– Нет. Ты был один раньше, а теперь ты со мной.
И я опять ему поверил.
Скоро три месяца, как я познакомился с Эриком. Я уже просто не могу без него обходиться. Когда я не вижу его, мне очень плохо. Голова болит сильнее, иногда даже больно дышать. Дома я стараюсь бывать как можно реже. В школу хожу по необходимости, да и то по возможности стараюсь прогулять. Тогда мы сидим с Эриком на нашем чердаке, разговариваем. Мне одинаково нравится говорить самому и слушать Эрика. Наверное, я даже испытываю счастье. Если бы я мог не уходить домой или просто не расставаться с ним, было бы здорово. Однажды я даже предложил ему уехать вдвоем куда-нибудь далеко. Эрик опять скептически улыбнулся и ответил, что свои проблемы надо решать самому, и лучше кардинально. Зачем менять одно место на другое, от себя все равно не уедешь.
Дома я всегда запираюсь в своей комнате и слушаю «Muse». На стене висит большой плакат с фотографией Метью Белами – вокалиста группы. Мне кажется, в его глазах сквозит одиночество.
Отец опять решил заняться моим воспитанием. Вот уже полчаса он нудит про экзамены и военное училище, в которое я обязан поступить после школы. Я ничего не отвечаю, жду, когда ему надоест, и он уйдет. Но от того, что я молчу, он заводится и начинает орать. Стальной обруч сжимает мою голову. Отец орет, что я непонятно в кого такой урод родился! На нормального пацана не похож. Дохляк заумный! А может, я с девками не гуляю, потому что мне парни нравятся? Я смотрю на него с ненавистью, щурясь от головной боли. Он смотрит на плакат «Muse» и торжествующе кричит:
– Точно, в семье не без урода! Вон, даже на стенку вместо баб пидоров лепишь!
Он срывает фотографию Метью и остервенело рвет ее. Я вскакиваю, мне больно дышать.
– Не смей трогать! Я тебя ненавижу! Я вас всех ненавижу!
Я бросаюсь к нему и погружаюсь во тьму.
Очнулся я на своем диване. Слышу, как всхлипывает мама. Возле меня молодая женщина в белом халате. Оказывается, я потерял сознание, и мне вызвали скорую. Голова почти прошла, я чувствую только слабость.
Теперь у мамы появилось еще одно занятие, таскать меня по врачам. Мне опутывают голову проводками, проверяют рефлексы, изучают. Одна радость – я официально пропускаю школу. Вечером, сидя в ванной, я слышу очередную разборку родителей. Оказывается, мне назначили провериться у психиатра. Мама внушает отцу, что теперь он точно не может ее оставить с больным ребенком. Отец кричит, что он такого малахольного сына заделать не мог, в их семье придурков не было. Мама тоже начинает орать, что это все результат отцовских гулянок. Она – беременная дня спокойного не видела, поэтому мальчик такой нервный родился. Тогда отец меняет тему, может, таким образом пацан от военной службы косит… Сейчас умников развелось, что хочешь, изобразят. Надо еще проверить. Врачам деньги платят, чтобы болезни находили.
Из всего разговора меня напрягло слово психиатр. Они считают меня психом. Вот прекрасное решение проблемы, сдать сына в дурку. Ну уж нет, я сделаю все, чтобы этого не случилось.
Эрик тоже со мной согласен. Он вполне поддерживает мое решение не принимать никаких лекарств, если их назначат. И не соглашаться даже на санаторное лечение. Ведь там уже буду не я, свободная личность. Там из меня сделают покорную овцу, не имеющую собственных мыслей. И потом я буду, как все. И тогда Эрик уйдет, я останусь один. Больше всего я боюсь, что уйдет Эрик.
Мы сидим на чердаке, я рассказываю про визит к психиатру. Я все сделал, как мы договаривались. Очень осторожно отвечал на вопросы о друзьях. Про Эрика ни слова. Как говорится «включал дурака».
Эрик предупреждал, что надо быть очень внимательным, у врачей есть свои хитрые подходы. Не надо торопиться с ответом, в вопросе может быть подвох. Надеюсь, мне удалось напустить туману, хотя таблеток мне выписали дикое количество.
Мы стоим у окна и по очереди бросаем разноцветные таблетки вниз, глядя, как они улетают в темноту под волшебную музыку «Muse».
Дома у нас воцарилась гнетущая тишина. Отец со мной почти не общается, с мамой разговаривает сквозь зубы. Мама или плачет, или объясняет мне, что я хочу оставить без мужа собственную мать.
Я вяло отвечаю, что мне все равно, я бы сам с удовольствием от них ушел, и пусть живут, как хотят. Иногда звонит Галка, но я говорю, что плохо себя чувствую и не могу с ней трепаться. Да зачем мне вообще кто-нибудь? У меня ведь есть Эрик! Даже про Викентия Павловича я вспоминаю все реже.
Вчера я услышал страшную новость. Хорошо, что Эрик предупредил меня начать подслушивать. Да-да, он так и сказал, в открытую, что в моей ситуации надо держать руку на пульсе. От родителей, таскающих ребенка к психиатрам, можно ждать чего угодно. Как всегда он оказался прав. Мама сказала отцу, что таблетки мне не помогают, врач считает, что мое состояние ухудшается, короче меня надо госпитализировать.
Эрик предупреждал. Да я и сам знал, что этим кончится. Решили сдать меня. Супер! Как удобно, несчастные родители, сдавшие своего шизика на лечение. Я буду тупым овощем, а они распрекрасно будут жить поживать в окружении сочувствующих друзей и знакомых. Как же, побежал! Я сам себе хозяин! Только я могу распоряжаться собой! Я свободен в своем выборе.
Эрик выслушивает меня, как всегда – без эмоций. Он полностью одобряет все, что я говорю.
– Ты понял, наконец, что такое быть абсолютно свободным?
– Да
– Ты готов к этому?
– Конечно, я пришел к этому давно, просто не мог сформулировать. Ты мне помог.
– Нет. Я ничего не сделал
– Но мы ведь говорили с тобой…
– Я сказал нет. Ты сам с собой говорил.
– Почему?!!
– Потому что меня не существует! Я – это ты! Неужели ты до
сих пор не понял этого?
– Эрик! Но ты же сам подошел ко мне тогда, на бульваре!
– Я не мог к тебе подойти, потому что меня не существует.
Он поворачивается ко мне спиной.
– Нет, пожалуйста, нет! Я не смогу без тебя! Не смогу!
Меня начинает трясти, по лицу хлынули слезы, я даже не пытаюсь их вытереть.
– Ты же все уже решил. Я одобрил твой выбор. Значит, ты сам, ты должен сам…
Он кладет мне в руку плеер.
– Пойми, тебе умирать не страшно, тебе страшно жить.
Я включаю «Hysteria» и подхожу к окну.
– Эрик, даже если тебя нет, может, ты все-таки останешься?
– Для тебя это важно?
Я держу его прохладную руку, делаю звук плеера громче, и мы летим в космос, в абсолютную свободу… летим в никуда…
Подруга детства
– Ма-а-а-м, телефон.
Ну, кто еще может так некстати звонить? Наверняка Вероника. Я с удовольствием поручила бы сыну, сказать: «мамы нет дома» или «она в ванной». Но мы с мужем учим ребенка, что обманывать нехорошо.
– Наталья? Здравствуй. Мне надо с тобой поговорить.
Ну почему Вероника всегда говорит голосом тяжелобольного?
Теперь, делая паузы и трагически вздыхая, она будет меня грузить битый час непонятно чем. Моему младшему сыну еще не исполнилось двух лет. И я буду с телефонной трубкой бегать в детскую и проверять, почему подозрительно тихо.
– Мам, мам, – в дверь заглядывает старший, шестилетний Денис. – А Никитка накакал в колготки.
– Иду, иду, – прикрывая рукой трубку, шепчу я.
– И он прям какашкиной попой на папины джинсы сел.
Почему Денису так нравится сообщать плохие новости?
– Вероничка, у меня тут проблема, я тебе перезвоню, ладно? Или ты перезвони.
– Как всегда. Ты даже не можешь найти уважительную причину! Тебе просто лень меня выслушать.
Вероника бросает трубку, обиделась. Но это не помешает ей позвонить завтра, опять в самое неподходящее время. Думаю, что если бы во время разговора я сообщила, что меня везут на носилках в реанимацию, она сочла бы эту причину тоже недостаточно уважительной.
Вероника – моя подруга детства. Или вернее просто – из детства. Наши мамы дружили, и мы были обречены дружить за компанию. Мне всегда ставили ее в пример. Маленькая Вероника не играла в шумные игры. Она ходила в музыкальную школу и читала наизусть длинные стихотворения. Вероника не пачкала свои нарядные платьица, у нее не расплетались уложенные «бараночками», косы. И коленки, в отличие от моих, не были постоянно намазаны зеленкой. Мне она казалась недосягаемым идеалом. Чтобы порадовать свою маму, я пыталась чинно сидеть во дворе на скамейке, держа в руках книгу. Но наша дружная компания не давала мне долго держаться в этом образе.
Мальчишки нашли птенчика. Мне тоже надо погладить смешную маленькую головку. Птенец наверняка голодный! Я точно знаю, где можно накопать много толстых розовых червяков. Ух, ты! Нинка говорит, что разрезанный червяк не умирает! Из него получаются два червяка. Я должна помочь увеличить червячье народонаселение. Павлик нашел за магазином битые бутылки. Любая не подходит, надо из зеленого стекла. Добрая Верка делится со мной фантиками. Теперь аккуратно расправить фантик, накрыть его стеклом и сверху, как положено, – холмик из песка. Пальцем делаешь окошечко, и «секретик» готов. Наши с Веркой «секретики» самые красивые.
