжный стон. Ей показалось, что она куда-то проваливается, руки непроизвольно схватились за края кровати.
Катя открыла глаза. Дневной свет раздражал яркостью, головокружение замедлилось, но зато к горлу подступила тошнота. Конвульсии были такими сильными, что она только успела отвернуть в сторону лицо и, свесившись с постели, долго и мучительно выбрасывала из себя разъедающий горло фонтан.
Стало легче, но голова продолжала болеть. Катя встала, шатаясь, пошла в ванную. Соседки по комнате не было, в коммунальной квартире стояла тишина, взрослые ушли на работу, дети в школу, старушки разбежались по магазинам, только она проспала все на свете.
О боже, как сильно колотится сердце и как тяжело наклоняться! Но надо все убрать, пока не появилась Светка... Хотя как она может вернуться, если три дня назад уехала с группой художников на две недели в Карелию. Поэтому вчера Катя и завалилась сюда с этим... Как же его звали? Игорь? Нет, Олег. Или... А черт его знает! Какая разница, все равно она его больше никогда не увидит! Как не встретит и тех, кто попадался ей по ночам на московских улицах! Правда, других она к себе никогда не приводила, а этого заикающегося верзилу пожалела. Вернее, не пожалела, а напилась, да и комната была пустая, пожалела себя: почему-то в этот раз не хотелось валяться на холодном полу в подъезде какого-нибудь вонючего дома...
Если бы кто-то из ее друзей и просто знакомых узнал, что раз в два-три месяца, она «цепляет» на улице ночного прохожего, выбирая при этом самого грязного и убогого на вид, и, напившись, отдается ему где придется, никто бы в это не поверил. Неужели такое возможно, что красавица Катя Бурова, дочь уважаемого министерского работника, за которым по утрам приезжает черная «Волга», та самая Катя Бурова, отличница, талантливая молодая художница с будущим Гончаровой или еще там кого-то по ночам бродит по московским переулкам в поисках грязного бродяги?! Катя, которая среди ребят ее круга считается недотрогой и девственницей?! В это просто невозможно поверить, как никто не поверит в то, что солнце светит черными лучами.
Катя пустила сильную струю холодной воды и припала губами к крану. У нее свело зубы, но она глотала не переставая, чувствуя, как ледяная дорожка потянулась от горла к животу. Стало немного легче. Она налила воду в стакан, прижала его к виску, задыхаясь, поплелась назад в комнату и устало опустилась на кровать.
Временами казалось, что голова от накатывающих волн боли просто разорвется. У нее больше нет сил, отмывать рвотные остатки. Полежав несколько минут неподвижно, она потянулась к тумбочке и взяла несколько таблеток аспирина. Рядом с лампой увидела сложенные пополам пять рублей. Неужели этот идиот решил, что она проститутка и оставил ей деньги?! До чего же бывают тупые мужики! Она же ему сказала, что делает это ради удовольствия. Собственного удовольствия! Козел!
Ей захотелось расхохотаться, но вместо этого из глаз потекли слезы. Стало жаль себя. Проглотить большие таблетки было трудно, в горле стоял комок обиды на весь мир. Она жевала их, ощущая во рту горькую кашицу и чувствуя почему-то радость от того, что ей противно.
«Так тебе и надо!» – зло кружилось в голове.
Катя лежала, обхватив себя руками, трезвая и грустная. Боль вскоре ушла куда-то в затылок, стекающие по лицу слезы щекотали за ушами, опять захотелось смеяться.
Она ненавидела себя за то, что произошло вчера. Ей хотелось с собой что-то сделать, как-то все прекратить, а главное избавиться от самой себя, жалкой и грязной. Каждый раз после таких ночных вылазок она на несколько дней запиралась дома, отвернувшись к стене, впадала в забытье.
Зачем вчера вечером она снова потащилась на эту ненавистную улицу Воровского? Ведь был обычный день: сначала лекции в институте, затем рисование в мастерской, ужин в столовке консерватории с однокурсниками, потом... Катя пыталась вспомнить, что заставило ее помчаться туда, но не могла вспомнить даже, как она оказалась перед входом в подъезд дома номер 23.
Она приходила сюда несколько раз в году, в любую погоду простаивала, иногда до глубокой ночи, ожидая его возвращения. Он появлялся в разное время, всегда поздно и один.
Каждый раз, увидев его, она вздрагивала, прижималась к стене на втором этаже у окна в доме напротив, где пряталась, словно боялась, что ее заметят. Но он никогда не оглядывался, открывал широко дверь, привычно входил внутрь.
Катя ждала, пока он поднимется к себе на четвертый этаж, зажжет свет, снова пугалась, когда его фигура вдруг возникала в окнах с прозрачными занавесками, и уходила только тогда, когда в его квартире становилось темно.
О, как хорошо и подробно Катя изучила эти два окна, за которыми была его жизнь!
Она медленно и долго шла оттуда пешком, слезы высыхали, и злоба на весь мир становилась невыносимой...
Потолок, куда Катя неподвижно смотрела, расплылся, раздробившись на множество разноцветных искринок. Она старалась рассмотреть забавный рисунок из этих сверкающих углами песчинок. Почему-то он напоминал ей египетский орнамент с золотыми сочными листьями и яркими цветами, но от напряжения глаза устали, и она закрыла их.
Катя почувствовала, что ее уносит куда-то вверх...
Она проснулась от раздражающего стука и приглушенных голосов. Подняв тяжелую голову, она увидела двух мужчин, стоящих в дверях комнаты.
– В чем дело? – грубо спросила Катя, не сооображая, сколько сейчас времени и кто они такие.
Один из них подошел к столу и поставил две бутылки – одну с вином, другую с водкой.
– Отоспалась? В-в-вставай, будем п-п-п-продолжать гуляния! – весело сказал он. – Я своего друга п-п-ппривел, ты гов-в-ворила, что с тобой дев-в-в-чонка живет. Где она?
Катя вспомнила его. Это был тот верзила, с которым она познакомилась вчера поздно вечером в переулке рядом с рестораном «Узбекистан» и с которым сильно напилась. Он не совсем соответствовал образу тех бродяг, которых обычно выбирала ночью Катя Бурова после посещения улицы Воровского, но был дождь, и она устала. Идиотка! Знала же, что нельзя домой приводить, стоило только один раз изменить правилам – и вот результат!
