Пань Цзиньлянь вдруг вспомнила про белую шелковую подвязку, которую пообещала сшить Симэню, и поспешила к себе. Она вынула шкатулку с шитьем, отрезала полоску шелка и села мастерить «драконью упряжь». Своими изящными пальчиками она достала из туалетной фарфоровой коробочки немного снадобья «сладкоголосой чаровницы»[1333] и, поместив его в шелк, зашила со всех сторон, затем подрубив края скрытым швом. Лента вышла на славу. Только Цзиньлянь удалилась в спальню, где, предвкушая ночные утехи с Симэнем, хотела спрятать свое изделие, как в спальне неожиданно появилась монахиня Сюэ. Она передала ей снадобье из детского места для укрепления плода. Цзиньлянь торопливо убрала снадобье и села рядом с монахиней. Та, убедившись, что поблизости никого нет, обратилась к хозяйке.
– Ну, вот и добыла, – прошептала она. – Наступит день сорок девятый, жэнь-цзы, прими натощак. А вечером раздели с хозяином ложе. Понесешь наверняка. Вон гляди, бодхисаттва из дальних покоев, наша матушка, тоже от моего снадобья заметно пополнела. Я тебе вот еще что посоветую. Благовонный мешочек из парчи сшей, а я куплю тебе писанный киноварью амулет с реальгаром.[1334] Положишь в мешочек и носи при себе. Сына зачнешь. Средство испытанное.
Сильно обрадованная Цзиньлянь спрятала снадобье в сундук, достала численник и стала листать. Знаки жэнь-цзы приходились на двадцать девятое.[1335] Цзиньлянь наградила монахиню тремя цянями серебра.
– Это так, пока, – говорила Цзиньлянь. – На трапезу овощей купить. А как понесу, да вы амулет дадите, я вам кусок шелку подарю на рясу.
– Не беспокойтесь, моя бодхисаттва! – заверяла ее монахиня Сюэ. – Я ведь не такая корыстная, как мать Ван. Это она говорит, будто в прошлый раз, когда мы с покойной бодхисаттве молились, я у нее кусок изо рта вырвала. Такой шум подняла! Как только меня ни оговорила! О боже! Пусть в преисподнюю попадет, я с ней препираться не стану. Я добро, только добро творю, живых бодхисаттв спасаю.
– А вы, мать наставница, свое дело делайте, – говорила Цзиньлянь. – Всяк ведь себе на уме. Только про наш уговор ей ни слова не передавайте.
– Глагол сокровенный да не услышит третий, – заверила ее монахиня. – Разве можно! В прошлом году, когда я помогла Старшей бодхисаттве счастье обрести, мать Ван в покое меня не оставляла. Ты, говорит, от меня скрыла, набила мошну. Так и пришлось половину отдать. Она ведь Будде служит! А никаких запретов знать не хочет, одна корысть ее гложет. От благодетелей жертвования тянет, а разве она молится? Но пробьет и ее час. Не возродиться ей тогда ни в шкуре, ни с рогами.[1336]
После разговора Цзиньлянь велела Чуньмэй угостить монахиню чаем. После чаю прошли в покои Ли Пинъэр. Сюэ сотворила молитву у дщицы усопшей, и они вернулись обратно к Цзиньлянь.
После обеда Юэнян велела накрыть столы и пригласила всех в теплую комнату. Оттуда гостьи прошли в гостиную залу, где за парчовыми занавесями и ширмами стоял накрытый на восемь персон стол. Рядом горела жаровня.
Когда подали вино и закуски, под вечер, Мэн Юйлоу поднесла чарку вина Симэнь Цину, одетому в белую шелковую куртку и подаренный дворцовым смотрителем Хэ яркий халат с летящей рыбой.
Симэнь и Юэнян заняли места на возвышении, остальные жены расположились по обеим сторонам ниже.
Немного погодя внесли высокие узорные свечи. В кувшине пенилось белое шаньсийское вино «ягненок». Певцы Шао Цянь и Хань Цзо вышли вперед, к праздничному столу, и заиграли на серебряной цитре и изогнутой, как серп луны, лютне, отбивая такт слоновой кости кастаньетами. Благодатной дымкой порхали трели, казалось, благовещее облако плавало над пирующими.
Одетая по-праздничному, напудренная и украшенная нефритовыми подвесками Юйлоу казалась нежной, словно весенний лотос. Точно колышащаяся на ветру цветущая ветка, с развевающимся расшитым поясом, она приблизилась к Симэню и, поднеся чарку, отбила четыре земных поклона, после чего приветствовала Юэнян и остальных сестер. Только она заняла свое место за столом, как появился зять Чэнь Цзинцзи. Рядом с ним, держа кувшин с вином, стояла его жена. Цзинцзи сперва поднес чарку Симэню и Юэнян, потом пожелал долгие лета Юйлоу и сел сзади. Повара подали лапшу долголетия и сласти. После смены блюд явился с коробкой Лайань.
– Примите поздравления от Ин Бао, – сказал слуга.
Симэнь велел Юэнян убрать подношения, а Лайаню приказал отправить приглашение жене Ин Боцзюэ – тетушке Ин.
– Надо будет пригласить дядю Ина и шурина У Старшего, – добавил он. – Тетушка Ин, знаю, и завтра не придет. Брата Ина пригласи, а отблагодарить можно и потом.
Лайань взял визитные карточки и вместе с Ин Бао удалился.
Симэню вдруг вспомнился прошлогодний день рождения Юйлоу. «Тогда еще и сестрица Ли пировала, – мелькнуло в голове, – а теперь все собрались, только ее нет». Тяжело стало Симэню, и на глаза навернулись слезы.
Тут появился Ли Мин. Он наполнил пирующим кубки и присоединился к певцам.
– А вы знаете напев «Сложив крылья, соединились вместе?» – спросила Юэнян.
– Знаем, – ответил Хань Цзо.
И, настроив инструменты, певцы хотели было начать, но их окликнул Симэнь.
– Спойте-ка цикл «Помню, как играла на свирели», – заказал он.
Певцы стали торопливо перестраиваться на новый мотив и начали.
На мотив «Встреча мудрых гостей»:
Я играла тебе на свирели…Ты исчез – проглядела глаза.Мы в разлуке, увы, постарели,Леденеет пионов роса.Над стеною белеет луна.Мой покинутый терем угрюм.В тишине я вздыхаю одна,На отвесные скалы смотрю.Мне звезда в небесах не видаГод от года не будет вестей…Время мчится быстрей скакуна,Мимолетней осенних гусей.
На мотив «Беспечные, веселимся»:
Когда в ночи мы пировали столь беспечно,Поверив, что судьбою связаны навечно,И наслаждались единением сердец,Могла ли я предвидеть радости конец?В покоях расписных так льнули мы друг к дружке!Надменный баловень! Ты взял от той пирушкиВсе: шпильку, веер, кастаньеты-погремушкиИ крошку-бабочку на шелковой подушке.
На мотив «Терзает ревность»:
Молода я и красива,В ласках – трепетно стыдлива.Мы с тобой в любви счастливой,Словно уточки под ивой,Извелись в утехах резвых,Полупьяны, полутрезвы,В половину одурев,Утонуть в любви успев.Ныне тяжко мне и жутко,И под полог парных утокПросочился холодок.Как возлюбленный жесток!Как судьбы непрочна милость!Вдруг упала и разбиласьШпилька-феникс на две части –Раскололось наше счастье.
На тот же мотив:
Ты слова любви при встречеТолько молвил осторожно –Опрокинула я свечи,Отвернулась в гневе ложном.Но тайком ждала под вечер,Тень платана за окошком,Берегла цветок сердечный,И весеннею дорожкой,Разрезая мох подмлечныйОстроносой нежной ножкой,Шла… Росинками отмеченБашмачков узор немножко.
На тот же мотив:
Нежный друг, любовник хрупкий,Как утес неумолим!Раскрошил мои скорлупки —Околдована я им!Что мне матери совет!Мой красноречив ответ:На хунаньской блёклой юбкеКровью ал кукушкин цвет..[1337]
Услышав этот романс, Пань Цзиньлянь поняла, что Симэнь Цин тоскует по Ли Пинъэр. Как только певцы пропели последнюю строку, Цзиньлянь у всех на глазах притворно закрыла лицо руками и покачала головой.
– Ах, сынок! Попал ты бедный, как Чжу Бацзе в холодную лавку,[1338] – стыдила его Цзиньлянь. – Какой ты сидишь кислый да угрюмый! Что? Нет зазнобушки рядом? Ведь не девицей она пришла, а бабой замужней. Как же это у нее, бесстыжий ты негодник, «кровавым стал кукушкин цвет», а?
– Да слушай же! Будет тебе придираться-то, рабское твое отродье! – оборвал ее Симэнь. – Болтает невесть что.
Певцы запели романс на тот же мотив:
У меня, когда я с ней,Уши красны, как в огне,А она, придя в смущеньеИщет в веере спасенье.Пред воротами дворца[1339]Снаряженного бойцаВидит бабочка-девица,Дочка знатного отца.Мы сошлись на полпутиИ, в ночи озолотив,Миг дала лишь насладитьсяИ растаяла, как миф.Не посмел я вслед пуститьсяДрагоценной чаровнице,Нарушать покой цветов –Стен растительный покров.
На мотив «На заднем дворике цветок»:
На ложе я грезила. Бабочкой нежнойС любимым порхала в ночи безмятежной.Под звон бубенцов на стрехе за окномДва зеркальца с Вэнем сложила в одно.[1340]Но вновь недвижим Чжо Вэньцзюнь экипаж[1341] –Рассыпался наш зазеркальный мираж,Иссяк аромат орхидей и сандала,За пологом в холоде плакать устала.Опять на Янтай устремляюсь я тщетно.[1342]Любить для девиц ослепляюще вредно!Склонился под вечер к земле Млечный путь,Светильник угас, только мне не уснуть.
На мотив «Песни молодости»:
