— Давно пришли, — отвечал слуга.
— Вели их накормить вместе с Ли Мином, — распорядился Симэнь.
Певцы, одного из которых звали Хань Цзо, а другого — Шао Цянь, подошли к Симэню и, земно поклонившись, удалились.
— Ну, и мне пора, — сказал, наконец, Боцзюэ, вылезая из-за стола. — Дома, небось, совсем заждались. Тяжело, брат, бедному человеку по дому управляться. Ну вот все, за что только ни возьмись, покупать приходится. От печной заслонки до дверных занавесок — за все деньги плати.
— Ну иди, хлопочи, — сказал Симэнь. — А вечером приходи. Матушку Третью поздравишь, в ножки поклонишься. Надо же тебе сыновнюю почтительность выказать.
— Приду, приду пренепременнейше! — заверил его Боцзюэ. — А своей велю подарочек припасти.
С этими словами Боцзюэ ушел.
Да,
Друга желанного видеть бы снова и снова;Отклик находит в сердцах задушевное слово.Тому свидетельствовали стихи:Готовы мы слушать льстеца без конца,Но резок безмерно и груб правдолюб!Не сразу познаешь людские сердца…Тому хорошо, кто наивен и глуп.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
Глава семьдесят третья
Пань Цзиньлянь выходит из себя, слушая цикл «Помню, как играла на свирели». Барышня Юй поет ночью песню «Жалобы в теченье пяти страж»Ловкачу за хитрость достается,упрекают увальня за лень;Богача вседневно точит зависть,а бедняк унижен, что ни день;Злобный человек всегда упрямец,если добрый — значит размазня;Коли ты прилежен — значит жаден,а расчетлив — скряге ты родняОткровенен ты и простодушен —дураком набитым назовут,Если ж и смышлен ты, и проворен —скажут про тебя: коварный плут.Вот и посудите: есть ли в миретот, что всем и каждому хорош?Или избегать соседи будут,иль не будут ставить ни во грош.
Стало быть, ушел Ин Боцзюэ домой, а Симэнь направился в грот Весны, чтобы посмотреть, как печник кладет кан с выведенной наружу топкой. В гроте было тепло словно весной. Повсюду были расставлены цветы. Дым не портил запаха благовоний.
Явился Пинъань.
— От столичного воеводы Чжоу серебро доставили, — объявил он, протягивая визитную карточку и коробку.
В коробке лежали пять пакетов с серебром. Визитная карточка содержала между прочим следующее:
«…Столичный воевода Чжоу, военный комендант Цзин, командующий ополчением Чжан и дворцовые смотрители Лю и Сюэ шлют свои поздравления и с почтением подносят по пять цяней серебра и по два грубых платка».
Симэнь распорядился унести подношения в дальние покои и, передав ответную визитную карточку, отпустил гонца.
Между тем, раньше других прибыли в паланкинах золовка Ян, старшая невестка У и почтенная матушка Пань. За ними пожаловали монахиня Сюэ, старшая мать-наставница и монахиня Ван с послушницами Мяоцюй и Мяофэн, а также барышня Юй. Они поднесли Юйлоу подарки в коробках и поздравили с днем рождения, Юэнян приготовила чай, на который были приглашены все сестры. После чаю они разошлись по своим покоям.
Пань Цзиньлянь вдруг вспомнила про белую шелковую подвязку, которую пообещала сшить Симэню, и поспешила к себе. Она вынула шкатулку с шитьем, отрезала полоску шелка и села мастерить «драконью упряжь». Своими изящными пальчиками она достала из туалетной фарфоровой коробочки немного снадобья «сладкоголосой чаровницы»[1333] и, поместив его в шелк, зашила со всех сторон, затем подрубив края скрытым швом. Лента вышла на славу. Только Цзиньлянь удалилась в спальню, где, предвкушая ночные утехи с Симэнем, хотела спрятать свое изделие, как в спальне неожиданно появилась монахиня Сюэ. Она передала ей снадобье из детского места для укрепления плода. Цзиньлянь торопливо убрала снадобье и села рядом с монахиней. Та, убедившись, что поблизости никого нет, обратилась к хозяйке.
— Ну, вот и добыла, — прошептала она. — Наступит день сорок девятый, жэнь-цзы, прими натощак. А вечером раздели с хозяином ложе. Понесешь наверняка. Вон гляди, бодхисаттва из дальних покоев, наша матушка, тоже от моего снадобья заметно пополнела. Я тебе вот еще что посоветую. Благовонный мешочек из парчи сшей, а я куплю тебе писанный киноварью амулет с реальгаром.[1334] Положишь в мешочек и носи при себе. Сына зачнешь. Средство испытанное.
Сильно обрадованная Цзиньлянь спрятала снадобье в сундук, достала численник и стала листать. Знаки жэнь-цзы приходились на двадцать девятое.[1335] Цзиньлянь наградила монахиню тремя цянями серебра.
— Это так, пока, — говорила Цзиньлянь. — На трапезу овощей купить. А как понесу, да вы амулет дадите, я вам кусок шелку подарю на рясу.
— Не беспокойтесь, моя бодхисаттва! — заверяла ее монахиня Сюэ. — Я ведь не такая корыстная, как мать Ван. Это она говорит, будто в прошлый раз, когда мы с покойной бодхисаттве молились, я у нее кусок изо рта вырвала. Такой шум подняла! Как только меня ни оговорила! О боже! Пусть в преисподнюю попадет, я с ней препираться не стану. Я добро, только добро творю, живых бодхисаттв спасаю.
— А вы, мать наставница, свое дело делайте, — говорила Цзиньлянь. — Всяк ведь себе на уме. Только про наш уговор ей ни слова не передавайте.
— Глагол сокровенный да не услышит третий, — заверила ее монахиня. — Разве можно! В прошлом году, когда я помогла Старшей бодхисаттве счастье обрести, мать Ван в покое меня не оставляла. Ты, говорит, от меня скрыла, набила мошну. Так и пришлось половину отдать. Она ведь Будде служит! А никаких запретов знать не хочет, одна корысть ее гложет. От благодетелей жертвования тянет, а разве она молится? Но пробьет и ее час. Не возродиться ей тогда ни в шкуре, ни с рогами.[1336]
После разговора Цзиньлянь велела Чуньмэй угостить монахиню чаем. После чаю прошли в покои Ли Пинъэр. Сюэ сотворила молитву у дщицы усопшей, и они вернулись обратно к Цзиньлянь.
После обеда Юэнян велела накрыть столы и пригласила всех в теплую комнату. Оттуда гостьи прошли в гостиную залу, где за парчовыми занавесями и ширмами стоял накрытый на восемь персон стол. Рядом горела жаровня.
Когда подали вино и закуски, под вечер, Мэн Юйлоу поднесла чарку вина Симэнь Цину, одетому в белую шелковую куртку и подаренный дворцовым смотрителем Хэ яркий халат с летящей рыбой.
Симэнь и Юэнян заняли места на возвышении, остальные жены расположились по обеим сторонам ниже.
Немного погодя внесли высокие узорные свечи. В кувшине пенилось белое шаньсийское вино «ягненок». Певцы Шао Цянь и Хань Цзо вышли вперед, к праздничному столу, и заиграли на серебряной цитре и изогнутой, как серп луны, лютне, отбивая такт слоновой кости кастаньетами. Благодатной дымкой порхали трели, казалось, благовещее облако плавало над пирующими.
Одетая по-праздничному, напудренная и украшенная нефритовыми подвесками Юйлоу казалась нежной, словно весенний лотос. Точно колышащаяся на ветру цветущая ветка, с развевающимся расшитым поясом, она приблизилась к Симэню и, поднеся чарку, отбила четыре земных поклона, после чего приветствовала Юэнян и остальных сестер. Только она заняла свое место за столом, как появился зять Чэнь Цзинцзи. Рядом с ним, держа кувшин с вином, стояла его жена. Цзинцзи сперва поднес чарку Симэню и Юэнян, потом пожелал долгие лета Юйлоу и сел сзади. Повара подали лапшу долголетия и сласти. После смены блюд явился с коробкой Лайань.
— Примите поздравления от Ин Бао, — сказал слуга.
Симэнь велел Юэнян убрать подношения, а Лайаню приказал отправить приглашение жене Ин Боцзюэ — тетушке Ин.
— Надо будет пригласить дядю Ина и шурина У Старшего, — добавил он. — Тетушка Ин, знаю, и завтра не придет. Брата Ина пригласи, а отблагодарить можно и потом.
Лайань взял визитные карточки и вместе с Ин Бао удалился.
Симэню вдруг вспомнился прошлогодний день рождения Юйлоу. «Тогда еще и сестрица Ли пировала, — мелькнуло в голове, — а теперь все собрались, только ее нет». Тяжело стало Симэню, и на глаза навернулись слезы.
Тут появился Ли Мин. Он наполнил пирующим кубки и присоединился к певцам.
— А вы знаете напев «Сложив крылья, соединились вместе?» — спросила Юэнян.
— Знаем, — ответил Хань Цзо.
И, настроив инструменты, певцы хотели было начать, но их окликнул Симэнь.
— Спойте-ка цикл «Помню, как играла на свирели», — заказал он.
Певцы стали торопливо перестраиваться на новый мотив и начали.
На мотив «Встреча мудрых гостей»:
Я играла тебе на свирели…Ты исчез — проглядела глаза.Мы в разлуке, увы, постарели,Леденеет пионов роса.Над стеною белеет луна.Мой покинутый терем угрюм.В тишине я вздыхаю одна,На отвесные скалы смотрю.Мне звезда в небесах не видаГод от года не будет вестей…Время мчится быстрей скакуна,Мимолетней осенних гусей.
На мотив «Беспечные, веселимся»:
