Мы действуем в тени. Кружим по краю, но с каждым кругом радиус сужается. Мы ведем подрывную деятельность и дышим в одном революционном ритме. Скрываем наши лица и намерения… Меняемся масками. Мы до неузнаваемости похожи. Нас невозможно даже точно пересчитать.
А то, что враг не видит, он додумает.
Формы искажаются, воображение рисует свои пропорции.
Но когда я украдкой наблюдаю за вами, товарищи, краем глаза, я думаю: а откуда мне знать? Вы получили те же навыки, что и я. Мы все пришли сюда одним и тем же обманным путем. Откуда мне знать, что вы не пойдете дальше и тайком не ополчитесь против меня?
Откуда мне знать, что ваша ложь — моя?
161. [ЗАПИСЬ В ЗАПИСНОЙ КНИЖКЕ ИЗ S-21]
Цель пыток — получить ответ. Мы делаем это не ради забавы. Узник страдает ради того, чтобы мы получили быстрый ответ. Ты должен сломить его, запугать его, замучить его. Никогда не прибегай к пыткам, чтобы излить свою злость. Ты должен бить его, чтобы запугать, но он не должен умереть. Прежде чем начать, ты должен проверить состояние его здоровья, осмотреть орудие пыток. Не торопись — если он умрет, информация потеряна.
162.
Похожего на Христа юношу на фотографии в S-21 звали Джеймс Кларк.
До того как попасть туда, он был серфером в Америке 1970-х. У него был друг, Дон Биттнер, на несколько лет моложе его.
Сейчас Дон Биттнер сидит на высоком плетеном стуле у простой барной стойки. Скоро девять утра, он открывает первую за день бутылку пива.
В столовой никого. С одного конца она открыта и выходит в сад. Под пальмами еще задержалась ночная прохлада. Вентиляторы пока неподвижны. Я потягиваю свой утренний кофе.
Мы в дешевом хостеле в Кампоте. В колониальную эпоху этот город был самым важным экспортным портом страны. Он живописно расположен за излучиной реки, недалеко от ее устья. Словно брошенный кем-то и давно позабытый.
Дон Биттнер приехал сюда ради Джеймса Кларка. Вернее, скорее ради своего двоюродного брата Лэнса Макнамары.
Джеймс Кларк и Лэнс Макнамара пропали весной 1978 года.
В конце 1970-х тайская марихуана считалась одной из лучших в мире. Лэнс Макнамара и Джеймс Кларк любили приключения. Они построили отличную лодку. Почему бы не переплыть Тихий океан, забить трюм ганжей и разбогатеть?
Недалеко от Кампота их лодку обстреляли. К ним подошел патрульный катер красных кхмеров, и путешественников арестовали. Обвинив в шпионаже, их отправили в S-21, там сфотографировали, потом пытали и убили.
Даты смерти в протоколе нет. Но во время визита шведской делегации американцы еще вполне могли быть живы.
Только в 1980 году Дон Биттнер узнал, что произошло. Лэнс Макнамара был его лучшим другом, и он считал своим долгом приехать сюда, чтобы найти пропавшего кузена. Может, все прояснится. Может, он сможет обрести покой.
Приехав пять лет назад в S-21, он не знал, что его ждет: увидев залитый кровью кафель, орудия пыток, черепа, он пережил тяжелое нервное потрясение. После этого он прошел курс психотерапии.
Теперь он вернулся. Попробовать еще раз.
162.
Переводчик спрашивает Соух Тхи, верно ли, что он — Соух Тхи. Он отвечает «да» и продолжает возиться с кустами перца. Ему явно неловко.
Утреннее солнце уже припекает. У ближнего конца поля стоит простой дом на сваях. Под ним мелькают тени детей.
Переводчик спрашивает, тот ли он Соух Тхи, который служил надзирателем в S-21.
Его молчание значит только одно.
Дон Биттнер протягивает фотографию своего кузена переводчику. Переводчик тихим доброжелательным голосом объясняет, зачем они приехали. Показывает снимок.
Соух Тхи сдерживает импульсивный жест и равнодушно смотрит на черно-белую фотографию. На длинные волосы и улыбку в бороде.
Потом его ноги подкашиваются. Он опускается на землю и так и остается сидеть. Зрачки бегают, он часто моргает, словно больше не контролирует движения своих глаз.
Он говорит едва слышно, что не знает.
Он говорит, что не знает, что случилось с американцами.
Их держали отдельно. Их и других иностранцев.
Переводчик спрашивает что-то еще, но Соух Тхи качает головой.
Он больше не хочет ничего говорить.
Дон Биттнер просит его рассказать о том, что он видел. Когда он видел человека со снимка?
Соух Тхи качает головой.
Кусты с красным перцем. Три мужчины примерно одного возраста, двое стоят, один сидит — на сухой, горячей от солнца земле.
164.
ОРГАНИЗАЦИЯ — ЭТО МОЗГ НАРОДА!
165.
Тяжелая, серая городская жара. В коридоре никого, кроме Анники Андервик. И еще старого друга, товарища ее мужа по Франции. Он бывший математик и теперь работает в Министерстве иностранных дел. Случайность — они наедине.
Запретная тема.
Сромей?
Неловкая пауза. Может, он боится?
Нет, он ничего не знает. Вернее, он слышал, что Сромея послали в провинцию работать. Что-то вроде того. Но это все, больше он ничего не знает.
166.
Гуннару Бергстрёму уже пятьдесят три, но я легко узнаю его по фотографиям.
На снимках он — двадцатисемилетний председатель Общества шведско-кампучийской дружбы. На заднем плане — камбоджийский ландшафт.
Он открывает мне дверь своей квартиры в Валлентуне. Чуть более грузный. Не приветливый, но и не враждебный. Кофе готов, на тарелке покупное печенье.
Из комнат доносятся голоса его близких. Шум попадает на мой диктофон. Я слышу его потом, когда расшифровываю записанное интервью. Голоса, обрывки разговоров, звук телевизора.
Мы сидим за обеденным столом. За окном — темно-зеленое шведское лето, почти осень.
Мы сидим за обеденным столом и говорим о путешествии, которое, как считает Гуннар Бергстрём сегодня, было ошибкой. Во всяком случае, в том виде, в каком оно было предпринято.
Эта поездка осталась в том времени как неуловимый анахронизм. Понятная в тогдашнем контексте, неоднозначная сегодня.
Мы начинаем издалека. Я спрашиваю, были ли у них какие-то особые предписания. Выдвигали ли красные кхмеры какие-то условия?
Он говорит, что никаких ограничений не было: что можно делать, а что нельзя. О чем говорить можно, а о чем — нет. Однако подразумевалось, что они не будут задавать вопросов о муже Анники Андервик Сромее. О человеке, который не мог с ними встретиться, будучи слишком занят «революционными делами».
Он говорит, что они попросили разрешения взять интервью у принца Сианука и у жены Пол Пота Кхиеу Поннари. Они также хотели провести побольше времени в коммуне. Короткие визиты и радостные рукопожатия не позволяют по-настоящему оценить ситуацию в стране.
Их просьбы были отклонены.
Но поездка была далеко не однозначной, и даже сейчас, несколько десятилетий спустя, многое остается непонятным.
Гуннар Бергстрём рассказывает о том, что движение на сельских дорогах казалось таким же оживленным, как раньше. Рассказывает об их первом дне в Пномпене. Как они на двух машинах поехали на юг от столицы. Его как председателя посадили одного в первой машине. Остальные шведы сидели во второй. Они смотрели в окно и видели развалюхи и людей, которые живут прямо на земле, без крыши над головой. Он говорит, его удивило, что от них не скрывают такое бедственное положение. Они тряслись по ухабистым, едва проходимым дорогам между рисовыми полями, непривычные к жаре и незнакомому ландшафту.
Гуннар Бергстрём рассказывает об Аннике Андервик и Хедде Экервальд — как они в первый вечер хотели выйти посмотреть безлюдный Пномпень. И как через несколько минут вернулись, возмущенные тем, что охранники у шлагбаума их не выпустили.
Делегация озвучила свои жалобы. Но при этом ни на что особо не надеясь. Похоже, их опасения оправдались — это был жестко контролируемый визит в целях пропаганды. Но, как ни странно, жалобы возымели желаемый результат. Впоследствии им разрешали ходить где им вздумается в сопровождении безоружного водителя.
Это больше соответствовало их ожиданиям. Камбоджийские революционеры, которых Гуннар Бергстрём знал многие годы, были не похожи на вьетнамских. Они проще в общении и не столь высокомерны. Они всегда подчеркивали, как важно сохранять скромность и помнить о том, в каких условиях живут остальные камбоджийцы.
Кроме того, они больше тяготели к маоизму, нежели к советскому коммунизму. Идеологических разногласий с шведскими друзьями у них почти не было.
Встречаясь с разными людьми во время поездки, Гуннар Бергстрём тоже отметил их непринужденность. Он не почувствовал в них ни страха перед начальством, ни наигранного уважения к партийным чиновникам. Скорее наоборот. Атмосфера была «естественная». При виде иностранцев крестьяне не начинали усердно копать, а, наоборот, расслабленно облокачивались на свои лопаты. Улыбки, дружеские рукопожатия.
