Взяв со стола книгу Картасара, опять стал, глумливо похохатывая, рассказывать, что в моем возрасте единственной его проблемой был контакт без последствий. А я – сижу с дурацкими книгами и сушу свои и так свернутые Викешкой-профессором мозги. Кстати, книжка-то, небось, тоже Викешкина? Оно и видно. Автора-то зовут Хулио. Ну, ясен пень, как еще могут звать писателя, которого читал Викеша? Тут я выхватил книгу и назвал его солдафоном.
Мама начала орать, что меня нельзя бить по голове, последние мозги отшибет. Потом начала всхлипывать, что отец всегда ей изменял, дня спокойного не было. Теперь хочет, чтобы сын стал таким же шлындой. Они начали орать друг на друга, я повернулся и ушел. Теперь я сижу на скамейке и не знаю, чего хочу. Вернее ничего не хочу.
Мне все противно, даже пейзаж перед глазами. Холодно и тоскливо, я закрываю глаза.
Слышно, что на мою скамейку кто-то сел. Мне все равно. Я чувствую дым сигареты. Закурить бы сейчас. Но у меня с собой нет сигарет и денег тоже. Может, попросить?
Рядом сидит парень. Он выглядит как-то необычно, и в упор смотрит на меня. Наверное, его можно назвать красивым, но его внешность больше подходит манекену. Правильные черты лица, бледная ровная, чистая кожа. Длинная прядь волос слегка прикрывает глаз. На нем черное пальто и черные джинсы. Мне показалось, что глаза парня накрашены. Сейчас начнет клеиться, придется уйти, но не хочется шевелиться.
– Возьми, – парень протягивает мне пачку сигарет.
Я не двигаюсь.
– Ты же хочешь курить, бери. Ты меня не за того принял. – Его узкие губы тронула скептическая улыбка.
Я достаю сигарету из протянутой пачки. Парень чиркает зажигалкой и вижу, что его глаза не накрашены, а словно обведены тенью.
– Тебе плохо?
– Мне не плохо, мне отвратительно.
– Расскажи.
И я почему-то начинаю говорить про все. Про себя, про отца, про Викентия Павловича. Он молча слушает меня. Его лицо абсолютно непроницаемо. Но я не могу остановиться, говорю и говорю. Только когда я повышаю голос и с болью почти выкрикиваю:
– Теперь, когда Викентий Павлович умер…
Он кладет мне руку на плечо, и буквально пронизывая меня своими темными глазами, говорит:
– Он не умер! Он просто стал свободным, понимаешь, абсолютно свободным.
Оторопев, я замолкаю. Он продолжает смотреть на меня своими странными глазищами.
– Ты знаешь, что такое быть свободным? От всего? От чувств, эмоций, страданий?
– Но ведь его больше нет! Мне от этого больно и плохо!
Парень медленно затягивается сигаретой.
– Это тебе больно и плохо, а он освободился. Ему хорошо, в отличие от тебя.
Я молча курю. Не знаю, что ответить. Наверное, он прав. Интересно, почему я ему все рассказываю? Даже с Галкой особо не пускаюсь в откровенности, не хочу выглядеть слабым. Тянущая боль схватывает голову стальным обручем, я морщусь.
Парень молча смотрит на меня и встает со скамейки.
– Пошли
– Куда?
– Какая тебе разница? Тебе все равно куда.
– Ты прав, мне все равно куда и все равно с кем.
– А сейчас ты врешь сам себе. Тебе всегда важно с кем, поэтому ты в основном один.
Мы заходим в подъезд какого-то дома и поднимаемся на лифте. Я думал, что мой новый знакомый ведет меня к себе. Но мы вышли на последнем этаже и поднялись по железной лестнице на чердак.
– А я думал, все чердаки давно закрыты.
– Этот открыт. Можешь приходить сюда, когда захочешь.
Мы сидим на полу, на каких-то картонках. Я прижался спиной к трубе отопления и, наконец-то, перестал стучать зубами от холода.
– Парень опять закуривает и молча смотрит на меня.
– Давай хоть познакомимся, – говорю я, и протягиваю руку. – Меня зовут Олег.
– Эрик. – Его рука такая же бледная, как лицо, с длинными тонкими пальцами и узкой кистью.
– Мне семнадцать, – начинаю я.
– Перестань это интервью. Ни тебе, ни мне не интересно. Для общения это лишняя информация. Спроси еще, учусь я или работаю…
Я чувствую себя глупо, этот странный Эрик, наверное, прав, какая разница – возраст, учеба. Чтобы как-то оправдаться, я говорю, что на улице много ему о себе рассказал. Он опять скептически улыбается и заявляет, что я рассказывал это для себя, потому что хотел выговориться. Мне опять нечего возразить. Главное, что мне намного лучше. Я согрелся, и головная боль почти прошла. Мы еще долго разговариваем, вернее, получается, что я в основном слушаю. Эрик говорит то, что мне хочется слышать. Как будто он давно и очень хорошо меня знает. Я начинаю чувствовать к нему сильную симпатию, словно он мой брат или очень близкий друг. Я давно не испытывал такого удовольствия от общения. Только с Викентием Павловичем.
Но он был пожилым человеком и больше учителем. А Эрик такой же, как я. Хотя более раскованный, уверенный, сильный. Наверное, мы просидели на чердаке несколько часов. Уже стемнело.
– Иди домой, – говорит Эрик.
Я поднимаюсь.
– А ты не пойдешь?
– Пойду, когда сочту нужным. Вот, возьми – послушаешь пока идешь. – Он протягивает мне плеер.
Я вставляю наушники и послушно нажимаю кнопку. Дальше, наверное, не хватит слов, чтобы описать мои чувства. Музыка, которую я услышал, буквально обхватила меня со всех сторон, мне захотелось раствориться, оказаться в космосе, рассыпаться на мелкие светящиеся осколки. Я спокойно отношусь к музыке, и стили не всегда могу определить, но это было что-то особенное, что потрясло меня, и захотелось закричать или заплакать, сильно, как в детстве.
Эрик внимательно смотрел на меня.
– Я знал, что тебе понравится.
– Что это?
– «Muse», «New Born».
– Никогда не слышал, что это за группа?
– У тебя интернет есть? Вот и узнай.
Отца дома не было. Мама ходила заплаканная и злая. Я выслушал, что я неблагодарный сын, для которого родители ночей не досыпали, куска не доедали. Родного отца оскорбил, вместо того чтобы пример с него брать! Хорошо, что не уточнил, какой пример. Хождения по женщинам? Наверное, тогда схватил бы подзатыльник от мамы. Родители, видимо, решили лечить мои головные боли по принципу «клин клином».
Я заперся в своей комнате, но мама еще долго кричала под дверью, что отец ушел, не сказав куда. Если он бросит маму ради какой-нибудь шалавы, то это будет моя заслуга. Я разбиваю семью своих родителей! Дальше я не стал слушать. Нашел альбом «Muse» и включил музыку на полную громкость.
В школе я опять вяло отсидел уроки. С одноклассниками почти не разговаривал, да они уже привыкли. Галка в столовой спросила, не зайду ли я к ней поболтать. Я сказал, что дома дела, вряд ли получится. Голова действительно была занята другим. Я не спросил у Эрика телефон и не оставил свой. Как я теперь найду его?.. Я болезненно чувствовал, что теперь просто не смогу без него. Я опять останусь один.
Выйдя из школы, я сразу почувствовал его взгляд. Он сидел на качелях и курил. Я бросился к нему.
– Надеюсь, ты не собираешься кидаться мне на шею?
– Просто очень рад тебя видеть!
– Я знаю.
– Пойдем ко мне. У меня сейчас дома никого нет.
– А если бы кто-то был, что это меняет?
– Не хочу, чтобы мешали общаться.
– Ты раб стереотипов и рамок поведения, навязанных тебе другими.
– Но рамки существуют для всех, так принято.
– Кем принято?
– Как? Ну… людьми, обществом.
– Общество – это люди. И один человек не может навязывать
свою линию поведения другому.
– Но есть какие-то правила, нормы…
– Лично для тебя это что-то дает? Тебе хорошо? По нормам сын не может сказать отцу, что он тупой. То есть, не может высказать своего мнения, потому что он сын. Но ты высказал, значит, какой-то элемент свободы в тебе есть.
– Но я получил за свое мнение!
– Потому что твой отец – раб стереотипа. Родитель должен покарать ребенка за непослушание.. А если бы, такую фразу он услышал от вышестоящего, дал бы он ему по затылку?
– И что ты хочешь этим доказать?
– Доказывать – это тоже рабство. Я уверен в своих словах, они не нуждаются в доказательстве.
Я опять согласился. Мне не хотелось даже вникать. То, что говорил Эрик, я и так высказывал наедине самому себе. А он озвучивал мои мысли – спокойно, без эмоций, как само собой разумеющееся.
Мы ходили по улице и разговаривали. Я пытался уговорить его пойти ко мне – ветрено, могут опять появиться ноющие боли в висках. Но Эрик, пристально посмотрев мне в глаза, спросил – чувствую ли я боль сейчас.
– Нет, не чувствую.
– У тебя болит голова, когда ты один.
– Но я ведь часто бываю один!
– Нет. Ты был один раньше, а теперь ты со мной.
И я опять ему поверил.
Скоро три месяца, как я познакомился с Эриком. Я уже просто не могу без него обходиться. Когда я не вижу его, мне очень плохо. Голова болит сильнее, иногда даже больно дышать. Дома я стараюсь бывать как можно реже. В школу хожу по необходимости, да и то по возможности стараюсь прогулять. Тогда мы сидим с Эриком на нашем чердаке, разговариваем. Мне одинаково нравится говорить самому и слушать Эрика. Наверное, я даже испытываю счастье. Если бы я мог не уходить домой или просто не расставаться с ним, было бы здорово. Однажды я даже предложил ему уехать вдвоем куда-нибудь далеко. Эрик опять скептически улыбнулся и ответил, что свои проблемы надо решать самому, и лучше кардинально. Зачем менять одно место на другое, от себя все равно не уедешь.
