– И кто это к нам пожаловал? – услышал Владимир чей-то заплетающийся голос. Он оглянулся и увидел Энрике. Тот был абсолютно пьян.
– Предками моими интересуетесь? – язвительно сказал Энрике, заметив, что гость рассматривал картины. Он попытался что-то собезьянничать жестами, но ноги плохо его держали, и он рухнул в близстоящее кресло. – Я могу вам их подарить. Всех! – он яростно махнул рукой. – Забирайте! Всех отсюда забирайте! Уносите их отсюда, чтоб и духу их тут не было!
Владимир молчал.
– Они предали меня. И я их отдаю. Всё равно они здесь больше не нужны. Они больше не будут здесь висеть. Сюда скоро придёт другой хозяин и выкинет их отсюда так же, как выкидывают сейчас меня. Только им всё равно, они – нарисованные, а я – живой. И что мне теперь делать, куда идти, как жить? – Пьяный Энрике стал плакать.
– Я живой! А они меня предали! Я ещё не умер, а все ведут себя так, словно меня уже нет. Словно никого из Норфолков уже нет. А я есть! Но меня выгонят отсюда и заберут поместье. У меня заберут всё: поместье, имя, честь, достоинство, веру и надежду. И всё это устроила моя семья: мой отец и мой брат. Они так хотели, чтоб по завещанию после племянницы я здесь не получил ни-че-го! Отец оставил всё моему брату, а брат – своей дочери. А теперь всё уходит в чужие руки. А я – никто. Я есть, и меня как бы нет. Наверное, я – живой труп. А может, я действительно умер, только не знаю об этом? Я похож на мертвеца? Да, наверное, меня уже нет. Пришла повестка: во вторник в 10 утра придут описывать имущество. А потом всё это продадут, а меня выгонят. И тут, в родовом замке Норфолков, будут жить чужие люди, а я, сын лорда Норфолка, прямой их потомок, – он показал на картины, – буду жить на улице, в картонной коробке… Почему они меня предали?
Владимир молча слушал монолог. Ему не приходилось раньше беседовать с пьяными, не входило это в его планы и на этот раз. Но, тем не менее, он вынужден был говорить с Энрике, несмотря на его состояние.
– Расскажите мне о Кэт. Как она оказалась в Лондоне?
– Она уехала к своей матери. Шофёр отвёз её в тот дом. Больше мне ничего не известно. Я не знаю, как она оказалась в Лондоне и в той квартире… А вы, собственно, кто такой? – только теперь спохватился Энрике.
– Меня зовут Владимир Бобров. Я брат Татьяны Бобровой, в её квартире и произошла вся эта трагедия, – Владимир сделал паузу, ожидая реакции Энрике на упоминание имени сестры – тот мог просто-напросто выгнать его сейчас из дома, ведь Татьяна на всю Англию объявлена убийцей. Но Энрике молчал, и Владимир продолжил: – Мою сестру обвиняют в убийстве. Меня тогда не было в стране. Я ничего не знаю о происшедшем. Я хочу докопаться до истины.
– Копай, дружище, – махнул своей пьяной головой Энрике. – И поспеши, у тебя мало времени: сегодня пятница, – он глянул на старинные напольные часы, – через 43 минуты уже будет суббота. А во вторник опишут имущество… И мне уже ничего не будет принадлежать. И тебе копать больше не разрешат…
«Для этого человека счёт пошёл уже на минуты, – подумал Владимир. – Его можно понять. Он навсегда прощается с родным домом, где родился, вырос, мечтал здесь растить детей и здесь же умереть». Несмотря на то, что Владимир отчаянно не любил пьяных, он почувствовал симпатию к этому человеку. Изрядная порция алкоголя не только не добавила ему агрессивности, но и не заглушила в нём некоторого миролюбия… и боли. Отчаянной боли, идущей откуда-то издалека, может быть, из детства или юности.
– У нас трое суток, – заключил Владимир. – За это время надо суметь что-то найти. Для начала скажите: есть ли у вас враги, которые желали бы смерти вашей племяннице?
– Нет, – отрицательно покачал головой Энрике.
– А что вы сами думаете об этом преступлении?
– Ничего.
– То есть никаких подозрений у вас нет?
– Нет.
– А я могу… ну, допустим… посмотреть какие-нибудь бумаги вашей семьи, документы – это может помочь расследованию.
– Иди, читай всё, что хочешь, пока я здесь. А потом замок со всеми бумагами выставят на аукцион, и всякие денежные мешки будут торговаться за эти стены. И будут продавать мой замок как памятник старины не в фунтах стерлингов, а в гинеях. Вульгарные фунты здесь не пройдут. Только аристократические гинеи – всё-таки в них 105 пенсов, а не 100, как в фунтах. Наследие Норфолков заслуживает того, чтоб его продать за гинеи… Слышите? – Энрике обратился к картинам с предками. – Зря вы совершали подвиги во имя британской короны. Зря выстроили этот замок для потомков. Нашёлся такой потомок по имени Джек Норфолк, который распорядился в своём завещании продать ваше фамильное достояние с торгов. И теперь всё уйдёт в чужие бессовестные руки, а ваш прямой потомок… – Энрике опять начал плакать. – У меня будут дети. Они не смогут жить здесь. Что же вы смотрите и молчите? – теперь уже разъярился он. – Ну скажите же что-нибудь! Как вам это нравится? Для того вы строили ваш замок, чтобы мои дети, ваши потомки, не могли жить в нём?
Владимир терпеливо ждал, когда Энрике сделает паузу. Дождавшись, он поспешил вставить своё слово:
– Может быть, вы подскажете мне, куда следует пройти, чтобы ознакомиться с бумагами?
Энрике словно не услышал:
– Они собираются торговать замком Норфолков! Это всё равно, что торговать нашей фамильной честью, нашим именем! – и снова он обратился к портретам: – Спрячьте своё достоинство! Ведь ваш склеп тоже снесут. Нужны ли будут новому хозяину, какому-нибудь нуворишу, ваши истлевшие кости? Вас тоже выкинут отсюда – и ваши кости, и ваши портреты. И ничего здесь не останется от Норфолков, как будто и не было такой династии… Идём, я покажу тебе кабинет, – неожиданно сказал он Владимиру.
Они вдвоём прошли в кабинет.
– Бери, смотри всё, что тебе угодно, – Энрике выдвигал ящик за ящиком массивного письменного стола. – И это, и вот это, и вот ещё. Вот сколько макулатуры накопилось! Всё к твоим услугам.
Действительно, Владимиру предстояло перелопатить большое количество документов, каждый из которых надо внимательно прочитать и осмыслить. Только надо отослать пьяного Энрике.
– Энрике, вы, наверное, устали, – дипломатично начал Владимир, – вам надо отдохнуть, поспать несколько часов. А завтра утром, на свежую голову, мы вместе обсудим все наши проблемы.
– Да, я, пожалуй, пойду, – не стал возражать Энрике и удалился нетвёрдой походкой.
Владимир остался один. На столе горела настольная лампа, она освещала только пространство стола, а всё остальное оставалось в загадочном полумраке. Виднелись лишь бесконечные стеллажи книг, огромный глобус, контуры картин на стенах, очертания чьих-то бюстов…
В это миг на пороге появился вышколенный слуга.
