и аптекой Казимира Казимировича, однако, ничего нового не смогли обнаружить или придумать. Я в это время стал вести новый дневник снов, попытавшись восстановить всё то, что было в старом дневнике. Полностью, конечно, не удалось, при этом принесло неожиданные плоды. Я смог разложить по полочкам многое из того, что было в снах. С одной стороны тетради я выписывал всё, связанное с превращением, а с другой — про обычные тренировки.
При этом дневник я больше не брал с собой в гимназию. Только вдвоем с Заморышем мы забирали его, когда отправлялись в наше тайное подземелье. Чтение дневника, а точнее, мой рассказ с опорой на записанное по горячим следам, стало традицией. Мы следили за новостями из мира Ормара, как отец Генки следил по газетам за новостями в империи и мире. Мальчишка-сирота из большого замка, за пределы которого еще ни разу не выходил, стал для нас другом, за которого мы переживали, когда он в очередной раз оказывался в руках целителей, и радовались, когда он побеждал ненавистного Эйнара.
Я же казался сам себе журналистом, который описывает события, в которых при этом еще сам участвует. Так и не смог определиться до конца, что же это за сны, почему я вижу Ормара, что меня с ним связывает. Но было приятно, что я не один с интересом слежу за судьбой мальчишки и учусь у него. Все мы, орден Ормара, стали его последователями. Отец Спиридон постоянно применял методики тренировок из моих снов. И даже баба Нюра, хоть и нечасто нас посещавшая, была в курсе жизни «змееныша», как она ласково, в отличие от Эйнара, звала мальчишку.
И всё же, как ни старался, я так и не смог вспомнить всё из старого дневника, теперь хранившегося где-то у польского дворянина. Да и просто обидно было, что нас так вот, среди бела дня, обокрали. Потому, вдоволь насмотревшись на аптеку и на дом, мы решили начать с дома. Аптека требовала более серьезного подхода. Надо было каким-то образом или вскрыть парадную дверь, выходившую на главную улицу города, или же незамеченными пробраться во двор. Ага, незамеченными пройти через никогда не засыпавший постоялый двор и взломать дверь, ведущую во двор — легче не бывает.
Поэтому в промозглый октябрьский вечер мы отправились на Ломокненскую улицу. План был в том, чтобы перелезть через соседский забор, потом проникнуть в сад, и дальше зайти в дом сзади. Я знал, какие окна легко открываются, да и внутри родного дома я легко мог сориентироваться. Эта часть плана была на нас с Генкой, как на самых щуплых и проворных. А остальные должны были в это время отвлекать пса и, как выразился тогда Юхневич, управляющего, стучась в ворота и требуя вернуть дневник.
Сумерки встретили нас небольшим, но надоедливым дождиком, в городе была осенняя распутица, приходилось в темноте каждый раз выбирать место, куда ступить. Поеживаясь от холода и недовольно корчась на собак, лаявших на нас из-за проемов усадебных ворот, мы продвигались вверх по Спасской улице.
— Зачем ты лук с собой взяла? — в который раз пробубнил Шамон.
— На всякий случай, — в очередной раз невозмутимо отвечала Барышня.
Мы пытались ее отговаривать, но бесполезно, лук со стрелами Вера упрямо тащила с собой.
Справа от моего бывшего дома находился участок Шепелевых, который охраняла обычная дворняга, брехастая, но чрезвычайно добродушная. Вот и сейчас, когда я подошел к забору и позвал ее, она сначала пролаяла, но, узнав меня, тут же завиляла хвостом и стала прыгать за забором, стараясь добраться до меня и получить свою порцию внимания. На остальных ребят она даже не обращала внимания, видимо, сразу записав в друзья.
Я перелез через невысокий деревянный забор, и тут же был выпачкан грязными собачьими лапами. Чернавка, так звали собаку, пыталась лизнуть меня в лицо, и только обняв мокрую псину и прижав к себе, я смог ее немного успокоить. Но когда забор перелез Генка, то и на него обрушилась новая порция собачьего счастья. Немного успокоив «верного охранника», мы, пригибаясь, стали пробираться внутрь двора, направляясь к забору Юхневича, конечно, сопровождаемые радостной собакой, получившей немного внимания в такую непогожую погоду.
В это время мы услышали стук в ворота моего бывшего дома и тут же — громкий лай того громадного пса. «Демон» — так мы между собой обозвали черную, как ночь, зверюгу. Шамон и Васька стучали в ворота, и кричали, требуя открыть. Мое сердце забилось сильнее. Дальше нужно было перелезть через забор и надеяться, что наши друзья надежно завладели вниманием Демона, и он не решит проверить, что там происходит в глубине двора.
Забор к соседям Шепелевым оставался таким же, каким был, когда мы жили тут. Помогая друг другу, мы легко и бесшумно его перелезли, если, конечно, не считать обиженно пыхтящую Чернавку, оставленную в одиночестве. Она даже пыталась лаять, расстроенная нашим уходом, но на этот случай у нас было заготовлено лакомство, которое тут же, уже сквозь забор, было скормлено неугомонной псине.
Особых изменений в саду и огороде заметно не было, разве что бросалось в глаза некоторое запустение. У нас-то мама постоянно занималась огородом, а Юхневичу, видимо, это было не нужно. Хотя, в темноте я разглядел какой-то небольшой аккуратный участок с растущими растениями.
— Аптекарский огород, похоже, — прошептал Генка, а я кивнул.
Мы подходили к дому, и чем ближе мы были, тем страшнее было. Страшно попасться Демону или хозяевам, и страшно было увидеть внутри дома всё по-другому. Вроде бы и дом уже не мой, а все-таки хотелось еще раз взглянуть на нашу счастливую жизнь, где были мама с папой, а все вещи стоят на своих местах. Со стороны забора всё также раздавался шум — собачий лай перекрывал крики друзей и стук в ворота.
В окнах дома было темно, нигде не было хоть малейшего намека на свет свечи, а тем более лампы. Похоже, мы выбрали правильное время, и дом пустовал, только лохматый охранник был занят непрошеными гостями, ломившимися в ворота. Мы с Заморышем, тем временем, добрались до кухонного окна. Эта форточка часто была открыта у нас, даже в морозы во время готовки. Вот и сейчас она была распахнута настежь. Генка подсадил меня, и я с трудом пролез внутрь — всё-таки отъелся за прошедшие полгода, подрос.
Чудом не разбив ничего, я открыл окно полностью, и впустил Заморыша. Мы принесли с собой свечи и зажгли их. Теперь мы плохо слышали то, что происходило у ворот, лишь неясный шум продолжал доноситься. Причем казалось, что
