убило.
Когда у нас в семье появился я-больной, вокруг меня образовался какой-то стеклянный колпак. Никому не приходилось даже название такое слышать – рефлекторная симпатическая дистрофия. От этого, наверное, все растерялись и не знали, как себя со мной вести. И почти перестали ко мне обращаться. Я свое имя перестал дома слышать! Раньше только и говорили: Петя то, Петя это… А теперь – всё, нет Пети.
Лучше бы они меня ругали, честное слово! Или ненавидели. Молчание меня убивало. И я перестал хотеть жить. Потому что я остался один. Каждый, кто болеет, остается в полном одиночестве. Это как отстать от поезда – все уже едут до следующей станции, веселые, любящие друг друга, а ты стоишь на пустой станции один – для тебя движение остановилось и всё испорчено.
Мне кажется, я действительно всё сам испортил. Моя жизнь – ладно, это моя жизнь. Но теперь и все остальные будут мучиться от чувства вины, что не могут мне помочь. И другие люди будут относиться к моей семье иначе. А я сам? Посмотрите на меня – жуткое зрелище! Так мне и надо. Я всё время, когда особенно тяжело, или больно, или обидно, думаю – так мне и надо. Но ночью, когда просыпаюсь… Это не объяснить.
В первое время я просыпался и спросонья вел себя как ребенок. Маму звал, например. Тетя Оля просыпалась и ужасно ругалась, что я кричу. Так мы орали некоторое время, а потом это проходило. Теперь уже совсем прошло.
Вот. И постепенно я стал хотеть жить. Вырасти. Кем-то стать. Хотя вопрос «что будет потом?» как-то отходит далеко-далеко. Важно только то, что происходит сейчас: что у меня болит, могу ли я сегодня ходить своими ногами или придется ехать на коляске, смогу ли нормально поспать? Голова забита дурацкими вопросами, неестественными. Хотя раньше вопросы были тоже не супер: какой фильм посмотреть, как прогулять школу, как заполучить новый телефон, как пройти следующий уровень в игре?
Мне не нравится как раньше и не нравится как сейчас. Одна надежда на будущее. Вот в этом-то и проблема…
Если даже всё сбудется и я останусь, мне придется делать всё в одиночку. Меня это пугает? Меня это не пугает. Меня вообще трудно чем-то напугать.
Я хочу жить, но не понимаю как. Вот это и есть мой к вам главный вопрос. Посоветуйте что-нибудь!
Влад
#я_не_плачу
1
Болгарский омлет
– Ты можешь есть быстрее? Опаздываем!
Я чуть чаем не поперхнулся. Отлично устроился монпэр: я ему завтрак готовлю, как Золушка, а он только и делает, что меня подгоняет. Потом еще спросит, почему посуда не вымыта!
Чем я думал, когда мы с ним заключили договор: завтрак и ужин готовлю я, обед – на нем? Казалось, ну что это за еда – завтрак? А теперь приходится вставать на сорок две минуты раньше, иначе не успеваю. Спросонья мечусь по кухне в фартуке, накрываю на стол – отец любит, чтобы всё было красиво, он же художник, – а потом еще в скоростном режиме заглатываю главную, между прочим, еду дня. Ну и ладно. Переживу. Это всё равно лучше, чем если бы тут торчала какая-нибудь тетя. В нашем фартуке. Прямо передергивает при одной такой мысли.
Сегодня у нас омлет с болгарским перцем и брынзой, тоже болгарской. Небольшой перебор с болгарскостью, я считаю. Но получилось вкусно. А когда вкусно, тогда не хочется никуда бежать сломя голову, а хочется смотреть в окно на снег и на то, как отважные рыжие таксики штурмуют подросшие за ночь сугробы. Но вместо этого ты вынужден любоваться на недовольную физиономию собственного отца. Четвертый раз уже в кухню заглядывает.
– Ты можешь есть быстрее?
Да могу я, могу. Посуду кидаю в раковину. После школы со всем разберусь.
Пока идем от подъезда к машине, ко мне рыжей стрелой бросается Брысик – лучший из такс. Он классный, Брысик. Я его прямо уважаю. Он любопытный и дотошный, никогда ничего не пропустит и ничего не оставит недоделанным. Он не гуляет, он дежурит по двору.
Я потому об этом говорю, что сам я совсем не такой.
Вот мы сейчас едем, а Брысик еще некоторое время будет внюхиваться в мои следы. Почему-то следы отца его в принципе не интересуют, а я, видимо, вызываю у него подозрение. Он нюхает и чихает, подняв морду к небу. Наверное, ему так легче обдумывать результаты обнюхивания.
Если бы Брысик был охранником (а он бы мог), он выражался бы так, я думаю:
– Фр… Фр… Категорически! Бр-р… Фундаментально!..
Хотя «фр» и «бр» – это все-таки не по-человечьи, по-собачьи.
Интересная получается картина: Брысик сейчас внюхивается в мои следы на снегу, а я еду в школу и думаю о нем. Мы с ним как братья. Категорически. Фундаментально.
А первый урок у меня как раз «фр.», в смысле французский.
2
– Здорово, мужик!
Это Вэл так здоровается. Очень круто. Я вообще ни с кем не здороваюсь, просто просачиваюсь в класс и плетусь до своей предпоследней парты. Вэл на последней.
Пока дотащится, со всеми перездоровается, всем свою лапу сунет. Девочек некоторых в щечку целует. Я бы умер.
Меня отец рано привозит, это как прийти в кино за полчаса до сеанса. А когда заходит Вэл, все вроде как только этого и ждут. Он всем нужен. В отличие от меня.
Вторым уроком у нас химия. Ненавижу. Все эти валентности, молекулярные массы… Кому это вообще нужно?!
Понятно кому. Ленке Спиридоновой – она в медицинский идет. Илюхе Петрову – этот на биофак, и Арутюнова с собой прицепом тащит.
Завидую – я-то никак не могу определиться, куда себя деть после школы. А эти химики прямо когти рвут, зарабатывают себе призовые очки, пока остальная часть класса – кто в руинах, кто в состоянии покоя. Вэл вообще не может прямо сидеть, переходит в диагональ, постепенно увеличивая угол наклона, и к концу он просто ложится на бок.
Если бы я так сделал, химичка бы уже давно завыла:
– Веревкин! Немедленно выпрямись!
А ему ничего, нормально. «Без потерь», – как сказал бы монпэр.
В конце урока с задней парты раздалось придушенное шипение:
– Эй! Эй!
Поскольку к этому моменту Вэл уже растекся по парте, голос раздавался откуда-то снизу.
Я осторожно скосил глаза, стараясь при этом не менять положения.
– Позвони мне! – потребовал Вэл.
Я опешил:
– Когда? Сейчас?
– Сейчас, когда же еще!
